Роберт Маккаммон - Королева Бедлама
— Нет, — тихо ответил Мэтью и вышел из комнаты, не дожидаясь, пока сердце разорвется от жалости.
Глава тридцать третья
Он рыбачил на любимом месте, в конце Винд-Милл-лейн на западном краю города, где Джон Файв и сказал его искать.
Вдоль улицы стояло несколько домов, столярная мастерская, кукурузное поле и новая пивоварня, которую только начали строить. Утром четверга солнце блестело на реке, ветер шевелил зеленые леса Нью-Джерси на дальнем берегу. Рыбак сидел среди серых валунов, леска уходила от ясеневого удилища в воду. Сразу за ним громоздился корпус старого торгового судна, выброшенного на скалы бурей. Обшивка была пробита во многих местах, доски переломаны, корпус медленно разрушался напором времени и текучей воды. На холме, достаточно близко, чтобы бросать на рыбака тень, стояла высокая ветряная мельница, давшая улице название. Вращающийся верх на башне развернут был так, чтобы ловить утренний бриз, и холщовые паруса надувались на медленно двигающихся крыльях.
Хотя Мэтью старался идти тихо, он знал, что его присутствие замечено. Преподобный глянул в его сторону и быстро отвернулся, не сказав ни слова. Уэйд сегодня утром совсем не был похож на недоступного священника церкви Троицы. Он был одет в серые панталоны с заплатами на коленях и вылинявшую коричневую рубашку с закатанными рукавами. На голове у него была бесформенная тряпка из некрашеной шерсти, повидавшая множество летних дождей и солнца. Одежда для рыбалки, подумал Мэтью. Рядом с Уэйдом стояла плетеная корзина для улова и подсачок.
Мэтью остановился, не доходя десяти ярдов. Уэйд сидел совершенно неподвижно, ожидая поклевки.
— Доброе утро, сэр, — сказал Мэтью.
— Доброе утро, Мэтью, — ответил преподобный голосом, в котором не было и намека на эмоцию. И даже не глянул в строну пришедшего.
Молчание затянулось. Дыхание ветерка шевелило речную гладь, изламывая отражение крыльев мельницы.
— Кажется, не везет мне сегодня, — сказал наконец Уэйд. — Две мелкие рыбешки, даже на сковородку не наберется. И так они сильно отбивались, что как-то неправильно показалось их вытаскивать на берег. Я хочу карпа поймать, которого тут видел, но он хитрый. Ты рыбу ловишь?
— Давно не ловил.
Когда-то Мэтью ловил рыбу, чтобы не сдохнуть с голоду — в трудные дни на улицах, до приюта.
— Но ты все же ловец?
Мэтью понял намек:
— Да, сэр, ловец.
— Ты очень умный человек, Мэтью. Эндрю мне говорил, что ты хотел быть юристом?
— Да, в какой-то момент больше всего на свете. Сейчас это вряд ли важно.
Уэйд кивнул, глядя на красный поплавок там, где леска уходила в воду.
— Он говорил, что у тебя очень сильное понятие справедливости. И это похвально. Ты мне казался юношей высоких душевных качеств, Мэтью, и потому мне непонятно, отчего ты решил опуститься до мерзкого дела шантажа. — Он обернулся — иссушенные глаза с красными веками, сон был явно далек от него в эту ночь. — Я ждал тебя, Мэтью, с тех самых пор, как Эндрю сказал мне. И подумать только, что в этом участвует Джон, который говорил, что любит Констанс и которого я уже считал своим сыном. Каково моему сердцу это вынести, Мэтью?
— А что, у вас и правда есть сердце?
Преподобный Уэйд не ответил, но снова отвернулся к реке.
— Я сказал Кипперингу неправду. Джон Файв ничего о девушке не знает. Он пришел ко мне за помощью, потому что Констанс решила, будто вы сходите с ума. Нельзя же каждую ночь уходить из дому и думать, что она не заинтересуется в конце концов, куда вы ходите? Я за вами проследил сам — до заведения Полли Блоссом. То, что я видел, можно было бы назвать жалостным зрелищем. А в последний раз, когда вы выходили — во вторник, — за вами проследила Констанс.
Лицо преподобного под бесформенной шапкой побледнело.
— Она видела, куда вы ходили. Она видела, как вышел Эндрю Кипперинг и с вами говорил. Нет, лица его она не видела, но я уверен, что это был он. Он и есть ваш посредник?
Ответа не было.
— Конечно, он. — Порыв ветерка прошумел мимо, Мэтью заговорил дальше: — Я полагаю, что деньги за содержание Грейс в этой комнате поступают от вас и идут через Кипперинга? И это только благодаря его хорошим отношениям с Полли Блоссом девушке позволили умереть у нее в доме? Да? Кроме того, я полагаю, мадам Блоссом первой сообразила, что одна из ее голубок — дочь проповедника из церкви Троицы? Это Грейс ей сама сказала, когда поняла, что умирает? — Он сделал паузу, давая Уэйду возможность ответить, но ответа не последовало. — Я думаю, вы смотрите на мадам Блоссом как на святую, потому что если уж кто кого и шантажировал бы, началось бы с нее. Какова же здесь ее награда? Место на небесах для женщины, которая боится ада?
