Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2
Однако все оказалось гораздо сложнее, чем я мог себе представить. Вы не замечали, что если долгое время сосуществуете с чем-то бок о бок, то в конце концов привыкаете к нему и перестаете обращать на него внимание? Мир темноты, так пугавший меня поначалу, постепенно превратился в нечто обыденное; я перестал бояться, у меня даже начало складываться впечатление, что темнота как-то по-дружески настроена ко мне. Как знать, может именно по этой причине остальные мальчики перестали дружить со мной. Сам я совершенно не замечал окружавшую меня мглу, а они, вероятно, инстинктивно ощущали ее гнетущее присутствие, и их это очень пугало.
Мне было шесть лет, когда я почувствовал первые, тогда еще умеренные симптомы лунатизма: во время полнолуния я имел обыкновение ходить во сне. Узнал я об этом совершенно случайно. В ту ночь неожиданно пошел дождь, и я проснулся. Я находился в саду позади нашего дома, босой и в одной пижаме. Уверяю вас, что тогда пережил настоящий шок! После этого я стал перебирать в памяти все те маленькие причуды, которые отмечались в моем поведении, и принялся давать им всевозможные названия. И все же это продолжало казаться мне каким-то чужим, даже враждебным. Следующим моим открытием было то, что я страдаю никталопией: подобно кошкам я могу видеть в темноте. Я понимаю, что все это звучит довольно странно, но мне тогда казалось, что у меня в мозгу функционирует некий дополнительный орган чувств, настоящий орган, а не просто способность к особо острому «зрению».
Потом я стал обращать внимание на свои руки. Вы видели мои ладони? Нет? Даже после всех этих фотографий, которые они поместили в своих дешевых газетенках? Они сделали репродукцию с одного из моих старых школьных фотоснимков — ума не приложу, где они могли его раздобыть! Знаете, у меня действительно тогда были очень красивые руки, я до сих пор помню, как они выглядели в том возрасте. Изящные, очень белые, возможно, чуточку худые, почти костлявые, с узкими запястьями. Но мышцы на них были прочнее стали! И пальцы у меня были длинные, тонкие, похожие на вытянутые когти. Нет-нет, отнюдь не зловещие, волосатые или тем более грязные. Очень симметрично расположенные когти, если мне позволительно будет так выразиться. Я старался, чтобы они всегда оставались чистыми, вот только ногти были слишком длинные и постоянно ломались, хотя я старался за ними тщательно ухаживать. Я очень любил свои руки. Временами, когда они лежали передо мной на поверхности стола, я чуть шевелил пальцами, и ладони становились похожими на двух больших белых пауков. Меня это очень забавляло, и однажды я настолько увлекся этой невинной игрой, что совершенно не заметил, как в комнату вошла моя мать. Зрелище испугало ее, я сразу это заметил, и с тех пор перестал забавляться с руками в присутствии посторонних. Обычно я прятался в ближнем лесу, на лугу или попросту запирался у себя в комнате. Именно там они впервые вздумали повести себя по-особому.
День тогда выдался жаркий, просто удушливый. Родители поехали по магазинам, так что я мог целиком предаться своей игре. Я сидел на стуле за большим столом в гостиной. Потоки солнечного света образовали на полированной поверхности стола ярко-белый круг и искрились по металлическим прутьям стоявшей на нем птичьей клетки. Мои ладони слабо поигрывали в теплых лучах солнца, лениво двигаясь по столу, медленно шевеля пальцами и изредка прикасаясь их мягкими подушечками к прохладному дереву. Указательный и средний пальцы были настоящими толкающими органами, тогда как мизинцы и безымянные вкупе с большими пальцами являлись своеобразными балансирами, придававшими движениям ладоней нужную направленность и стройность. Изрядно позабавившись этой игрой, я почувствовал, что начал уставать от нее, и потому решил прекратить развлечение. И не смог!!!
Руки отказывались подчиняться мне. Мозг посылал им приказ остановиться, а мышцы не желали выполнять его и продолжали двигаться, словно существовали и действовали сами по себе.
Ужас не сразу охватил меня. Поначалу я почувствовал сильное изумление, даже некую отрешенность — наверное, я бы испытал то же самое, если бы передо мной неожиданно рухнуло дерево или заговорил стул, на котором я сидел. Эти руки — ведь это же были мои руки, так почему же они не подчиняются мне? А затем наступило чувство… независимости. Увидев, как они шевелятся, совершая свои мелкие, какие-то подленькие движения, подобно двум бледным скорпионам или толстобрюхим белым паукам, я внезапно ощутил, что они больше не принадлежат мне, что это не мои руки, а два существа, живущих отдельно от меня и все же каким-то образом со мною связанных.
Мое естество подсказывало, что все это не к добру. Ладони всегда были моими рабами и слугами, а сейчас явно выпали из привычной схемы, как если бы тело восстало против них, пожелало отторгнуть, как нечто чужеродное. Я уже знал, что они олицетворяют собой некое зло, ибо в них вселился… да, в самом деле, что в них вселилось? Я и сейчас этого толком не знаю. Какая-то демоническая сила, вторгнувшаяся из потустороннего мира, нечто такое, что прорвалось, сокрушив все барьеры и завладев ими.
