Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-4
Обзор книги Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-4
Владимир Орешкин
Рок И его проблемы
Книга четвёртая
Глава Первая
«Двух разбойников, которых привели вместе с Иисусом на казнь, распяли, одного справа от Него, другого — слева.
Первосвященники, вместе с богословами и старейшинами, выкрикивали:
— Он утверждал, что — царь Израиля. Собирался освобождать других, а себя освободить не может…
— Если он — Освободитель, присланный Богом, пусть спасет себя. Когда мы увидим это, мы поверим в него…
— Он заявлял: я — сын Бога… Пусть Бог спасет его, если он Тому дорог. И мы уверуем в него…
Из толпы Иисусу кричали:
— Эй, ты, который собирался разрушить храм и восстановить его за три дня!.. Сойди с креста, если ты — сын Бога. Освободи самого себя.
Воины, распявшие Иисуса, бросили между собой жребий, чтобы поделить Его одежду.
Один из разбойников, распятых вместе с Ним, издевался над Ним:
— Раз ты Освободитель, — говорил он, — давай, освободи себя, да и нас заодно…
Но другой остановил его, сказав:
— Хоть ты постесняйся Бога… Мы все трое скоро умрем. Мы с тобой виноваты, и заслужили смерть, за зло, которое совершили… Этот же человек ничего плохого не сделал.
И добавил:
— Иисус, вспомни обо мне, когда скоро попадешь в свое царство…
Иисус ответил:
— Истину говорю: Уже сегодня будешь со Мной во Вселенной.
И, обращаясь к людям, сказал:
— Отец прощает тебе, — если ты не понимаешь, что ты творишь…
В три часа пополудни, Иисус воскликнул:
— Бог Мой, Бог Мой, для чего Ты покинул Меня?
Некоторые из тех, кто стоял близко к Нему, сказали:
— Этот человек зовет Бога.
Тут же один из них побежал, намочил губку кислым вином, надел ее на палку и смочил Ему губы. И сказал:
— Давайте подождем. Посмотрим, придет ли Бог спасти его…
Иисус же, громко вскрикнув, испустил дух…»
Евангелие перпендикулярного мираАлександров, — это не город. Не поселок, не выселки, не село… Александров, — место, где вообще не могут жить люди. Это какое-то серое, обезличенное поселение, да вдобавок, сродни римским развалинам.
Когда-то, в незапамятные времена, над ним всходило Солнце, а по ночам там светила Луна. И, вполне возможно, кто-то смеялся на его улицах, а по утрам дети спешили в школу. Даже, возможно, в первомайские дни, и в ноябрьские, там свершались демонстрации трудящихся, плавно переходившие в народные гуляния. Где были красные флаги, портреты членов правительства, и искусственные гвоздики. Вполне возможно.
Но те времена прошли. Никому несчастный Александров давно уже не был нужен. Даже его жителям.
Три детских дома, педагогический институт, и обветшалая церковь на холме, посередине города.
Вернее того затхлого, что от него осталось.
Ни заводов, ни фабрик, — одна замызганная авторемонтная мастерская. И тысяч пятнадцать человек населения, которое занимается тем, что не дает пустовать детским домам. Поток детей в которые, — не иссякает.
Александров, — огромный приют, где дети в одинаковых серых одеждах, с одинаковыми серыми платочками на головах, гуляют организованно в городском парке, похожем на вытоптанный двор, с двенадцати до двух часов дня.
— Тьфу, — сказал Олег Петрович, когда на первой же улице их машина выпустила воздух из переднего колеса, — я так и знал.
Искатели приключений, развалившиеся на соломе, устилавшей дно кузова, начали просыпаться. Задняя машина подъехала вплотную и уставилась на них своими фарами.
Улица была темна, смутные дома, за покосившимися заборами по обеим ее сторонам, стояли сумрачно, как склепы на кладбище. Лениво завелась было одинокая собака, но ее не поддержали, и она, гавкнув пару раз, для приличия, навсегда пристыжено замолчала.
Навсегда, это значит, навсегда… Потому что, пока они минут через тридцать не выехали из Александрова, на свежий воздух федеральной трассы, ни одна псина голоса больше не подала. Свой сон для них был дороже.
Ни одного огонька не возникло в окнах города, ни одного любопытствующего обывателя не появилось на крыльце. Даже священник не вышел к ним со своим кадилом, чтобы освятить их дальний путь. А ведь колесо у путешественников спустило совсем недалеко от полуобвалившегося кирпичного редута, которым была огорожена церковь.
И матерились кладоискатели будь здоров как, во весь голос.
Александров сдался без боя, — как сдавался всем и всегда, и по любому поводу…
— Так ты здесь живешь? — спросил я Геру, которая, по внутреннему своему какому-то устройству, нисколько не походила на уроженку этих мест.
