Дэннис Лехэйн - Таинственная река
Она вышла из кафе как раз в тот момент, когда Джимми с Вэлом подходили к дому. Подняв оцарапанную руку, она окликнула Джимми по имени. Она была уверена, что выглядит как сумасшедшая — растрепанные волосы, отеки и черные круги под глазами, переполненными страхом.
— Привет, Джимми! Привет, Вэл!
Они уже поравнялись с крыльцом, но, услышав окрик, повернули головы и посмотрели на нее. Джимми улыбнулся ей какой-то смущенной улыбкой, а она снова подивилась тому, насколько открытая и приятная у него улыбка. Его улыбка была непринужденной, в ней чувствовались сила и великодушие. Она как бы говорила, я твой друг, Селеста. Чем я могу тебе помочь?
Она сошла на тротуар, и Вэл, чмокнув ее в щеку, сказал:
— Привет, сестренка.
— Привет, Вэл.
Джимми тоже коснулся губами ее щеки, и от этого прикосновения, как от удара тока, пронизавшего все тело, ее горло задрожало, а язык словно прирос к гортани.
— Аннабет искала тебя сегодня утром, — сказал Джимми. — Но не застала ни дома, ни на работе.
Селеста кивнула.
— Я… была… — Она отвернулась от Вэла, на маленьком, почти детском лице которого появилось выражение любопытства, а глаза так и впились в нее взглядом. — Джимми, ты можешь поговорить со мной минуту?
— Конечно, — ответил Джимми и снова улыбнулся ей своей чуть смущенной улыбкой. Обратившись к Вэлу, он сказал: — Вэл, мы обговорим все это потом, идет?
— Тебе виднее, ну пока, сестренка.
— Спасибо, Вэл.
Вэл вошел в подъезд, а Джимми сел на третью ступеньку и знаком предложил Селесте сесть рядом. Она села, положила оцарапанную руку на колени и принялась подыскивать слова для начала разговора. Джимми несколько мгновений молча смотрел на нее, ожидая, когда она заговорит, но затем, видимо, понял, что с ней происходит нечто такое, отчего она не может ни собраться с мыслями, ни открыть рот.
Тогда он сам заговорил, заговорил мягким, спокойным голосом:
— Ты знаешь, о чем я вспоминал позавчера?
Селеста мотнула головой.
— Я стоял на ступенях этой старой лестницы виадука над Сидней-стрит. Ты помнишь тех, с кем мы ходили туда, смотрели фильмы, идущие в кинотеатре под открытым небом, курили косячки?
Селеста улыбнулась.
— Ты тогда уже ухаживал за девочками…
— Да ну, что ты.
— …за Джессикой Лутцен, тогда у нее уже было все, что положено иметь женщине. А я засматривалась на Даки Купера.
— На Дакстера [30], — усмехнулся Джимми. — А ты не знаешь, что с ним потом произошло?
— Я слышала, что он вступил в морскую пехоту и где-то в дальних странах подцепил странное кожное заболевание, а сейчас живет в Калифорнии.
— Да-а-а, — Джимми подпер голову рукой и мысленно погрузился в первую половину прожитой жизни, а Селеста, взглянув на него, живо представила себе, что делал он, когда был на восемнадцать лет моложе; тогда его волосы были светлее, а сам он был более взрывной, почти одержимый. Да, Джимми был из тех парней, которые могли в грозу забраться на телефонный столб, а все девчонки, наблюдавшие за этим, молили Бога, чтоб он не упал… И даже в более лихие и смутные для него времена в нем уже жила и эта сдержанность; и эти внезапные паузы, когда он, казалось, полностью уходил в себя; и сочувствие, которое каждый находил в нем; а также то, что он внимательно и бережно относился ко всем. Ко всем, кроме себя.
Он повернулся к ней и легонько погладил ее по коленке.
— Ну так в чем дело, подруга? Ты выглядишь, ну..
— Ну говори, говори.
— Что? Да нет, ты выглядишь, ну… немного усталой, вот и все. — Он прислонился спиной к верхней ступеньке и вздохнул. — Но, что поделаешь… я думаю, мы все устали, верно?
— Прошлую ночь я провела в мотеле. С Майклом.
Джимми внимательно посмотрел на нее.
— Так.
— Не знаю, Джим. Но, похоже, я ушла от Дэйва совсем.
Она заметила, как он изменился в лице, как сжались его челюсти и напряглись скулы. Вдруг она почувствовала, что Джимми известно, о чем она собирается говорить.
— Так ты ушла от Дэйва.
Его голос прозвучал монотонно и ровно; глаза смотрели вдаль вдоль улицы.
— Да. Он ведет себя, ну… Он в последнее время совсем свихнулся. Его не узнать. Он начал мне угрожать.