Но по-настоящему меня охватил ужас лишь тогда, когда я увидел, что произошло после. Руки стали подползать к клетке, в которой сидела одинокая канарейка. В общем-то я всегда недолюбливал эту птицу, потому что она боялась людей и не хотела садиться мне на палец, чтобы спеть песенку.
Пока я взирал на происходящее полными ужаса глазами, левая рука стала уверенными движениями открывать дверцу клетки, после чего правая пробралась внутрь. Подобно гигантскому насекомому она вытянулась вверх на всю свою длину и, опираясь на запястье, заметалась, перебирая тремя пальцами по металлическим прутьям. Мускулы обеих рук словно онемели, утратили малейшие остатки воли, целиком подчинившись требованиям ладони. Пальцы продолжали скользить вдоль прутьев, уподобившись выслеживающему дичь охотнику. Затем ладонь неожиданно прыгнула, и тут же, во все стороны полетели маленькие перышки, когда птичка совершила последнюю отчаянную попытку отскочить в сторону. Я закрыл глаза, чтобы не видеть чудовищную картину происходящего, но — о ужас! — я продолжал чувствовать все, что вытворяла моя рука. В ладони отчаянно билось крошечное сердечко пойманной канарейки, пока большой и указательный пальцы не зажали маленькую головку, после чего резко дернули ее вверх. Послышался слабый хрустящий звук, между пальцами зловещей руки потекла чуть теплая струйка какой-то жидкости, но убийце, похоже, всего этого было мало. Ладонь быстро выскользнула наружу и в паре со второй рукой принялась ногтями раздирать на части миниатюрное тельце, покрывая поверхность стола кусочками подрагивающей плоти и поломанных крыльев, которые образовывали зловещий узор из свежей крови и перепутанных тоненьких внутренностей. Кошмар этот продолжался более получаса, пока руки наконец не успокоились и, безжизненные, не опустились на стол. Зловещая сила пожрала саму себя, и они снова стали моими руками.
Последствия этого кошмара были тошнотворными. Мне предстояло сокрыть следы происшедшего и основательно вытереть стол, чтобы никто ничего не заметил. Позже я сказал родителям, что забыл запереть дверцу клетки и канарейка улетела — в общем, никто ни о чем не догадался.
Несколько недель я пребывал в непрерывном страхе перед собственными руками: когда же они снова оживут и начнут действовать по собственному усмотрению, совершая нечто такое, что самому мне ненавистно, но что я не в состоянии остановить? Ведь фактически я оставался их заложником, вынужденным и беспомощным наблюдателем…
Однако проходили годы, и ничего не случалось. Демоническая сила явно себя никак не проявляла. Постепенно я начал сомневаться, действительно ли все это происходило на самом деле, и наконец заставил себя поверить в то, что попросту заснул тогда, птичка действительно улетела из клетки, а я все выдумал. Но однажды настала ночь, вернувшая мне весь этот кошмар…
Мне тогда уже шел третий десяток, и я жил один — родители мои, к несчастью, погибли в автокатастрофе. Было довольно поздно, когда я возвращался домой после дружеской пирушки. Я бы погрешил против истины, если бы сказал, что был тогда абсолютно трезв, хотя и не шатался, это уж точно. Я достаточно хлебнул джина, чтобы смотреть на все окружающее сквозь розовые очки. Навстречу мне шла девочка лет восьми или около того, одетая в тяжелое зимнее пальто и сжимавшая в руках хозяйственную сумку. Помню, что поймал тогда себя на мысли о том, сколь безрассудно поступают родители, позволяющие ребенку так поздно выходить из дому. Я и сам пару раз видел ее раньше — так, обыкновенная соплячка, без намека на воспитанность и уважение к старшим. Жили они неподалеку от меня. Неожиданно руки утянули меня обратно в дом, и я застыл в дверях, простояв там, пока девочка не прошла мимо. Я еще не успел понять, что происходит, когда руки рванулись вперед и, изогнув пальцы, как напрягшиеся пружины, поволокли мое тело за собой. Затем они быстро сомкнулись на шее ребенка сзади, так что она не могла видеть нападавшего. Сумка упала на землю, девочка не успела даже закричать, поскольку пальцы, уже успели вонзиться в ее плоть. Я чувствовал, как под давлением ладоней съежилась шелковистая кожа, тоненькое горло спазматически шевельнулось — она пыталась сделать хотя бы один-единственный вздох, но так и не смогла. Руки приподняли над землей сопротивляющееся тело: мне она тогда показалась просто большой куклой, отчаянно дергавшей своими деревянными ногами. Именно тогда я понял, что руки мои, как и все остальное тело, заметно подросли и тоже нуждались в пище, хотя и совершенно особого рода. Их питала сама смерть, и по мере того как жизнь покидала судорожно подрагивающее тельце ребенка, усиливалась мощь и накапливалась безумная жажда крови моих рук.
