Игнасио Гарсиа-Валиньо - Милый Каин
Раньше Хулио Омедасу было тяжело заходить в вагон этого поезда времени, сохранивший в себе огонь былой страсти, но сейчас ему здесь было хорошо, потому что она оказалась рядом. Тут было, как раньше, тепло и уютно, несмотря на запустение и беспорядок. Он сейчас жалел лишь о том, что выбросил картину, все эти годы висевшую на стене напротив входа. На ней был изображен молодой человек, дремлющий на скамейке в парке с романом Бальзака в руках, дочитать который ему так и не удалось.
В тот день Кораль оставила детей у матери, дав ей строгие указания ни в коем случае не впускать в дом Карлоса и не отвечать на его звонки. Они по-прежнему жили у Хулио, хотя Кораль действительно подыскивала подходящую съемную квартиру.
Оказавшись наконец наедине, без детей, они наскоро навели на чердаке порядок, хорошенько проветрили помещение, избавив его от запаха слежавшейся пыли и плесени, а затем заперлись там на весь день и стали рассказывать друг другу о своей жизни, начиная с того дня, когда их пути разошлись. С собой у них было несколько бутылок вина, намного более дорогого, чем им доводилось пить тогда, в юности.
Кораль говорила, а Хулио слушал. Ему нравилось наблюдать за нею. Он с удовольствием отметил, что она подсознательно выбрала себе любимое место, то самое, где когда-то стоял мольберт и молоденькая художница работала над очередной картиной. Омедас дождался, пока Кораль обоснуется на привычном месте, и занял свой обычный пост наблюдения — в дальнем углу комнаты, у самой стены, откуда так удобно было наблюдать за рисующей женщиной, поворачивавшейся к нему то в профиль, то спиной. Сейчас все получилось как тогда, с той только разницей, что Кораль оказалась к нему лицом. Ей не приходилось отрываться от мольберта и поворачиваться к Хулио, чтобы улыбнуться ему.
Негромкий голос Кораль, как всегда тщательно подбиравшей каждое слово, разносился под покатой плоскостью крыши, гулко отражавшей его. Им обоим было легко. Они охотно смеялись. Вино помогало сбросить последнее напряжение и забыть о каких-то давних обидах, показавшихся теперь глупыми.
Мужчина и женщина отключили телефоны, их никто не беспокоил. Один на один друг с другом, пленники этого вновь обитаемого острова понимали, что делать им сейчас практически нечего. Нужно только рассказывать и слушать. Если бы тот большой мир в эти часы вдруг начал вращаться в другую сторону или разрушаться на глазах, то их это ничуть не заинтересовало и не обеспокоило бы.
В какой-то момент Кораль Арсе встала с плетеного камышового стула, обнаружив при этом, что на ее насквозь пропотевших бермудах эффектно отпечаталось плетение спинки и сиденья, и объявила, что настало время ужина. Она на манер холодильника открыла старый шкаф с красками и растворителями и разыграла целый спектакль.
Кораль перебирала этот хлам, как банки с консервами, которыми они когда-то в основном и питались, и предложила на выбор несколько гастрономических решений на этот вечер:
— Что у нас тут есть?.. Так, вот банка с тушеными помидорами, а еще мы имеем анчоусы. Солоноватые они, конечно, но вот с этой спаржей будут очень даже ничего. Конечно, можно открыть баночку с паштетом. Судя по цвету, делали его из кошачьей печени.
Оба поняли, что страшно проголодались и, пожалуй, в первый раз за вечер обрадовались, что нет необходимости, как тогда, в юности, действительно перебирать в шкафу пыльные банки с консервами. Можно просто-напросто спуститься вниз и заглянуть в итальянский ресторанчик, открытый на первом этаже.
Они заказали себе отличное карпаччо с пармезаном и, разумеется, не обошли вниманием вино. На этот раз настала очередь кьянти.
Хулио разговорился и даже в подробностях рассказал о своей первой встрече с Карлосом, произошедшей при действительно необычных обстоятельствах. Кораль выслушала его с совершенно серьезным видом и вдруг без каких бы то ни было наводящих вопросов со стороны Хулио рассказала о том, как Карлос ударил Нико. Женщина добавила, что по сравнению со всей мерзостью, которую она узнала о своем муже, этот случай уже не имел сколько-нибудь серьезного значения. В общем, все оказалось так, как Хулио и предполагал.
— Ах, это было наше любимое дизайнерское кресло — цвет бордо, тончайшая кожа, досталось в наследство от отца. Видите ли, только его священная задница могла себе позволить прикоснуться к этому сокровищу, — со смехом и в то же время зло сказала Кораль и дополнила: — Да, Нико всегда умел нанести удар в самое больное место. В этом ему не откажешь.
