Катерина Кириченко - Вилла Пратьяхара
— Бежать со мной?
— Ну да. За половину, разумеется. Не за просто так рисковать жизнью. Сначала поселимся вместе, чтоб не так страшно было, а потом, если не сложится или… не знаю… найдем мужиков, захочется жить порознь, то делимся пополам.
Я тоже встаю с кровати и подхожу к окну. Одеяло тащится за мной по полу длинным шлейфом.
— Ты серьезно? — спрашиваю я.
Жанна оборачивается и смотрит мне в глаза.
— Если половина тебе кажется много, то могу и за треть. Мне в Москве делать больше нечего. Меня ничего не держит. Все там кончилось. Никаких чудес и подарков больше нет и не будет.
— Я знаю. Мне уже Стас говорил…
— И?
— Ты сошла с ума.
— Ну я так и думала. Забудь. Я ничего не предлагала. Беги одна. Бери себе все, и Арно еще прихвати! Смотри только, не подавись от жадности!
Не обращая на меня больше никакого внимания, Жанна проходит мимо. На лестнице слышны ее шаги, удаляющиеся вниз. Хлопает дверка кладовки. Наверное, она достает себе очередную бутылку вина. Моего. За все пребывание на острове Жанна не потратила ни одной своей копейки на еду или выпивку. Если у кого-то что-то есть, то он обязан поделиться. Революционная логика. Раскулачивание. Последние восемьдесят лет у нас это в крови. И она еще укоряет меня в жадности?
Я перевешиваюсь через перила и кричу вниз:
— Ты что, мне не веришь? Думаешь, я собираюсь убежать одна?!
— Какая разница, верю я тебе или нет? Ну, верю.
— Тогда что? На что ты обиделась? У меня нет ничего, в точности как у тебя. Даже хуже, в отличие от тебя у меня нет работы. И родителей нет. И, похоже, друзей, способных меня понять, тоже…
— Завтра я уеду, — отвечает снизу Жанна. — Твой эгоизм невыносим! Не себе, так никому, да? Если ты такая бессеребрянница, что десять миллионов тебе не нужны, то могла бы подумать о подруге, наконец! Мне они нужны! Понимаешь?!
— Не понимаю! Украсть их, чтобы отдать тебе?!
— А что, тебе слабо вникнуть в мою жизнь и хотя бы раз в жизни помочь подруге?
— Но не ценой же собственной жизни?
— Вот я и говорю. Эгоизм! Чао!
— И это у меня после этого эгоизм?!
— Чао-о-о…
Входная дверь захлопывается с такой силой, что по моей шаткой «Вилле Пратьяхаре» пробегает дрожь. Я возвращаюсь в кровать и падаю ничком, утыкаясь лицом в простыни. Я ни о чем не думаю, не плачу, меня здесь просто больше нет.
Просыпаюсь я от громкого стука. Дом погружен в темноту и я не понимаю сколько сейчас времени. Спотыкаясь, я бреду вниз и открываю дверь. На пороге застыла изящная фигурка босоногого Тхана.
— Хозяин просил передать вам вот это.
Мне в руки суется тяжелый пакет.
— Что это?
— Фрукты, оставаться после русских клиентов. У нас портиться. Никого нет, чтобы кушать.
— А-а-а… — говорю я. — Спасибо.
И захлопываю дверь. На кухне капает вода из незакрытого Жанной крана. Механически я выключаю его и опять поднимаюсь в спальню. В окно мне светит почти полная луна. Закрыв ставни, я плюхаюсь в кровать и опять погружаюсь в сон. И опять ненадолго.
В дверь снова стучат.
Чертыхнувшись, я спускаюсь и открываю. На пороге стоит Сэм.
— Который сейчас час? — щурюсь я на его фонарь.
— Половина десятого.
— Всего?! Я думала уже хотя бы…
Сэм выглядит растерянным и испуганным.
— Я разбудил?
— Нет… Да… Не важно. Что случилось?
Немец скашивает глаза на каменистую террасу позади себя, где в темноте громадой возвышается что-то объемное.
— Лодка. Я вытащил. Я видел, как ты приплыла на ней. А теперь она болталась посреди моря. Я подумал, отвязалась, море утащило. Сплавал и притащил на берег.
— О-о-о… Я не хочу ее видеть. Забери себе.
Сэм моргает.
— Правда, забери ее. Она мне больше не нужна.
Пожав плечами и поклонившись на тайский манер, он уходит. Я закрываю дверь на ключ и возвращаюсь наверх.
К тому времени, как дом опять начинает содрогаться от стука, я почти успеваю снова впасть в спасительное забытье.
С приторной улыбкой я распахиваю дверь и чуть не сбиваю с ног крошечную тайку. Несмотря на то, что они все для меня на одно лицо, на этот раз я уверена: эту я точно вижу впервые.
— Мадам не заплатила за массаж, — говорит она, смотря снизу вверх.
— Это ошибка. Я не хожу на массаж.
Я пытаюсь закрыть дверь, но тайка пищит:
— Не вы. Другая мадам. С красными волосами. Она приходить два раз и всегда забывать кошелек. Сказать, что она живет здесь.
