Джек Керли - Коллекционеры смерти
Смитсон открыл другое окно и, прищурившись, уставился на экран.
– Пять дней назад. Не появился ни на работе, ни дома. Сообщила об этом его помощница по юридической части, работающая неполный день, Лидия Барстоу. Она приходила сама, написала заявление.
Гарри нахмурился.
– Я не видел листка на этого Койла. Ты забыл разослать сообщения на него?
Смитсон что-то хрюкнул и, вытащив листок сообщения о пропаже человека, помахал им в воздухе.
– Я его разослал. Он, вероятно, похоронен где-то у тебя на столе, может быть, под пачкой твоих похвальных грамот.
Я схватил листок и направился к выходу. Смитсон тяжело вздохнул, полез в корзинку для бумаг, выудил оттуда свой пастернак и стряхнул с него прилипшую стружку от карандаша. Когда мы выходили из его комнаты, он, запрокинув голову, уже раскачивал им над своим ртом.
Офисы компании «Хамерле, Мелбайн и Раус» находились в пятиэтажной коричневой коробке со светоотражающими окнами неподалеку от государственного шоссе в аэропорт. Когда мы выезжали, шел дождь; но в Мобиле погода меняется так быстро, что мелочь в кармане пересчитать не успеешь, и теперь снова из-за облаков выглянуло солнце. Движение в сторону аэропорта было напряженным – сплошной поток озабоченного металла. Выхлопные газы, смешиваясь с влажными испарениями после дождя, образовывали в атмосфере такой ядовитый бульон, что мы поторопились заскочить в здание.
Двери лифта открылись на пятом этаже, и мы вышли в коридор, в котором царила мертвая тишина – как в похоронном бюро в полночь. Мы шли мимо дверей с табличками, гласившими, что за ними просиживают штаны бухгалтеры, оценщики или финансовые консультанты. Юридическая фирма находилась в самом конце, и выдержанная в тонком вкусе отделка офиса говорила о ее процветании: глянцевые обои с неясным цветочным орнаментом, бежевый ковер на полу, лампы с серыми абажурами, абстрактная офисная живопись в спокойных пастельных тонах; даже звучание трубы в популярной мелодии, служившей в качестве музыкального фона, было умиротворяюще приглушенным.
Мы представились в приемной пожилой секретарше. Через несколько мгновений из боковой двери появилась Лидия Барстоу. Ей было под пятьдесят, зеленые глаза, круглое лицо, небольшой нос, тонкие губы, волосы – что-то среднее между шатенкой и блондинкой. На ней были безвкусные коричневые юбка, и пиджак, желтовато-коричневая блузка, коричневые сандалии – а весь ее макияж сводился к губной помаде. Она вышла к нам, крепко обхватив себя руками, словно в комнате стоял жуткий холод.
Мы поинтересовались у мисс Барстоу, можно ли нам поговорить с ней в кабинете мистера Рубина Койла. Она кивнула, и, несмотря на весь ее скучный вид, мне показалось, что у нее глаза человека, в которого только что чуть не попала молния. Она провела нас по длинному коридору, где в своих кельях сидели юристы. Кабинет Койла находился в угловой части и выходил окнами на один из отделанных кирпичом микрорайонов в предместьях Мобила.
– У вас есть что-то о мистере Койле? – В глазах ее светилась надежда.
– К сожалению, нет. Детектив Смитсон, видимо, говорил вам…
– Что вы не так-то много можете сделать, пока нет доказательств… преступления. Я понимаю. Я просто надеялась, вдруг… – Она так и не договорила.
Гарри извинился за повторение вопросов, которые ей уже задавал Смитсон, и снова расспросил об обстоятельствах исчезновения Койла. Он пропал почти неделю назад; ни звонков, ни электронных писем, ни каких-либо других сообщений.
– Жена у него есть? – спросил я.
– Он разведен уже много лет. Они сейчас не общаются.
– Может, есть подруга?
Она не сразу ответила. Руки ее задрожали, и она с трудом удерживала их на коленях.
– Я, то есть…
Судя по ее трепетному беспокойству, а также по тому, что именно она подала заявление о пропаже, я понял, что она была Койлу ближе, чем просто помощница юриста.
– Вы сами были его подругой, мисс Барстоу? – попробовал подсказать я.
Она попыталась улыбнуться, но безуспешно.
– Да, должно быть, была, я думаю.
– Вы в этом не уверены?
– Он был так занят своей работой. У нас было не так много возможностей встречаться, быть вместе. Никаких таких больших выходов по вечерам, кино или ужина вместе. Мы, в основном, просто… уфф…
Внезапно нам показалось, что она нездорова и даже начинает заговариваться.
