Замерзшее мгновение - Седер Камилла

— Увидев меня, он побежал по лестнице вниз, но… поскользнулся на ковре в прихожей, упал и снова начал рыдать, лежа на полу. Бертиль проснулся и пришел на шум…

Голос прервался, и она с трудом перевела дыхание, прежде чем продолжить.

— Свен был весь в глине, промокший, и вроде на одежде была кровь, но, может, мне просто показалось. Я пыталась узнать, что произошло, пока снимала с него мокрую одежду, как с ребенка, но Свен только рыдал… В конце концов он уснул на диване.

— А наутро?

— Он закрылся, захлопнул створки. Не говорил, что произошло. Прошло много времени, прежде чем он снова стал самим собой. Пожалуй, я бы даже сказала, что он так и не стал самим собой, наш мальчик. Это… ярмо тяготило его и не давало больше смеяться.

— Но вы же интересовались… — начала Бекман.

Дагни Мулин печально кивнула.

— Я убедила себя, что все дело в алкоголе — от него пахло спиртным, когда он вернулся домой в ту ночь, а где начинается алкоголь, там кончается разум, — но так до конца и не успокоилась, потому что… да, он был слишком… примитивным.

— Он?

— Да, страх. Печаль. Он кричал, как ребенок, чью собаку только что переехала машина.

— Или потерявший невинность, — пробормотала Бекман.

Она нашла в сумочке упаковку носовых платочков и протянула ее Дагни Мулин. Та с благодарностью взяла ее, бросив испуганный взгляд на мужа.

— Как вы узнали? — спросил Телль.

Она громко высморкалась и кивнула.

— С нами связались, уже много позже. Через несколько лет после этого мы получили письмо, естественно, адресованное Свену, но я открыла его, потому что… да, Свен ведь уже не жил с нами, и, наверное… не знаю. В любом случае в письме было написано, что… Свен вместе с Томасом Эделлем и Улофом Пильгреном…

Она какое-то время сопела в платок, потом откашлялась и продолжила:

— Я помню, что оно было странно написано. По-детски, с ошибками, большие и маленькие буквы вперемежку. Может, я и не обратила бы на него внимания, решив, что это чья-то дурная шутка, если бы не видела глаза Свена в ту ночь. Страх в них. Я поняла, что это правда.

— Как вы думаете, почему кто-то послал это письмо?

— Чтобы вынудить его сдаться полиции, мне кажется. Так было написано в письме — он должен понести наказание, или же ему придется… заплатить. Может, этот человек хотел денег.

— Письмо осталось у вас? — спросил Телль.

Теперь уже Бертиль Мулин покачал головой:

— Нет. Мы его выбросили.

Он смотрел вниз, на свои войлочные туфли, носки которых намокли и стали темно-серыми.

— Прошло так много времени. Мы, наверное, посчитали, что… У нас сложилось впечатление, что тот, кто это написал, был не совсем…

— Кто написал письмо? — уточнила Бекман.

Дагни Мулин уверенно встретила ее взгляд.

— Понятия не имею. Мы не знаем.

Она выпрямилась и посмотрела на Бекман с внезапным упрямством.

— Более того, нам почти ничего не известно о жизни Свена. Мы практически не контактируем с ним.

Она склонилась вперед и зарыдала. Бекман положила руку ей на спину и ощутила выступающие позвонки.

54

Сейя по-прежнему сидела на диване, откинувшись назад. По потолку шла широкая трещина, от которой расходились трещинки поменьше, напоминая рисунок дерева с ветвями. Она внимательно изучила узор. Между потолком и верхним краем окна после протечки расплылось желто-коричневое пятно, которого Сейя раньше не видела.

Нужно чинить крышу. Может, полностью снять ее и переложить заново? А вдруг наверху, на чердаке, где она спит, завелась плесень? Или влага от тающего снега годами копилась в стенах? Она похолодела при мысли, что дом мог стать трухлявым.

