Замерзшее мгновение - Седер Камилла
— Увидев меня, он побежал по лестнице вниз, но… поскользнулся на ковре в прихожей, упал и снова начал рыдать, лежа на полу. Бертиль проснулся и пришел на шум…
Голос прервался, и она с трудом перевела дыхание, прежде чем продолжить.
— Свен был весь в глине, промокший, и вроде на одежде была кровь, но, может, мне просто показалось. Я пыталась узнать, что произошло, пока снимала с него мокрую одежду, как с ребенка, но Свен только рыдал… В конце концов он уснул на диване.
— А наутро?
— Он закрылся, захлопнул створки. Не говорил, что произошло. Прошло много времени, прежде чем он снова стал самим собой. Пожалуй, я бы даже сказала, что он так и не стал самим собой, наш мальчик. Это… ярмо тяготило его и не давало больше смеяться.
— Но вы же интересовались… — начала Бекман.
Дагни Мулин печально кивнула.
— Я убедила себя, что все дело в алкоголе — от него пахло спиртным, когда он вернулся домой в ту ночь, а где начинается алкоголь, там кончается разум, — но так до конца и не успокоилась, потому что… да, он был слишком… примитивным.
— Он?
— Да, страх. Печаль. Он кричал, как ребенок, чью собаку только что переехала машина.
— Или потерявший невинность, — пробормотала Бекман.
Она нашла в сумочке упаковку носовых платочков и протянула ее Дагни Мулин. Та с благодарностью взяла ее, бросив испуганный взгляд на мужа.
— Как вы узнали? — спросил Телль.
Она громко высморкалась и кивнула.
— С нами связались, уже много позже. Через несколько лет после этого мы получили письмо, естественно, адресованное Свену, но я открыла его, потому что… да, Свен ведь уже не жил с нами, и, наверное… не знаю. В любом случае в письме было написано, что… Свен вместе с Томасом Эделлем и Улофом Пильгреном…
Она какое-то время сопела в платок, потом откашлялась и продолжила:
— Я помню, что оно было странно написано. По-детски, с ошибками, большие и маленькие буквы вперемежку. Может, я и не обратила бы на него внимания, решив, что это чья-то дурная шутка, если бы не видела глаза Свена в ту ночь. Страх в них. Я поняла, что это правда.
— Как вы думаете, почему кто-то послал это письмо?
— Чтобы вынудить его сдаться полиции, мне кажется. Так было написано в письме — он должен понести наказание, или же ему придется… заплатить. Может, этот человек хотел денег.
— Письмо осталось у вас? — спросил Телль.
Теперь уже Бертиль Мулин покачал головой:
— Нет. Мы его выбросили.
Он смотрел вниз, на свои войлочные туфли, носки которых намокли и стали темно-серыми.
— Прошло так много времени. Мы, наверное, посчитали, что… У нас сложилось впечатление, что тот, кто это написал, был не совсем…
— Кто написал письмо? — уточнила Бекман.
Дагни Мулин уверенно встретила ее взгляд.
— Понятия не имею. Мы не знаем.
Она выпрямилась и посмотрела на Бекман с внезапным упрямством.
— Более того, нам почти ничего не известно о жизни Свена. Мы практически не контактируем с ним.
Она склонилась вперед и зарыдала. Бекман положила руку ей на спину и ощутила выступающие позвонки.
54
Сейя по-прежнему сидела на диване, откинувшись назад. По потолку шла широкая трещина, от которой расходились трещинки поменьше, напоминая рисунок дерева с ветвями. Она внимательно изучила узор. Между потолком и верхним краем окна после протечки расплылось желто-коричневое пятно, которого Сейя раньше не видела.
Нужно чинить крышу. Может, полностью снять ее и переложить заново? А вдруг наверху, на чердаке, где она спит, завелась плесень? Или влага от тающего снега годами копилась в стенах? Она похолодела при мысли, что дом мог стать трухлявым.