– Мы не собираемся совать нос в ваши дела, мисс Барстоу, – сказал Гарри. – Но чем больше мы будем знать, тем больше сможем сделать.
Казалось, что мисс Лидия сейчас разрыдается.
– В основном, мы оставались дома. Это Рубин так хотел. – Она отвела глаза и закусила губу. Насколько я понял, Рубин Койл был больше заинтересован именно в таком интимном времяпрепровождении.
– Упоминал ли он, то есть мистер Койл, что хотел бы повезти вас в мотель «Уютные хижины»?
Полное недоумение – это одно из тех выражений лица, которые очень сложно подделать. Обычно люди, изображая его, переигрывают – выкатывают глаза, у них отвисает челюсть; смущение Лидии выглядело совершенно натурально.
– Зачем?
– Похоже, он там недавно был.
– Никогда не слыхала, чтобы он упоминал об этом.
– Ход ваших обычных взаимоотношений как-то менялся в последние две недели?
Она набрала побольше воздуха.
– Последний раз, когда мы… были вместе, это было в пятницу две недели назад, с ним было все, как обычно. – Она обвела кабинет взглядом, затем закрыла глаза.
– Вы работаете только с мистером Койлом? – спросил я.
– Я работаю на нескольких адвокатов. По правде говоря, от Ру… от мистера Койла работы поступало немного. В основном я для него печатала.
– Мы должны задать этот вопрос, – предупредил я, – знаете ли вы кого-нибудь, у кого были бы причины похитить мистера Койла или кто хотел бы причинить ему вред?
Она энергично покачала головой, отметая мои предположения.
– Рубин… Мистер Койл… он такой славный.
– Никаких озлобленных клиентов, проваленных дел, разглашенных конфиденциальных данных?
– Он никогда не участвовал в судебных процессах. Его специализация – ведение переговоров и посредничество. Он всегда говорил мне: «Лидия, если я вынужден буду зайти в зал суда, значит, я проиграл». Он считал своим призванием успешные переговоры – все в итоге остаются довольны либо максимально к этому близки.
Мы с Гарри не нашли ничего такого, что могло бы вызвать злость на Рубина Койла. Да и сам он не был похож на настоящего адвоката, работал, чтобы цементировать человеческие отношения, эффективно урегулировать вопросы, достигать гармонии при любой возможности. А по воскресеньям он отдыхал, и время от времени это было с мисс Барстоу.
– А как насчет совладельцев; думаю, здесь они называются партнерами. Им что-нибудь известно?
Она покачала головой.
– Мистер Хамерле, главный партнер, – единственный человек, перед которым отчитывался Рубин. Мистер Хамерле приходил сегодня и пытался работать, но у него обострилась ангина, и он отправился в больницу на обследование. Бедняге уже семьдесят.
– И что же мистер Хамерле думает обо всем этом?
– Он продолжает утверждать, что у Рубина было несколько очень напряженных дней и что через денек-другой он объявится.
– И еще один, последний вопрос, мисс Барстоу. Вспомните неделю перед исчезновением мистера Койла. Не прозвучало ли какого-нибудь подозрительного звонка, не произошло ли какого-либо события? Не обязательно чего-то очень значительного. Это могла быть какая-то мелочь, пустяк, но что-то из ряда вон, и неважно, хорошее, плохое или нейтральное.
По глазам ее было видно, что она пытается вспомнить. – За пару дней до того, как Рубин… перестал показываться, он был на встрече с клиентом. Ему пришел пакет, на котором было написано «Лично» и «Конфиденциально», без обратного адреса. Рубин хотел, чтобы я открывала всю его почту. В пакете был конверт, толстый и пухлый. Я открыла его и нашла там еще один конверт, поменьше. Это было похоже на шутку с множеством оберток. Внутри находилась пузырчатая пластиковая упаковка, а в ней лежали кусочки картона, склеенные лентой, как сэндвич. – А что было в сэндвиче?
Она развела большой и указательный пальцы на расстояние примерно в три почтовые марки.
– Вот такая малюсенькая картина или что-то в этом роде.
Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. – Простите, мисс Барстоу, – прервал я ее, – вы имеете в виду произведение искусства? Она кивнула.
– На кусочке холста. Его края были распушены так, будто он был вырван из картины большего размера.
В ушах у меня зазвучал скрипучий голос моего утреннего телефонного собеседника: А как насчет искусства? Найти вы что-нибудь в этом роде?
Но ведь звонивший имел в виду искусство в обстановке комнаты мотеля, разве не так? Очень специфично.
– А что было на этом рисунке или картине, мисс Барстоу? – спросил я.
