Катерина Кириченко - Вилла Пратьяхара
Втащив меня в лодку, Стас поворачивается спиной к горизонту и налегает на весла. Покачиваясь на небольших волнах, наше неустойчивое суденышко медленно набирает скорость. Сгущаются сумерки. Вода вокруг нас темнеет, становится из голубой темно-синей, почти черной. Рыбацкие баркасы на горизонте начинают зажигать прожектора.
— Далеко ты собрался-то? — спрашиваю я минут через десять. — Может, уже достаточно? Скоро совсем темно станет.
Стас оглядывается через плечо и всматривается в море. Впереди торчат острые макушки рифового барьера, за которым начинается настоящая глубина.
— Еще немного и приехали.
— Куда? Мы что, плывем в какое-то конкретное место?
— Сейчас увидишь… — гребец хитро подмигивает, не переставая работать веслами. — Сюрприз. Романтик у нас или не романтик? Можешь уже начинать доставать шампанское и то, что я еще просил.
Лодка поворачивает и направляется теперь прямо к опасно торчащим рифам. Я достаю стаканы и запотевшую, но все еще холодную бутылку.
— Не нравится мне все это, — говорю я, неуютно поеживаясь.
— Сейчас понравится, — опять подмигивает Стас.
Подплыв к рифам, он набрасывает на один из них веревочную петлю и лодка застывает на месте.
— Готово, — удовлетворенно потирает руки Стас. — Достала, что я просил?
Я недоуменно протягиваю ему кухонный нож и фонарик. Рассмотрев их и оставшись доволен, Стас откладывает их в сторону и берется за бутылку. Раздается праздничный хлопок и пробка падает в море. Пена наполняет припасенные мной стаканы, шипит, переливается через край. Стас встает, и мне кажется, что он даже немного волнуется.
— Дд…ддетка! Ты не представляешь, насколько этот миг важен для меня, — начинает он, торжественно подняв руку со стаканом. — Видит Бог, я всегда хотел бб…ббыть с тобой! Честное слово! Клянусь, чем хочешь! Ты знаешь, как я всегда зз…ззаботился о тебе. Всегда думал о нас двоих, поддерживал тебя, ничего для тебя не жалел. И всегда надеялся, что ты это оценишь и отплатишь мне тем же. Порой мы расходились с тобой во взглядах, и это нормально. Все так живут. Но это ничего. Главное, это то, что мы всегда находили какой-то компромисс, и то, что у нас было желание его находить. Не скрою, решиться на то, что я делаю сс…ссегодня, мне было очень непросто. И это мягко сказано. Дико, нечеловечески непросто! Но ты не оставила мне никакого выбора и… Короче, все, что не делается, к лучшему! За нас! И за то, что бы у нас все было хорошо!
Мы чокаемся, и Стас залпом осушает свой стакан. Я делаю несколько глотков и рассматриваю поднимающиеся со дна пузырьки газа.
— Почему ты говоришь о нас в прошедшем времени? — спрашиваю я.
— Разве? — удивляется Стас. — Не заметил. Не обращай внимания.
— Ты действительно согласен, что я правильно решила про деньги? То есть ты не просто подчиняешься мне, а именно согласен с моим решением?
— Да, дарлинг. Все решения на самом деле принимаем не мы, а там… — он смотрит на небо, — за нас. И наше дело не сс…сспорить и смириться с неизбежным. Мне было очень тт…ттяжело, я сбил кулаки о стену, — Стас показывает запекшиеся ранки на костяшках рук, — когда ты ушла позавчера, я не спал всю ночь, я рычал от боли, не фф…ффизической, а душевной, но я все понял и смирился.
— И ты никогда меня в этом не упрекнешь?
— Никогда. Можешь мне верить.
— Я верю тебе. Просто, ты же понимаешь… покой дороже денег. Есть вещи в жизни, дороже денег. Да? Ты правда понимаешь?
— Разумеется, я все понимаю. Ты не могла по-другому.
— Да. Я просто не могла. От этих денег было бы одно зло. Мы бы расплачивались до конца своих дней, страхом, ужасом…
— Я понимаю. Даже больше, чем ты предполагаешь. Я не наивен. Пей!
