Андрей Измайлов - Трюкач
Свет! Дайте све-е-ет! Ты кто?! Ой, мама-мама! Кто ты?! Све-е-ет!!!
Свет. Починился! Вспыхнул. Ты кто?!
С вами Маша Бодрова. И Принс. Несравненный!
Заткнись, несравненный! Член орет-визжит не хуже.
– А-ауоа-а-а! – при свете не лучше. Хуже!
Глазищщи! Она! Не может быть! Не бывает! Она! Но ведь она… Нет, не может быть! Он же сам тогда. Не может, уже не может быть, чтобы – она! Ведь уже – все! Было уже!
Что было? И – как было?
А так и было. «Мерседес» на скорости в полуночном городе. Девочка, притихшая на заднем сиденье. Так поздно ей не приходилось еще возвращаться домой.
Домой?
Д-да. В общежитие.
А чего так поздно? Молчишь? Ну, молчи. Он-то, Член, рад побалагурить от скуки со случайной пассажиркой. Но он-то, Член, в курсе: отнюдь не случайна пассажирка. Иначе разве подхалтуривал бы он, Член, столь нерационально: из одного конца города в другой вези одного пассажира, то бишь пассажирку.
Вот и попутчик. Здоровенный, необъятный. Бодя, туловище – точнее не скажешь.
Мастер, подбросишь? До Бордюрной?
Садись. Крюк, правда, небольшой. Но садись.
Он только шофер. Он больше ничего не знает. Он подсадил одного пассажира, потом – другого.
А почему девочка вместе с Бодей вышла на Бордюрной и не поехала дальше, к своему общежитию… он, Член, знать не знает! Честно! Не знает! Он ведь только шофер, его дело – довез, подождал, если скажут «подожди», дальше повез.
Он и подождал – а Бодя с девочкой ушел. Потом Бодя сдевочкой вернулся. Где-то через час. Бодя эту девочку усовал в машину: вези, мол, ее дальше. А сам Бодя не поехал. А девочка совсем больная. То есть стала совсем больная. Но живая! Честно, живая!
Она шевелилась, моргала! Он, Член, сам видел, видел! Он даже с ней заговорить решил! Бодя ведь хамло порядочное – Бодя мог ей больно сделать. И сделал.
Но что сделано, то сделано – теперь придется терпеть, девочка. Трясучка, не трясучка – но к доктору мы не поедем. А поедем мы в общежитие, как и заказано с самого начала, да! Вот еще, он, Член, сам же ее к доктору повезет! Ищите дурака! Хрен в сумку!
Он ведь не знал, подумать не мог, что это не просто трясучка, что это просто агония.
Он, Член, с ней все разговаривал-разговаривал. Тут тормознул на красный, приглушил мотор. Вслушался – а позади тишина НЕХОРОШАЯ. А глазищщи открыты, не моргают! Не дышит!
Но ведь только что шевелилась, только что моргала!
Это все Бодя! Бодя это! А он, Член, ни при чем! Конечно, ни при чем! Только именно у него, у Члена, труп в машине – еще тепленький. Что ему было делать?! Ну, что?!
Он, Член, и свез… Нет, не в общежитие… Куда-куда! На… свалку.
Живой, дышащий мусор, груды, мухи, писк крысиный…
Там и зарыл… Ничего не знаю, ничего не видел. А если и знаю, то не скажу. А если и скажу, то: «Это Бодя! Бодя это! Не я! Я не!..».
10
Мрачное это место, свалка.
Бульдозеры, сгребающие кучи в более компактные кучи.
Чайки, чад, грязь.
Чего только здесь нет! Картина, корзина, картонка, маленькая собачонка… Ручки, ножки, огуречик…
… Человечек!
Так и зафиксируем на пленке. Вспышка: ручки, неестественно подогнутые, ножки нелепо торчат, и уж совсем нелепо шея вывернута. Нелепо.
И еще нелепей – «мерседес» на свалке. Пустой, брошенный. Кто же столь богатенький: «мерседес» – и на свалку! Абсурд!
Вспышка. Пустой «мерседес», целехонький, белый. Свалка.
А здесь чистота не в пример свалке.
Яркий, стерильный свет.
Метлахская плитка.
Колбы, мензурки, острый блеск никелировки.
Халаты. Лежаки…
Лежи себе, человечек, под простынкой, укрытый с головой. Молча. Отговорил свое. Морг.
– Травма, несовместимая с жизнью. Печень… Внутреннее кровоизлияние… – белый халат деловито-монотонен.
– Зарубин. Валерий Сергеевич. 1951 года рождения. Известен под кличкой Член. Прописан по адресу… – некий служака столь же деловито-монотонен.
– «Мерседес» принадлежит гражданину Баскакову Анатолию Марковичу, учредителю товарищества с ограниченной ответст…
– Да-да, – прерывает Гуртовой, кривя губы. Кто-кто, а Баскаков-то ему известен. Да и кому Баскаков не известен!
– Виктор Тарасыч, кофейку? – еще один белый халат зазвал в соседнюю комнату. Спиртовочка, чашечки, даже бутербродик с мертвенным ломтиком ветчины.
Отчего же! Морг и морг. Жизнь-то продолжается. 3а годы и годы работы «на земле» к чему только ни привыкнешь.
– Смерть наступила от восьми до восьми тридцати утра. Трупное окоченение…
А молодежь нехай привыкает. Степа Евсеев, дурнота и бледность. Привыкай, малой!