— Похоже, Карлос думает, что все произошло из-за той несчастной пощечины.
— Нечего руки распускать! Хотя, конечно, на самом деле причина в чем-то другом.
Оба прекрасно понимали, что это дело еще нельзя было считать закрытым. Карлос рано или поздно опомнится, не станет сидеть сложа руки и потребует соблюдения своих законных отцовских прав.
По обоюдному согласию они не стали продолжать разговор о Карлосе. Эта тема была не самой комфортной для них обоих.
В зале ресторана было на редкость тихо и спокойно. Официанты передвигались бесшумно, так, будто к подошвам их туфель был приклеен толстый слой войлока. Откуда-то едва слышно доносились арии из опер Верди. В общем, вся атмосфера настраивала посетителей на то, чтобы поужинать и впасть прямо здесь, за столом, в приятную дремоту, постепенно переходящую в глубокий летаргический сон. Это заведение оказалось слишком уж культурным и цивилизованным. Такое ощущение никак не совпадало с тем приподнятым настроением, в котором пребывали они оба в тот вечер.
— Пойдем снова наверх, — предложила Кораль.
Эта короткая фраза словно стала сигналом к возврату туда, в духоту, жару, в мир ярости и страсти. Ночная прохлада и вино еще больше разогрели огонь, пылавший в них обоих.
Они сами не заметили, как оказались на той жесткой и негостеприимной кровати, на которой им было так хорошо когда-то. Так же восхитительно ему и ей было сейчас. Они плотно прижались друг к другу, и каждый ощутил дыхание другого на своей коже.
Слова остались где-то далеко, на другом берегу этой жаркой реки. Здесь они были не нужны. На чердаке царствовали даже не взгляды, а прикосновения. Кровь вскипала в жилах, ногти впивались в кожу, руки бесновались, гладили, сжимали и обхватывали, ноги переплетались, мышцы напрягались и вибрировали, губы сливались и ласкали, глаза целовали вслед за ними, пылающие угли плыли по жаркой реке, руки кричали, стонали, замолкали, бедра вздымались и опускались.
Они даже не заметили, как в комнате что-то загорелось. Когда мужчина и женщина очнулись, кровать со всех сторон обступили языки пламени. Они сбросили простыни, стали сбивать и гасить огонь всем, что попадало под руку. Так, перемазанные сажей и задыхающиеся от дыма, он и она встретили рассвет, ворвавшийся в их жизнь внезапно и безжалостно.
От него никуда нельзя было деться, но люди все равно нашли способ продолжить свою безумную жаркую ночь. Они захлопнули ставни, перекрыли доступ дневному свету и, как два уголька с недотушенного пожарища, вновь соединились в едином языке пламени. Огонь снова воспылал в их телах и душах, слившихся воедино. Лишь к пяти часам следующего дня Хулио и Кораль смогли если не потушить, то хотя бы локализовать этот безумный пожар.
Они наконец открыли ставни, и солнечный свет залил комнату.
Пару дней спустя Хулио, как это частенько бывало, заглянул к Патрисии. После ужина они с Лаурой удобно устроились на диване в гостиной, чтобы сыграть в шахматы. Им обоим нравился этот ритуал, безмолвный поединок, борьба двух умов на таком маленьком, но безграничном поле, состоящем из шестидесяти четырех белых и черных клеток. Патрисия при этом обычно читала что-нибудь в кресле до тех пор, пока не начинала зевать.
Традиционно игра продолжалась час-полтора. За это время Хулио с Лаурой успевали не только сыграть две-три партии, но и обсудить их, проанализировать самые интересные и неожиданные ходы. На этот раз, против обыкновения, они больше чем на час затянули первую же партию. Часы отсчитывали время, игроки молчали, впившись взглядами в доску.
Лаура выбрала индийскую королевскую защиту и затащила противника в эти бесконечные мрачные катакомбы. Хулио был погружен в игру и не замечал ничего вокруг. Он даже не слышал звуков, доносившихся с улицы. По-настоящему интересная партия всегда поглощала его с головой. Омедас словно погружался в какой-то кокон, изолировавший его как от звуков, так и от других раздражителей внешнего мира.
Лаура делала ход за ходом, при этом с геометрической точностью просчитывала траекторию движения руки так, чтобы ненароком не задеть своей фигурой какую-нибудь другую. Хулио приходилось всерьез напрягаться, чтобы понять, что она затеяла, как противостоять ее очередному маневру. Оба так увлеклись, что даже не заметили, как Патрисия пожелала им спокойной ночи и ушла спать.
