Джоди Пиколт - Последнее правило
— Нельзя комкать бумагу, — говорю я.
— Боюсь, об этом в ходатайстве речь не шла, — отвечает Хелен.
— Прокурор права. Если каждый раз, когда мисс Шарп захочет скомкать бумагу, ваш клиент будет выходить из себя, — это ваша проблема.
— Обещаю, господин судья, — говорит Хелен, — больше бумагу не комкать. С этого момента я буду сворачивать листы.
Она наклоняется, поднимает комок бумаги, от которого взорвался Джейкоб, и бросает его в корзину у стола стенографистки.
Я смотрю на часы. Получается, у меня остается четыре минуты и пятнадцать секунд, чтобы усадить совершенно спокойного, как индийский божок, Джейкоба рядом с собой на скамью подсудимых. Иду по проходу и проскальзываю между черными занавесками в комнату релаксации. Джейкоб прячется под одеялом, Эмма согнулась над вибрирующей подушкой.
— О чем еще вы не упомянули? — спрашиваю я. — Что еще выводит Джейкоба из себя? Когда часы бьют без четверти двенадцать? Ради бога, Эмма, у нас только один шанс убедить присяжных, что Джейкоб не вспылил и не убил Джесс Огилви в приступе ярости! Как прикажете мне это сделать, если он и десяти минут не может высидеть спокойно?
Я так кричу, что меня, по всей видимости, слышно за этими дурацкими занавесками. Неужели телевизионные камеры, настроив свои микрофоны, все записывают?
Эмма поднимает голову, и я вижу ее заплаканные глаза.
— Я попытаюсь сделать так, чтобы он вел себя спокойнее.
— Черт! — Мою злость как ветром сдуло. — Ты плачешь?
Она качает головой.
— Нет. Со мной все в порядке.
— Правда? Тогда я — Кларенс Томас.[18] — Я лезу в карман, достаю салфетку и вкладываю ей в руку. — Мне лгать не нужно. Мы в одной лодке.
Она отворачивается и сморкается, потом складывает — складывает, не комкает! — салфетку и засовывает ее в карман своего желтого платья.
Я убираю с головы Джейкоба одеяло.
— Пора идти, — говорю я.
На мгновение мне кажется, что он соглашается, но потом он отворачивается от меня.
— Мама, — шепчет он, — расправь ее.
Я поворачиваюсь к Эмме, которая, откашлявшись, сообщает:
— Он хочет, чтобы сначала Хелен Шарп расправила бумагу.
— Бумага уже в мусорной корзине.
— Ты обещала! — Голос Джейкоба звучит уже громче.
— Господи! — бормочу я себе под нос. — Хорошо.
Возвращаюсь в зал заседаний и роюсь в мусорной корзине у ног стенографистки. Она смотрит на меня как на умалишенного, что недалеко от истины.
— Что вы делаете?
— Лучше не спрашивайте.
Скомканный лист обнаруживается под оберткой от конфеты и номером газеты «Бостон Глоб». Я кладу его в карман пиджака и возвращаюсь в комнату сенсорной релаксации, где достаю комок из кармана и разглаживаю на глазах у Джейкоба.
— Лучше я не смогу, — говорю я ему. — А ты… сможешь лучше?
Джейкоб смотрит на листок.
— «Я твой с первого взгляда», — говорит он.
ДЖЕЙКОБ
Марка Макгуайра я стал ненавидеть еще до личного знакомства. Джесс изменилась: вместо того чтобы сосредоточиться во время наших занятий исключительно на мне одном, она отвечала на телефонные звонки и отправляла сообщения. И при этом каждый раз улыбалась. Я решил, что причина ее невнимательности кроется во мне самом. В конечном счете, похоже, все вокруг довольно быстро уставали от общения со мной, когда мы едва начинали разговор. То же должно было случиться и с Джесс, хотя этого я боялся больше всего. Но однажды она сказала, что хочет открыть мне тайну.
— Мне кажется, я влюбилась, — призналась она, и, клянусь вам, на секунду мое сердце перестало биться.
— Я тоже, — выпалил я.
РАССМОТРИМ ПРИМЕР 1: Давайте на минутку остановимся и поговорим о степных мышах. Они являются всего лишь крошечной частью огромного животного мира, где развита моногамия. Самец с самкой спариваются двадцать четыре часа, а после спаривания живут вместе до конца жизни. Однако горную мышь — ближайшую родственницу степной, их генетическое сходство достигает 99 %, — интересует лишь «трах-бах и в дамки, спасибо, мадам», связь на одну ночь. Как подобное возможно? В период спаривания степных мышей в их мозг поступают гормоны окситоцин и адиуретин. Если эти гормоны блокировать, степные мыши, вполне вероятно, будут вести себя так, как эти распутные горные мыши. Но что еще интереснее, если степным мышам ввести эти гормоны, а потом изолировать от партнеров, они все равно останутся рабски преданными своим будущим партнерам. Другими словами: степную мышь можно заставить влюбиться.
