Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-4
Одному досталась мера серебра, другому достались две меры, третьему достались пять мер серебра. Каждый работник взял себе столько, сколько мог унести.
После этого царь уехал…
Получивший одну меру серебра вложил его в дело, которым занялся, и получил еще одну меру серебра.
Также, получивший две меры серебра, — нашел себе дело, вложился в него, и получил еще две меры серебра.
Получивший же пять мер, выкопал в земле яму, и закопал серебро там.
По прошествии времени, каждого из них призвал хозяин и потребовал отчета о своем богатстве.
Тот, кто получил одну меру, пришел и принес еще одну меру серебра. Он сказал:
— Господин, мне досталась одна мера серебра, — вот еще одна мера серебра, которую я заработал.
Хозяин сказал ему:
— Прекрасно. Ты добр, и верен мне. Ты правильно распорядился тем малым, что получил от меня. И заслужил большее. Пусть моя радость станет твоей.
Пришло время, получившему две меры серебра. Тот пришел и сказал:
— Господин, мне досталось две меры серебра, — вот еще две меры, которые я заработал.
Хозяин ответил ему так же:
— Прекрасно. Ты добр и верен мне. Ты правильно распорядился тем малым, что получил от меня. И заслужил большее. Пусть моя радость станет твоей.
Затем настало время того, кому досталось пять мер серебра. Тот сказал:
— Господин. Ты внушаешь мне страх. Ты желаешь получить больше: собираешь урожай, который не сеял, и берешь то, что не давал… Я боялся потерять твое, поэтому закопал серебро в землю… Вот, получи то, что тебе принадлежит.
В ответ хозяин сказал:
— Ты не мудрый, а глупый работник. Ты знаешь, что я собираю урожай, который не сеял, и беру то, что не давал.
Тем, что ты получил, нужно было распорядиться разумно.
Потому что, всякий, кто не преумножает, — расточает… Кто преумножает, — тому будет дано еще больше. Кто расточает, — тот теряет все… У тебя ничего не осталось, кроме тьмы, — где лишь морок, и тоска о том, чего нельзя вернуть».
Евангелие перпендикулярного мира 1.Рация, до сих пор не подававшая признаков жизни, вдруг затрещала, и сквозь эфирные помехи раздался голос радиста:
— Прием. Как слышите меня, прием…
Я переключил рацию на прием и сказал:
— Слышу вас хорошо. Прием.
— Хорошо слышишь, козел?.. Ну, тогда слушай дальше. Лучше бы тебе, чмо, не родиться на свете. Таких уродов, как ты, нужно в колыбели давить, как гнид… Если хочешь умереть, как мужик, без мучений, — поворачивай обратно. Тогда просто расстреляем. Не подходит наше предложение, — мучить будем так, что начнешь верещать на весь лес. О смерти будешь молить…
Я переключил рацию, и жалобно сказал:
— Что мы вам плохого сделали… Это вы сами первые начали.
— Да ты, идиот, — я сам тебя резать буду. По маленькому кусочку отрезать, и тебя ими кормить, нажрешься у меня от пуза. Пока не сдохнешь.
— Пожалейте, — еще жалобней промямлил я, — мы мирные путники, ехали себе и ехали, никого не трогали… Христа ради…
На этот раз, мне отвечать не стали. Я переполнил чашу их небольшого терпения…
Паршиво, когда кругом налаженная связь, — гнилой плод цивилизации.
Следующая населенная точка, Бирюши, в сорока километрах от Малиновки. От нас — километрах в пятнадцати.
Мы так надеялись заплатить тамошней таможне за проезд, — по баксу с человека. Потому что деньги у нас теперь были.
Но не было хорошей карты, а все лишь страничка, выдранная из пожелтевшего «Атласа автомобильных дорог СССР», — где ничего толком, в нашем масштабе, понять было нельзя.
— Стоп! — скомандовал я. — Приехали!
Птица ударил по тормозам, наш командирский газик остановился. Следом, и грузовик с рядовыми потенциальными миллионерами.
Там у них вилась над бортом незатейливая строевая песня. Что-то типа: Ой, вы, солдатушки, браво ребятушки, — кто же ваши жены?.. Наши жены, — пушки заряжены, вот кто наши жены… — отвечали хором запевалам с другой стороны борта.
— Птица, — сказал я, — возьми Артема, еще пару ребят с автоматами, и дуйте к Бирюшам… Если там нас ждут, разворачивайтесь обратно. Изображая из себя тачанку. Полейте их там как следует, чтобы были поосторожней… Если все спокойно, что вряд ли, то поболтайте немного на таможне. Мол, нужно проехать, то да се… Остальным вспоминать все съезды с шоссе, влево и вправо, за последние десять километров. В общем, тест на лучшую зрительную память… У кого карабины, — на деревья. У кого автоматы, вон на тот бугорок.
