Замерзшее мгновение - Седер Камилла

— Вам сообщили, что он находится под стражей и ночью признался в совершении двух убийств, Ларса Вальца и Улофа Барта.

Сульвейг Гранит повернулась к окну, не изменившись в лице.

Бернефлуд и Телль посмотрели друг на друга. Расколоть эту дамочку будет нелегко. Понятно, что она находится в шоковом состоянии, но что-то подсказывало им: ее враждебное поведение связано не только с этим. Телль решил действовать напрямик.

— Насколько мы понимаем, ваш взрослый сын живет здесь. Где он находился вечером во вторник, девятнадцатого декабря, и рано утром в четверг, двадцать восьмого декабря.

Он записал даты на пустой страничке своего блокнота протянул ее Сульвейг. Та краем глаза покосилась на листок и вновь уставилась в окно.

— Пожалуйста, подумайте, если вам нужно время.

В щели между выцветшими занавесками сиял освещенный неоновыми лампами фасад противоположного дома.

— А если я скажу, в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое декабря прошлого года. Его не было дома часть вечера и ночи или весь вечер и всю ночь?

— Как, черт побери, я могу это помнить? — насмешливо спросила она.

Где-то хлопнула дверь, и Бернефлуд поднял брови, не зная, откуда идет звук. Телль застыл и непроизвольно протянул руку к кобуре.

— Здесь есть кто-то еще?

Сульвейг Гранит покачала головой. Бернефлуд быстро взглянул на Телля и поднялся. Гранит начала нервно пожевывать нижнюю губу.

— Тогда я спрошу иначе, — воспользовался случаем Телль. — Где вы находились в тот вечер и в ту ночь?

— Я не обязана отвечать на ваши вопросы, — неуверенно сказала она. Ее взгляд заметался с Телля на Бернефлуда словно она вдруг искала в них сочувствие и ждала, что все эти неприятности сейчас закончатся.

— Где вы находились в промежутки времени, записанные на этой бумаге?

— Я не помню!

С истерически вытаращенными глазами хрупкая женщина пошла в атаку, сделав два шага вперед и заорав на Бернефлуда, стоявшего ближе к ней. Тот, от неожиданности взмахнув рукой, уронил на пол фигурку голубя. Куски фарфора разлетелись по выщербленному паркету, и один из осколков оказался под ногами у Гранит.

Она не торопясь присела на корточки и положила его на ладонь. На секунду Бернефлуду показалось, что она плачет. Он смущенно кашлянул.

— Я не помню, — прошептала она и сложила ладонь чашечкой, чтобы собрать в нее острые осколки.

— Но вы наверняка помните, что делали вчера вечером, — упрямо продолжал Телль.

Ему пришлось спросить еще раз, прежде чем Гранит ответила:

— Наверное, была здесь. Я всегда здесь.

— Кто-то может это подтвердить?

— Нет.

Телль почувствовал дуновение на голой шее. В соседней комнате могло открыться окно или балконная дверь. Теперь он был уверен: поблизости находится еще один человек, внимательно слушающий каждое их слово, что еще больше осложняло ситуацию. Он жестом предложил Бернефлуду осмотреть квартиру.

Когда Гранит поднялась из своего скрюченного положения, Телль решил выложить карты на стол:

— Я утверждаю, что Улоф Барт и Ларс Вальц, ошибочно принятый за Томаса Эделля, были убиты из-за предполагаемого нападения на вашу дочь двенадцать лет назад. Именно это ваш сын назвал в качестве повода для убийства. За последние сутки третий человек, Свен Мулин, также был убит. Проблема в том, что в это время ваш сын уже находился под стражей.

— А почему это является проблемой для меня? Или для вас?

Сульвейг Гранит говорила сама с собой и казалась все более отсутствующей.

— Потому что убийство Мулина, третьего участника происшествия той ночи, о которой мы говорили, не является случайностью. И поскольку ваш сын находился под стражей, значит, кто-то другой, также имевший сильные чувства к Мю, стал мстить вместо него. Я не говорю, что это вы. Просто спрашиваю, может ли кто-то подтвердить, что вы были дома вчера вечером и сегодня ночью.

Гранит приложила руку к горлу, словно ей не хватало воздуха.

— Я могу подтвердить, что она была дома.