Уэйд наклонил голову, будто в молитве, и сказал измученным заботой голосом:
— Мадам Блоссом — женщина деловая. Наше соглашение Эндрю составил как деловое. Это ей понятно.
— Ну, и мадам Блоссом считает отнюдь не вредным иметь на своей стороне священника. Если, например, какие-нибудь влиятельные члены церковного совета пожелают закрыть ее заведение.
— Наверняка. — Уэйд не поднимал головы. — Но у меня не было выбора, Мэтью. Горний путь — прямой путь — оказался слишком опасен. То, что я всегда проповедовал… то я не смог сделать, когда был призван. Мне придется с этим жить до конца дней моих, и не думай, что это будет просто.
— Но вы останетесь проповедником, — ответил Мэтью. — Ваша дочь умрет, не услышав прощения от своего отца.
— Прощения? — Уэйд глянул на него со смесью изумления и гнева, пронесшегося по лицу как грозовая туча. Отбросив прочь удилище, он встал, выпятив грудь в готовности бороться с миром. — Ты думаешь, это ей надо? Отнюдь, сэр! У нее нет ни стыда, ни сожаления за прожитую ею жизнь!
— Так чего же она хочет?
Уэйд провел рукой по лицу. Казалось, он сейчас снова опустится на камни и ляжет на них тряпьем. Но он вздохнул глубоко, медленно выдохнул.
— Она всегда была порывистым ребенком. Все внимание — только этой девочке. Украшения и драгоценности, каким бы грехом ни добывались они. Ты знаешь, почему она желает умереть в этом доме? Она сказала Эндрю, что хочет умереть там, где музыка и смех. Как будто веселье этого дома не вымучено сквозь зубы! И она лежит там, на смертном одре, а я стою на улице… — Он затряс головой.
— Рыдая? — подсказал Мэтью.
— Да, рыдая! — резко и зло ответил он. — О, видел бы ты меня, когда Эндрю впервые сказал мне, что узнал от мадам Блоссом! Я тогда не рыдал, я чуть не проклял Бога и не обрек себя на ад! То, что творилось у меня в голове, могло повергнуть меня в вечный огонь, но я должен был что-то делать. И я думал прежде всего о Констанс, только о ней!
— Она не знает?
— Что ее старшая сестра — шлюха? Нет, конечно. Что мне было сказать Констанс? Что мне было делать? — Он смотрел в никуда невидящими глазами. — Что мне делать сейчас?
— Я думаю, ситуация вскоре разрешится сама собой. Разве не это вы говорили Констанс?
— Доктор Вандерброкен мне говорит… что ничего не может для нее сделать, только облегчить ее страдания. У нее есть, быть может, неделя или две, говорит он, и чем она держится, он не знает.
— Быть может, она держится надеждой, что придет ее отец?
— Чтобы я пришел туда? Служитель Божий — в дом разврата? Тогда мне в этом городе конец. — На лице Уэйда отразилось страдание, и он все же опустился на камень. Секунду он смотрел, как играет ветер зеленью на холмах, потом тихо проговорил: — Я хотел войти. Я хотел ее увидеть. Говорить с ней. Сказать… не знаю что. Что-нибудь, что ее утешит, или хотя бы принесет ей мир, если это возможно. Очевидно… когда она в мае сюда приехала, она уже была больна, но очень хорошо скрыла свое состояние и от мадам Блоссом, и от доктора Годвина. У нее всегда были золотые уста, даже в детстве, наверняка она как-то отговорилась от этого ужасного осмотра. Потом, как говорит Эндрю, излишества ее… ее профессии ее подкосили. Она упала в обморок, пригласили доктора Годвина… и чтобы ее не выбросили на улицу, она сказала мадам Блоссом, кто она. Я полагаю, Эндрю был выбран доверенным из-за своей репутации… в смысле, репутации адвоката, а не потаскуна.
«Весьма квалифицированного в обоих смыслах», — подумал Мэтью, но промолчал.
— Мы подписали соглашение, — продолжал преподобный. — Эндрю меня информирует о состоянии Грейс, и насколько я понимаю, он возвращал ее несколько раз, когда ей удавалось кого-нибудь уговорить ее выпустить. Особенно она любит «Терновый куст», как он мне говорил.
Мэтью теперь понял: Кипперинг считал, что Мэтью видел его вместе с Грейс внутри «Тернового куста», а не тогда, когда они вывалились из дверей; и как-то у него сложилась мысль, будто Мэтью, горластый петух, догадался, кто она такая.