Мы, лишние, вышли из газика на асфальт, размять ноги.
Снайпер пристроился посередине заднего сиденья, автоматчики, — слева и справа от него.
Птица фраерски отдал честь, и нажал на газ. Разведка понеслась к Бирюшам.
— До войны кто-нибудь в этих краях бывал?
— Я ферму в этих краях строил, с ребятами, лет пятнадцать или двадцать назад. В строительной бригаде, — подал голос из кузова мужик лет пятидесяти.
С этого утра я уже почти всех запомнил в лицо. Даже того нашего парня впередсмотрящего, которого подстрелили на дереве, и который уже превратился, наверное, в смертяка.
Этого мужика тоже помнил, но перекинуться хоть парой слов с ним, еще не пришлось.
— По левой или по правой стороне? — спросил я.
— От вас слева.
— И что там?
— Речка, мост через нее в одном месте. Речка так себе, купаться нельзя, если не в затоне… Ферма на одной стороне, потом мост, дальше кукурузное поле, потом что-то типа силосной башни и сломанный ветряк, а дальше, говорят, дом отдыха металлургического комбината, через пару километров, но мы там ни разу не были.
— А село?
— Конечно, рядом с фермой. Как же без села… Но небольшое, — домов в двадцать, и бедное. Хотя сейчас, может, по всякому случиться.
Со мной рядом стояли, покуривая, президенты. За те немногие часы, что они стали начальниками, в их внешнем виде что-то изменилась.
Стали построже лица, поуверенней — походка, попристальней — взгляд…
Может, бремя ответственности придало им гордости и самоуважения. Или то, что они согласились с тем, что я застрелил человека? Тем самым почувствовав себя вершителями чужих судеб?
Но что бы то ни было, это уже получалась каста избранных.
Минут через двадцать вернулся наш газик. Он лихо подкатил к грузовику и резко затормозил.
— Там танк стоит! — радостно сказал Птица. — Мы как увидели, даже стрелять по нему не стали, сразу повернули обратно… Местные окопались, — точно нас ждут, без булды.
— В левую сторону съезда не заметили? — спросил я.
— Несколько штук было, — сказал Птица, — один, так вообще, недалеко, и километра не будет.
— Тогда, по коням, — сказал я…
Что-то было не так, во всей этой истории, что-то мне совершенно не нравилось. Вернее, я знал, что не так, и что мне не нравилось. Первое, — армию нужно было кормить. То, что мы взяли с собой в дорогу, из расчета на одни сутки, к вечеру же закончится. А движение наше вперед неожиданно стало приобретать зигзаобразный характер. Так что хорошо бы нам добраться к месту назначения завтра или послезавтра. Не говоря уже об их обратном пути.
Второе, — я не хотел быть зайцем.
Моя командирская интуиция, которая неожиданно, вдруг ни с того, ни с сего, прорезалась во мне, — подсказывала, что когда начинаешь убегать от кого-то, и превращаешь это в постоянный процесс, ни к чему положительному такое привести не может.
Меня бесило отсутствие разведданных. Мне, как настоящему полководцу, хотелось знать о противнике все.
Я пожинал плоды первой своей грубой ошибки, — нужно было поговорить с ранеными. Они бы рассказали много интересного. Тогда я не чувствовал бы себя сейчас, на самом деле, полным слепцом…
Мы свернули влево, на полузаросшую травой давно неезженую дорогу, минут пятнадцать двигались по лесу, а потом выехали к полю.
Следующий лес занимал весь горизонт, а мы оказались в долине, посреди которой протекала извилистая речка.
Дорога вышла на ее берег, я оглянулся со своего командирского места, и громко крикнул проводнику:
— Куда теперь?
Он махнул рукой в ту сторону, в которую мы и ехали.
Так что, продолжили свой путь по этой еле заметной дороге.
Преследователей не было видно, — но судя по их целеустремленности и запалу, они найдут то место, где мы покинули шоссе, и скоро будут здесь. Фора наша была где-то в час, так я посчитал.
— Мост, мост! — стал я кричать, и показывать жестами проводнику.
Он понял, — стал махать рукой, чтобы мы ехали дальше.
Все дороги у таких закавырестых речек ведут к броду или к мосту.
— Нам нужен язык, — обратился я к президентам. — Сейчас, это главная наша задача.
— Я думал, мы сматываемся, — удивился Рыжий.
— Мы сматываемся, — согласился я, — но с достоинством… Поэтому нам нужен язык.