У женщины, возникшей в дверях, были губы вишневого цвета и черные крашеные волосы с прической а-ля паж. «Возможно, парик», — отметил Телль, констатировав, что от нее не исходит прямая угроза. Она была высокого роста, в старомодном, слегка поношенном, но когда-то явно дорогом платье.

— А вы кто?

Бернефлуд беззастенчиво оглядел ее с головы до ног. Ей могло быть около сорока.

— Я? Помогаю Сульвейг с покупками и с остальным. Домработница, — объяснила она. — И могу подтвердить, что Сульвейг вчера вечером была дома.

Сульвейг Гранит благодарно повернулась к помощнице — так ребенок бросается к матери, когда ему трудно.

— А ночью? — подозрительно спросил Бернефлуд.

При осмотре несколько вещей привлекли его внимание. Беспорядок в квартире никак не свидетельствовал, что у Сульвейг Гранит есть домработница. Да и платье помощницы не наводило на мысль, что ее обязанности включают уборку. Может, она не входила в понятие «остальное»? И вычеркнута из перечня социальных услуг, предоставляемых пожилым людям, после того как реформы по сокращению, подобно цунами, пронеслись по социальному сектору.

Он прекрасно представлял себе, как это может быть; в доме для престарелых, где жила его мать, сотрудников теперь не хватало даже для того, чтобы менять подкладки старикам и старухам. Гранит, правда, не выглядела особо старой, хотя это и не означало, что на нее приятно смотреть. Наоборот, она казалась полной психопаткой, но психи, очевидно, тоже имеют право на социальную помощь на дому.

Разве это теперь не норма в сегодняшней Швеции — любые формы социальной неприспособленности и лени оплачиваются, в то время как настоящие старые шведы, всю жизнь в поте лица работавшие на благо общества, не стоят государству ни одной кроны.

— Стало быть, вы трудитесь здесь и вечером, и ночью, — прорычал Бернефлуд, бросив взгляд на часы и не пытаясь скрыть недоверие. И разве у нее не покраснел немного нос, у этой помощницы?

— Да, иногда я работаю по вечерам. Ведь людям нужна помощь не только в дневное время, — неубедительно произнесла та. — Но вчера вечером я была здесь по другому поводу. Забыла на раковине часы — я всегда их снимаю, когда мою посуду. Я не хотела оставаться без них, так что… позвонила Сульвейг и спросила, не будет ли слишком поздно, если я…

— Я рано не ложусь, — меланхолично сказала Сульвейг.

— И в котором часу это было? — спросил Бернефлуд и сурово посмотрел на женщину помоложе. Она не отвела взгляд.

— Около девяти. Я была здесь до четверти десятого.

Бернефлуд забурчал, протягивая ей блокнот, чтобы она записала там свое имя и координаты.

— Если возникнет необходимость.

Когда она после некоторых колебаний склонилась над блокнотом и стала писать, он увидел вытатуированную на ее шее змею, выглядывавшую из-под воротника, и вздрогнул.

62

Микаэл Гонсалес потирал переносицу и вздыхал в такт со своими коллегами во время срочного совещания, хотя неожиданный поворот дела привел его в сильное возбуждение.

Он слишком молод, чтобы работать в криминальной полиции, — вначале он слышал это постоянно. Некоторые одобрительно кивали, улыбались при виде его энтузиазма, хлопали по плечу. Другие шутливо говорили о руководящей должности: «Поглядим, кем он станет».

Иногда, правда, тон менялся. Далеко не всем нравится, когда кто-то быстрее остальных продвигается по служебной лестнице, — и не важно, являлось ли причиной этого продвижения стремление достичь большего или квоты для эмигрантов, которые так любили обсуждать коллеги — полицейские с низким уровнем IQ.

Плохо скрытая ненависть сперва злила его и побуждала к борьбе. Это он принес из дома. Его учили, что нельзя жрать дерьмо. Так его воспитала мама, которая безумно гордилась тем, что ее единственный сын работает в полиции, однако никогда не позволила бы из-за этого перед кем-то прогнуться. Вначале он боролся ради нее. Не потому, что всегда идентифицировал себя со словом «эмигрант» — он все же прожил в Швеции всю жизнь, — а из-за уважения к маме. Потому что борьба против скрытого расизма, которую она вела с приезда в Швецию в середине семидесятых, должна хоть чего-то стоить.