Гера, нужно отдать ей должное, за весь путь до родного пепелища не проронила ни одного слова.
И здесь, еще подумала, — отвечать на мой прямой вопрос, или пропустить его мимо ушей.
— Конечно, — сказала она, — это не Москва… Куда уж нам.
— Выходит, от дамской любви до неприязни, — сказал я ей, — всего полшага… Миллиметр какой-то.
— С чего вы взяли, дядя Миша, — сказала она, по-особенному гордо, — что я как-то к вам отношусь?.. Я со всеми дружу, — с вами тоже. Вы — интересный человек. Много знаете, сами из бывшей столицы, в солидном возрасте, и не трус. С вами не скучно.
— Тебя проводить? — спросил я.
— А я никуда не собираюсь, — ответила Гера, словно безмерно удивившись, на мои слова. — Добычу будут делить на всех. Почему я должна лишаться своей доли… Я что, совсем чокнутая? Такого счастья лишаться… Нужно только доехать, а там свою часть золота и бриллиантов погрузить на машину. И — можно пировать на просторе. Сколько хочешь.
Мимо нас прокатили запаску. Ни к одной автомобильной запаске не проявляли еще, наверное, столько внимания. Со дня сотворения мира. Катило ее человек пять. Еще пять поджидали ее с монтировками, а спустившее колесо, как покойника, несли на плечах еще пятеро. Птица ничего не делал, — только командовал с умным видом.
— Это я вас буду провожать, дядя Миша, — мстительно сказала Гера. — Вы там спрыгните где-нибудь на повороте, а я помашу вам платочком. На прощанье.
— Может, и лучше, что ты пока останешься со мной, — сказал я, с каким-то облегчением, оглядывая полные пыльных черных теней окрестности этого замечательного местечка, — тем более, что общежитие до конца августа закрыто.
— При чем здесь общежитие, — не согласилась Гера. — Я хочу стать богатой.
— Ты и замуж, вроде бы, собиралась выходить.
— Пока вы дрыхли, я думала о том, как буду тратить деньги… Есть же места, где нет войны и бандитов, есть, обязательно должны быть. Я в это верю… Куплю там домик, в этом месте, вокруг него посажу цветы, до самого забора, который выкрашу в зеленый цвет, у меня будет много цветов, как на той даче. И такого же цвета дорожки. В доме моем будет тепло и тихо. Я буду там одна, — когда захочу. Там будет большая кухня, и еще душ, с горячей и холодной водой. Там будут стоять шампуни, гели и двойные флаконы, — все разные. Еще я накуплю косметики… И выкопаю погреб, чтобы о нем никто не знал, спрячу свои деньги там, — чтобы их не смогли украсть, а мне можно было бы доставать их удобно и быстро… И куплю двух козочек, — они будут пастись среди моих цветов.
— Они же их сожрут, — сказал я.
— Не сожрут, — я им не разрешу этого делать… Заведу себе молодого человека, — он будет меня любить, а я буду ему готовить. По вечерам стану накрывать на стол, на красивой посуде, на столе будут стоять цветы и свечи. Толстые такие медленные свечки, пламя их будет тихо вздрагивать, когда он начнет наливать мне шампанское, — бокалы повиснут в воздухе и встретятся над столом, послышится мелодичный звон, получше, чем у колоколов в нашей церкви, а мне всегда нравилось, как они звонят. Тогда чуть тревожно станет на душе и спокойно… Но впереди еще будет долгий-долгий ужин, когда никуда не нужно спешить и можно сидеть хоть всю ночь, никто тебя никуда не погонит спать и не станет выключать свет… Потом, когда кончится шампанское и ужин, — мы будем любить друг друга, — это будет так прекрасно.
— А потом, поскольку станешь богачка, тебе перестанет нравиться твой молодой человек, и ты найдешь другого, еще лучше прежнего… Устроишь и ему романтический вечер при свечах.
— А почему это нет?.. Что в этом плохого?
— Ничего… У меня как-то была девушка, довольно красивая, я ее не любил, но она меня бросила. Вышла замуж за какого-то очкарика, — как я тогда злился…. Вот подумай: я ее не любил, мне с ней было удобно, она стирала мне рубашки, но ей нужно было выходить замуж, она нагулялась уже, я это чувствовал и знал, но жениться никогда бы не стал, я, должно быть, не нагулялся, — и прекрасно понимал, мое удобство долго продолжаться не может, и был готов к тому, что у нее кто-то появится еще. Потому что она была довольно красивая… А когда этот кто-то появился, и с серьезными намерениями, я помню, — мне было так больно. До сих пор вспоминаю эту боль… Почему? Ты знаешь?