— Сколько?
— Четыреста батт.
Я возвращаюсь на кухню, достаю из сумки кошелек, отсчитываю деньги и, вернувшись, сую их девчонке.
— Здесь пятьсот, — говорит она.
— Это на чай. И, пожалуйста, передайте деревне и вообще всем, кого вы встретите, ЧТО МЕНЯ НЕТ! — ору я. — Я СПЛЮ, УШЛА, СДОХЛА, НАКОНЕЦ! ХВАТИТ СЮДА ТАСКАТЬСЯ! КАКОЙ-ТО ПРОХОДНОЙ ДВОР, А НЕ ПРАТЬЯХАРА!
Тайка испуганно ретируется. Я злобно выглядываю наружу, проверить, не несет ли ко мне еще какого-нибудь визитера. Но нет, подсвеченные луной камни пусты. Громко хлопнув дверью, я проворачиваю ключ на несколько оборотов и в полном изнеможении присаживаюсь на стул в гостиной.
Сон окончательно перебит, но бодрствовать я не желаю категорически. Мне вообще не хочется жить. Ни здесь, ни нигде еще. На миг я жалею, что утонула не я. Слезы опять наворачиваются на глаза, и я даже не пытаюсь их остановить. Какая разница? Последовав Жанниному примеру, я иду в кладовку и достаю себе вина. Бутылка пыльная, как из французских погребов. Последние крохи Стасовой коллекции, по сути, — все, что от него осталось. Я начинаю плакать сильнее. Вспоминать о Стасе и о том, что случилось сегодня, у меня нет сил. Он умер. Все кончено. Я ничего не могу изменить.
От слез мир двоится в глазах, но это не мешает мне миллион раз открыть и захлопнуть обратно каждый из кухонных ящичков, и все это для того, чтобы с мрачным удовлетворением убедиться в очередной досадной новости: уходя из дома, рыжая мерзавка прихватила с собой штопор. Господи, зачем он ей на улице?! Выпивает одна в горах? Глотая соленую слюну, я сажусь на пол прямо в коридоре и все еще зажатым в руках ключом проталкиваю пробку внутрь, но она, разумеется, (кто бы в этом сомневался?) — крошится и застревает. В сердцах я отшвыриваю бутылку. В темноте раздается звон разбившегося стекла.
Словно подбитый зверь, на карачках забравшись по лестнице наверх, я падаю в кровать, сворачиваюсь в клубок, утыкая колени в подбородок, не глядя, шарю вокруг рукой, наваливаю на себя гору одеял и опять проваливаюсь в тяжелый сон. Густой, он обволакивает меня, смыкается надо мною, словно темная вода над головой Стаса.
31
На небе нет ни облачка. Вероятно, палит солнце, как обычно играя золотистыми бликами на поверхности моря, переливаясь лучами на убийственно-салатовой тропической листве, отражаясь сверкающими зайчиками в гигантских круглых солнечных очках Жанны, всматривающейся в горизонт, откуда должна вот-вот приплыть лодка-такси, но я ничего этого не вижу. Перед моими глазами будто застыла мутная пленка, туманная пелена. Мир для меня поблек. Я смотрю на него словно сквозь черную вуаль траура. Рядом с моей подругой стоит, зарывшись носом в песок, новенький и такой же рыжий, как и его хозяйка, кожаный чемодан, перепоясанный ремешком. В нем в полном порядке лежат изумрудные платья, флаконы духов и разноцветные босоножки. Не хватает лишь той пары на шпильках, унесенных в море в ночь Жанниного несчастья после русской вечеринки. Жанна не смотрит на меня и почти не разговаривает. И, если честно, меня это совершеннейшим образом устраивает.
Лодка задерживается. Подходит Лучано.
— Я слышал, тело так и не вынесло до сих пор на берег?
Я отрицательно качаю головой, продолжая всматриваться в горизонт.
— Возможно, если бы поиски начались еще вчера?.. — говорит он с сомнением.
Я опять мотаю головой:
— Когда я вернулась, прошло уже не менее часа с того момента… Ничего уже нельзя было сделать. К тому же… Я настолько ничего не соображала… Мне даже не пришло в голову… Да я и не верила…
— Ну да. Разумеется. Полицейский сказал то же самое. Ты ни в чем не виновата. — Он берет меня за руку. — Мне ужасно жаль, все это дико и… и просто невероятно.
Я киваю.
Слухи о случившемся быстро распространились по всему пляжу. Утром приезжала полиция, спасательная команда, даже откуда-то притащились аквалангисты, но никаких останков Стаса обнаружено не было. «Наверное, унесло в море, оно — штука опасная», — сказал главный полицейский и сплюнул сквозь гнилые зубы. Это был тот самый коротышка, что приезжал и после смерти писателя. «Или выбросит вскоре волной на берег, или дня через три крабы сожрут» — добавил он, покачиваясь вперед-назад на стоптанных каблуках, и мне померещились в его интонации нотки, напоминающие извращенное удовольствие. Действительно, туристы в последнее время мрут как мухи на всех этих тропических островах.