Джимми снова обернулся к ней. Теперь на его лице была улыбка, но такая холодная и равнодушная, что Селеста едва сдержалась, чтобы не ударить его. Их взгляды встретились, и в его глазах она словно увидела того мальчишку, который карабкался под дождем на телефонный столб.
— Почему ты не начала рассказывать с самого начала? — спросил он. — С того времени, когда Дэйв начал вести себя по-иному?
— Джимми, так тебе все известно?
— Известно? А что именно?
— Ведь ты же что-то знаешь. Ты даже и не удивляешься.
Отвратительная улыбка сошла с лица Джимми, он подался вперед, обхватив колени сцепленными вместе руками.
— Я знаю, что утром его забрали в полицию. Я знаю, что на бампере его машины вмятина со стороны пассажирского сиденья. Я знаю, что он сплел мне одну нелепую историю о том, как он повредил руку, а для полиции придумал другую. И я знаю, что он видел Кейти в ту ночь, когда она погибла, но он сказал мне об этом только после того, как его допросили в полиции. — Он разжал руки, вытянул их вперед. — Я не знаю, что все это значит, но скажу тебе, мне вся эта история начинает казаться подозрительной, вот так.
Селесту, когда она на мгновение представила себе Дэйва в комнате для допросов в участке, охватило острое чувство жалости к нему; он, наверное, сидит под яркой лампой и держит перед собой на столе руки в стальных браслетах. А затем из ее памяти выплыло лицо Дэйва, повернутое в ее сторону, когда он прошлой ночью, уже стоя в дверях, вдруг остановился и посмотрел на нее вызывающим и безумным взглядом, и страх взял верх над чувством жалости.
Она глубоко вдохнула и долго, протяжно выдохнула.
— В три часа ночи с субботы на воскресенье Дэйв пришел домой весь залитый чьей-то кровью.
Ей показалось, что она перестала существовать, так же, как и все окружающее. Слова вылетали из ее рта и распространялись в окружающем воздухе. Они образовывали стену перед ней и перед Джимми, а затем эта стена закруглялась над ними в форме куполообразного потолка и спадала назад, создавая новую стену за их спинами, и они внезапно оказались в тесной, замкнутой со всех сторон ячейке, появившейся благодаря этой сказанной ею фразе. Шумы улицы пропали, ветер стих; Селеста не чувствовала ничего, кроме запаха одеколона Джимми и ярких лучей майского солнца, нагревающих ступени и ступни ног.
Когда Джимми заговорил, его голос звучал так, как будто чья-то рука сжимала его горло.
— И что, по его словам, случилось?
Она рассказала, рассказала ему обо всем, и даже о том безумстве с вампирами, случившемся прошлой ночью. Рассказывая, она видела, что каждое, произнесенное ею слово становится летящим в него камнем, от которого он не знает, как укрыться. Ее слова жгли его. Они проникали сквозь кожу, как стрелы. Вокруг его рта и глаз появились черные круги, кожа на лице натянулась так сильно, что проступили очертания лицевых костей; а она похолодела, внезапно представив его себе, лежащим в гробу с длинными острыми ногтями на пальцах рук, с отвалившейся челюстью, заросшего густыми волосами.
Вдруг по его щекам покатились слезы, и она с трудом подавила желание прижать его лицо к своей шее и почувствовать, как слезы горячи: потоком льются под блузку и ручьями стекают по спине.
А она все говорила и говорила, сознавая, что если вдруг замолчит, то замолчит навсегда; и она не могла остановиться, потому что должна была рассказать кому-то, почему она ушла, почему она сбежала от человека, с которым она поклялась быть и в радости и в горе; от человека, являющегося отцом ее ребенка, ласкавшего ее, веселившего ее шутками; от человека, на груди которого она так спокойно засыпала. От человека, который никогда не жаловался; от человека, который никогда не был с ней злым, а был прекрасным отцом и хорошим мужем. Ей надо было объяснить хоть кому-нибудь, как она была потрясена, когда увидела, что этого человека не стало, он исчез, как будто маска, так долго прикрывавшая его лицо, вдруг свалилась на пол и оттуда с чудовищным злорадством смотрела на нее.
Она закончила словами:
— Я до сих пор не знаю, Джимми, что он сделал. Я до сих пор не знаю, чья кровь была на нем. Не знаю. Решительно не знаю. Не знаю, и все. Но мне так страшно, так страшно…
Джимми, не вставая со ступеньки, повернулся и прижался лбом к чугунным перилам. Он не вытирал слезы, они высохли сами собой, рот его округлился, словно его раздирал крик отчаяния. Взгляд, которым он смотрел на Селесту, казалось, пронзал ее насквозь и устремлялся куда-то в бесконечную даль.
— Джимми, — произнесла Селеста, но он лишь слабым жестом руки попросил ее замолчать и плотно зажмурил глаза. Наклонив голову, он стал глубоко и часто дышать, словно рыба, выброшенная на берег.