Хотя, с другой стороны, такое утверждение ложно. Нельзя ввести эти же гормоны горной мыши и заставить ее томиться от любви. У них в мозгу просто отсутствуют необходимые рецепторы. Тем не менее во время спаривания в мозг поступает допамин — гормональный эквивалент «мужчины, которому хорошо». Но у них отсутствуют остальные два гормона, те самые, которые помогают связать экстаз с конкретным индивидуумом. Без сомнения, мыши с измененными генами, если лишить их рецепторов, на которые воздействуют окситоцин или адиуретин, не узнают своих бывших партнеров.
Я — степная мышь, запертая в теле горной. Если я думаю, что влюбился, то лишь потому, что пришел к этому выводу аналитически. (Учащенное сердцебиение? Есть. Ощущение уюта в ее компании? Есть). Это мне кажется наиболее приемлемым объяснением моих чувств, хотя я не могу понять разницу между романтическим увлечением и близкой дружбой. А в моем случае речь идет о чувствах к моему единственному другу.
Именно поэтому, когда Джесс призналась, что влюбилась, я ответил ей тем же.
От удивления у нее расширились глаза, а губы растянулись в улыбке.
— Боже мой, Джейкоб! — воскликнула она. — Мы можем устроить двойное свидание!
Вот тогда я и понял, что мы говорим о разных вещах.
— Я знаю, что ты любишь, когда мы занимаемся только вдвоем, но тебе знакомство с новыми людьми пойдет на пользу. А Марк искренне хочет с тобой познакомиться. Он подрабатывает лыжным инструктором в Стоу и предложил дать тебе бесплатный урок.
— Да я и кататься-то не умею.
Это один из признаков синдрома Аспергера: мы с трудом можем идти и одновременно жевать резинку. У меня постоянно путаются ноги, я спотыкаюсь о бордюр, а поэтому легко могу представить, как падаю с подъемника или кубарем качусь с горы.
— Я же буду там, чтобы прийти к тебе на помощь, — обещает Джесс.
Именно поэтому в следующее воскресенье Джесс повезла меня в Стоу и заставила натянуть взятые напрокат лыжи, ботинки и шлем. Мы поковыляли на улице и принялись ждать под вывеской лыжной школы. Наконец на горе заклубилось черное облако, и нас обдало цунами из мелкого снега.
— Привет, крошка! — сказал Марк, снимая шлем, чтобы иметь возможность обнять и поцеловать Джесс.
С одного взгляда было понятно, что Марк Макгуайр моя полная противоположность. Он в отличие от меня:
1. С хорошей координацией движений.
2. Красивый (я имею в виду, с точки зрения девушек).
3. Популярный.
4. Мускулистый.
5. Уверенный в себе.
Я понял также, что Марк Макгуайр, в отличие от меня, обладает одним недостатком:
1. Он не умен.
— Марк, познакомься, это мой друг Джейкоб.
Он наклонился к моему лицу и заорал:
— Привет, старина, рад знакомству!
Я прокричал в ответ:
— Я не глухой!
Он улыбнулся Джесс. У него великолепные белые зубы.
— Ты права, с ним весело.
Неужели Джесс говорила ему, что со мною весело? Это означает, что со мной она смеется, потому что я остроумный шутник или потому что я сам — предмет насмешек?
В этот момент я интуитивно возненавидел Марка, потому что его слова заставили меня усомниться в Джесс, а раньше я определенно знал, что мы с ней друзья.
— Как ты отнесешься к тому, чтобы начать со спуска для новичков? — спросил Марк и протянул лыжную палку, чтобы оттащить меня к бугельному подъемнику. — Вот так, — сказал он, показывая, как хвататься за движущуюся веревку.
Мне показалось, что я ухватился, но моя левая рука перепуталась с правой, в результате я отлетел назад и упал на маленького ребенка, стоявшего за мной. Парню на подъемнике пришлось его остановить, а Марк рывком поставил меня на ноги.
— Ты как, Джейкоб? — спросила Джесс, но Марк от нее отмахнулся.
— У него отлично получается, — заверил он. — Расслабься, Джейк. Я часто учу кататься умственно отсталых детей.
— Джейкоб аутист, — поправляет его Джесс, а я, забыв, что стою на лыжах, резко поворачиваюсь и снова валюсь на снег.
— Я не умственно отсталый! — выкрикиваю я, но данное утверждение не слишком убедительно, когда человек не может распутать собственные ноги.