— Здесь пахнет точно так же, как на даче моей тетки на Готланде, — с энтузиазмом прошептала она на ухо Мартину, когда они быстро осматривали дом со стариком Греном, а потом сразу же договорились и купили его. Тогда там не топили уже несколько месяцев. Самым очевидным сходством между летним домом тетки на Готланде, где редко кто-то бывал, и этим прекрасным, но таким заброшенным местом было то, что влажный холод словно въелся в стены, или, как написала Туве Янссон, «дождь и ненастье поселились в комнатах». Возможно, дом скоро развалится. И что может сделать она, одинокая городская крыса, да еще и женщина? Стоит ли говорить о феминизме и равноправии, если рядом нет никого, с кем можно уравняться в правах?

Она осторожно понюхала воздух и возненавидела себя, подумав, что здесь сохранился дух Кристиана Телля: смесь сигаретного дыма, какого-то несовременного лосьона после бритья типа «Олд спайс» или «Палмолив» и сладковатый запах пота.

Слезы жалости к себе заволокли глаза, угрожая перелиться через край при мысли о предательстве, одиночестве, о доме и конюшне и о долгой работе плотников, которые могли бы сделать жилища ее и Лукаса достойными, только вот она не могла оплатить ее со своей стипендии. Может, взять в библиотеке книги по ремонту дома?

Наверное, у нее руки растут не из того места и ни одна из задумок не осуществлена до конца.

Нужно стащить себя с дивана и начать писать. Пойти на конюшню и задать корм Лукасу, принести из сарая дров, чтобы поддержать огонь в гаснущем камине. Создать тепло и в маленьких комнатках, и в душе. Встать с дивана и настежь распахнуть окно, чтобы впустить свежий вечерний воздух, выгнать запах влаги и Кристиана Телля, его старого мужского одеколона и невыполненных обещаний.

После его ухода она чувствовала себя слабой и потерянной. Ожесточение с его стороны постепенно сменилось желанием понять. На мгновение ей показалось, что он хочет возобновить потерянную близость, пока она не осознала, что он стремится не понять ее, а только разобраться в этом деле. Когда он в конце концов ушел, между ними пролегла пропасть.

По половицам тянуло сквозняком. Пальцы свисавшей с дивана руки все больше теряли чувствительность, и в итоге это решило дело: она, кажется, снова попалась. Влюбилась и позволила себе надеяться на продолжение, которого не последовало. Но это ее дом, с плесенью или без. По крайней мере она не должна замерзать тут без необходимости.

Прежде чем выйти из дому, она погасила горевшую на крыльце лампочку. Стояла, освещаемая светом из кухонного окна, и ждала, пока глаза привыкнут к темноте.

Когда ей требовалось выйти на конюшню или в сарай с наступлением темноты, четкий круг внешнего освещения почему-то пугал ее; она боялась переступить границу между светом и мраком, боялась шагнуть в черную неизвестность. Ей мерещились опасности, только и ждущие, чтобы она сделала этот шаг.

55

Он подумывал, не распахнуть ли дверцы клеток и позволить маленьким противным зверькам убежать. Так он мог бы обмануть местную полицию и заставить ее сперва поверить, что смерть Мулина наступила в результате нападения «Воинствующих веганов», или как там они называли себя, эти одетые в черное придурки. Так ему удалось бы выиграть сутки или двое.

В дни перед Рождеством Каролин покупала и внимательно прочитывала все утренние и вечерние газеты. Себастиан был уверен что она искала информацию об убийствах. Как ей удавалось вычислить, он не знал. Странно: каждый из них понимал, о чем нельзя говорить. Она поддерживала его своим молчаливым согласием. Он так истолковал ее взгляд: «Теперь мы в одной упряжке. Теперь мы пройдем эту дорогу до конца».

Сам он потом констатировал, с горящими щеками закрывшись в памятной комнате, что было только две заметки. В новостях по местному телевидению показали короткий неинтересный репортаж, и все.

Он ощутил некое иррациональное разочарование, хотя не был настолько глуп, чтобы не понять: равнодушие со стороны медиа им на пользу.

Он гордился тем, что все прошло по плану. Он проявил больше мужества, чем многие находят в себе за всю жизнь: уничтожил двух мужчин — нет, двух подонков, своим существованием осквернявших землю, по которой ходили, и воздух, которым дышали. Теперь он не сомневался, что медленно приближается к точке, в которой встретит любовь Каролин, а потом и любовь матери, и действительно заслужит ее. Потому что смысл всего был именно в том, чтобы заслужить.