И малой героически привыкает: вокруг да около лежака, где под простынкой покоится Зарубин Валерий Сергеевич, известен под кличкой Член. Хм, хм. Оно конечно, Степа от Гуртового ни на шаг и, преодолевая тошноту, глядеть бы куда угодно, лишь бы не на труп под простынкой. Ан – нет-нет, а глаза косятся. Кличка Член! Интригующе! Хм, хм.
– Степа, кофе?
Издеваются? Сглотнул тошноту. Хорошо им, матерым оперативникам, привычны ко всему! Тут понимаешь, труп, а они – кофе! Однако – кличка Член. Вокруг да около лежака, глаза косятся. Ай, любопытство необоримо: приподнять простынку, зыркнуть. Ну?.. Вот так рушатся юношеские иллюзии.
– До Баскакова, до восемьдесят седьмого, возил обкомовского Левичева… – не оборачиваясь, спиной, учит уму-разуму Гуртовой малого Степу. – На каждом углу кричал: «Я член партии! Я член! Член я!». Откуда и кличка.
«Черные»? Не исключено.
Но почему именно Зарубин по кличке Член? Крайнего выбрали? Не очень логично. Предупрежден – вооружен.
Резонней было бы начать с Боди, с Гуреева Бориса Ильича. Личный телохранитель и тщательно неафишируемый глава шпаны, громившей «Восток». Ранее проходил по 207-й, 210-й, 146-й. Проходил, но не привлекался – стараниями Чилингарова Юрия Аврумовича, члена коллегии адвокатов, правой руки Баскакова. Помимо тесных служебных контактов имеет… м-м… внеслужебный контакт с Гуреевым Б. И. В своей юридической практике – беспроигрышность гражданских и уголовных дел. Не обзаведись Баскаков А. М. эдаким помощником, давно бы отдыхал Баскаков А. М. в Теремке-тюряге. Впрочем, как и Гуреев Б. И., боевичок-громила. Впрочем, и самого Чилингарова Ю. А. недурственно было бы – в Теремок. Эх, статью отменили «маргариточную»!
Так что если джигиты Наджафа и начали бы войну на поражение, то начали бы не с Члена, а хотя бы с Боди.
– Кстати, Степа, вот этому Б-боде кличка Член подходит куда больше, чем Зарубину.
– Ну това-а-арищ капитан!
– Ладно-ладно. Теперь вот что. «Черные» «черными», версия работается. Но вместе с тем и кроме того…
– Товарищ капитан! Виктор Тарасыч!
– Что там еще?!
При задержании соблюдать особую осторожность…
– Ч-черт! Когда пришло?
– Сегодня. Только что.
– Ч-черт! Какого числа? Уже трое суток! Ч-черт! Бардак!
– А что? Что это нам дает? Это что-то меняет?
– Хм! Сердюков? Алло! Сердюков! Какая-такая женщина приходила в общежитие? Да, о которой Клямина тебе сообщила. Нет, не Ким. Ты докладывал: блондинка…
Теремок. Он не низок, не высок. И надежен. Мера социальной защиты. И не только защиты социума от запертых в Теремке. Но и защиты служителей Теремка от социума. СВОЯ территория.
– А с кем я разговариваю? – расплывается ряха – блин с петлицами. – Да, Юрий Аврумович. Помню- помню, как же, как же. Угу… Угу… Нет. Знаете, никак не получится. Уплочено уже. Люди, сами понимаете, серьезные, я не могу вот так ни с того ни с сего заявить им: «Кина не будет». Нет, не могу. Ну вы поставьте себя на их место… Гу-гу-гу! От сумы да от тюрьмы… Вы бы хоть объяснили. Так все было хорошо… Она же у черножопых в кабаке выкобенивается, а вы такой солидный-известный человек, Юрий Аврумович, и хлопочете за… Звиняйте, звиняйте, не так сказал. Я и говорю: вы бы хоть объяснили… А, вот так, значит, теперь. То есть она теперь под вашей… у вас… на вас… Все равно очень сложно. Н-не знаю, не знаю. Постараюсь. Зачем вы так!.. Конечно, лучше по-хорошему! Вот и я говорю. Понял. Я понял, понял… Да при чем тут я – у меня же люди, договоренность, кон-тин-гент. Вы же… уж вы-то знаете, сталкивались. Угу. Угу… Да я-то согласен. Конечно, согласен! С дорогой душой, Юрий Аврумович! Да. Само собой. Но, согласитесь, вопрос материальной заинтере…
Гудки отбоя в трубке.
– У, пидор! Гнида! Падла! – и много чего еще выпалил в сердцах ряха-блин-петлицы в коротко гудящую трубку.
СВОЯ территория, конечно. Однако начальников развелось – и не знаешь, кому лучше подчиниться, кого лучше ослушаться.
– Кина не будет! – прошелся по коридорам. – Кина не будет! Кинщик заболел!
И много чего еще выслушал из камер в свой адрес: гулко, малоразборчиво, но угрожающе, Что-что, а мести метлой обитатели Теремка умеют. Да и повод еще тот!
Ну-тк! Одно удовольствие и было: «кино» в окошке напротив! И «уплочено» за удовольствие по полной, деньгами «уплочено». И вдруг – так кинуть! И вдруг: «кина» не будет!