— Здесь пахнет точно так же, как на даче моей тетки на Готланде, — с энтузиазмом прошептала она на ухо Мартину, когда они быстро осматривали дом со стариком Греном, а потом сразу же договорились и купили его. Тогда там не топили уже несколько месяцев. Самым очевидным сходством между летним домом тетки на Готланде, где редко кто-то бывал, и этим прекрасным, но таким заброшенным местом было то, что влажный холод словно въелся в стены, или, как написала Туве Янссон, «дождь и ненастье поселились в комнатах». Возможно, дом скоро развалится. И что может сделать она, одинокая городская крыса, да еще и женщина? Стоит ли говорить о феминизме и равноправии, если рядом нет никого, с кем можно уравняться в правах?
Она осторожно понюхала воздух и возненавидела себя, подумав, что здесь сохранился дух Кристиана Телля: смесь сигаретного дыма, какого-то несовременного лосьона после бритья типа «Олд спайс» или «Палмолив» и сладковатый запах пота.
Слезы жалости к себе заволокли глаза, угрожая перелиться через край при мысли о предательстве, одиночестве, о доме и конюшне и о долгой работе плотников, которые могли бы сделать жилища ее и Лукаса достойными, только вот она не могла оплатить ее со своей стипендии. Может, взять в библиотеке книги по ремонту дома?
Наверное, у нее руки растут не из того места и ни одна из задумок не осуществлена до конца.
Нужно стащить себя с дивана и начать писать. Пойти на конюшню и задать корм Лукасу, принести из сарая дров, чтобы поддержать огонь в гаснущем камине. Создать тепло и в маленьких комнатках, и в душе. Встать с дивана и настежь распахнуть окно, чтобы впустить свежий вечерний воздух, выгнать запах влаги и Кристиана Телля, его старого мужского одеколона и невыполненных обещаний.
После его ухода она чувствовала себя слабой и потерянной. Ожесточение с его стороны постепенно сменилось желанием понять. На мгновение ей показалось, что он хочет возобновить потерянную близость, пока она не осознала, что он стремится не понять ее, а только разобраться в этом деле. Когда он в конце концов ушел, между ними пролегла пропасть.
По половицам тянуло сквозняком. Пальцы свисавшей с дивана руки все больше теряли чувствительность, и в итоге это решило дело: она, кажется, снова попалась. Влюбилась и позволила себе надеяться на продолжение, которого не последовало. Но это ее дом, с плесенью или без. По крайней мере она не должна замерзать тут без необходимости.
Прежде чем выйти из дому, она погасила горевшую на крыльце лампочку. Стояла, освещаемая светом из кухонного окна, и ждала, пока глаза привыкнут к темноте.
Когда ей требовалось выйти на конюшню или в сарай с наступлением темноты, четкий круг внешнего освещения почему-то пугал ее; она боялась переступить границу между светом и мраком, боялась шагнуть в черную неизвестность. Ей мерещились опасности, только и ждущие, чтобы она сделала этот шаг.
55
Он подумывал, не распахнуть ли дверцы клеток и позволить маленьким противным зверькам убежать. Так он мог бы обмануть местную полицию и заставить ее сперва поверить, что смерть Мулина наступила в результате нападения «Воинствующих веганов», или как там они называли себя, эти одетые в черное придурки. Так ему удалось бы выиграть сутки или двое.
В дни перед Рождеством Каролин покупала и внимательно прочитывала все утренние и вечерние газеты. Себастиан был уверен что она искала информацию об убийствах. Как ей удавалось вычислить, он не знал. Странно: каждый из них понимал, о чем нельзя говорить. Она поддерживала его своим молчаливым согласием. Он так истолковал ее взгляд: «Теперь мы в одной упряжке. Теперь мы пройдем эту дорогу до конца».
Сам он потом констатировал, с горящими щеками закрывшись в памятной комнате, что было только две заметки. В новостях по местному телевидению показали короткий неинтересный репортаж, и все.
Он ощутил некое иррациональное разочарование, хотя не был настолько глуп, чтобы не понять: равнодушие со стороны медиа им на пользу.
Он гордился тем, что все прошло по плану. Он проявил больше мужества, чем многие находят в себе за всю жизнь: уничтожил двух мужчин — нет, двух подонков, своим существованием осквернявших землю, по которой ходили, и воздух, которым дышали. Теперь он не сомневался, что медленно приближается к точке, в которой встретит любовь Каролин, а потом и любовь матери, и действительно заслужит ее. Потому что смысл всего был именно в том, чтобы заслужить.