Я допиваю оставшееся шампанское и Стас опять наполняет стаканы до краев.
— Пей еще! — командует он, и в его глазах начинают блестеть слезы.
Мои руки немного дрожат, Стасово волнение начинает передаваться и мне, на мои глаза тоже наворачиваются слезы. Мы выпиваем и Стас неловко наклоняется, балансируя в резиновой посудине, и неожиданно целует меня в губы. Долго. Не меньше минуты. Последний раз он целовал меня так лет шесть назад. Я обнимаю его за затылок, глажу пальцами его уши, шею.
— Хх…хватит, — отстраняется он, наконец. — Прости меня.
— За что?
— За все. Просто. Я правда люблю тебя. Ты мне веришь?
— Да.
— Ты поедешь в банк и снимешь все чеками, чтобы мы могли вызвать сюда Тащерского и он все забрал?
— Да.
— Ну и отлично! Тогда сюрприз! — провозглашает он и берет в руки нож и фонарик. — Устрицы в студию!
— Что?!
— Устрицы! Настоящие, свежее не бывает. Прямо со дна моря! К шампанскому!
— О господи! — восклицаю я. — Ты собираешься за ними нырять?
— Разумеется. Где же мы еще их возьмем?
— Может не надо? Темнота — вырви глаз. Бог с ними, Стас, пожалуйста! Я прошу тебя, не надо.
Но не обращая ни малейшего внимания на мои уговоры, Стас перегибается через край лодки и прыгает в воду.
— Откуда ты знаешь, что там на дне вообще есть устрицы? — спрашиваю я, когда он выныривает.
— Должны быть, — уверенно отвечает он, приглаживая мокрые волосы. — Да не волнуйся, ты же знаешь, я отличный пловец.
Густая темная вода смыкается над его головой и он исчезает. Какое-то время мне виден мутный свет от фонарика, шарящий по рифам. Но вскоре пропадает и он.
Проходит минута. Я нервно закуриваю. Что за идиотская идея! Полное мальчишество!
Еще полминуты.
Я встаю и всматриваюсь в воду. Сколько можно задерживать дыхание?!
Но уже перед тем, как я впадаю в панику, ловец устриц неожиданно выныривает с другого края лодки.
— Боже! Ну ты что?! Я уже начала волноваться!
— Детка! — отфыркивается Стас, переводя дыхание. — Не нашел. Дай мне еще попытку. Все будет хорошо, ты лучше пока выпей.
Повисев на краю лодки и отдохнув, он ныряет опять.
Я уже не присаживаюсь. Нагнувшись через борт, я слежу за фонариком. Но, как и в первый раз, достигнув определенной глубины, он исчезает из видимости. Море после вчерашнего шторма еще недостаточно очистилось, вода мутновата, к тому же уже совершенно стемнело, и разглядеть что-либо невозможно.
Проходит опять чуть больше минуты, но мне кажется, что время несется вскачь и Стаса нет уже целую вечность. Сердце набирает темп и начинает биться в груди, отмеряя секунды пережитого мной ужаса.
— Бля… — опять выныривает Стас.
Дыхание его сбилось сильнее, чем в предыдущий раз. Не в силах говорить, он тяжело дышит, повиснув на борту, отчего лодка опасно наклоняется.
— Все! Прекрати! Я волнуюсь!
Но Стас машет рукой:
— Глупости. Что может сс…сслучиться? Я отлично умею нырять. Если воздух кончится, я просто всплыву наверх. Я ж не дурак топиться? Хотя ты-то, конечно, держала меня всегда за дурака, да?
— Не неси бред! Вылезай! К черту эти устрицы!
— Держала. Я знаю. Тебе никогда не хватало ума оценить меня по достоинству.
Я хватаю его за плечо и пытаюсь втащить наверх, но он вырывается и отплывает в сторону.
— Еще один разик. Последний. Я уже почти нашел, что надо. Просто воздуха немного не хватило. Чао, детка, любовь моя!
— Да иди ты к черту! — восклицаю я раздраженно.
Меня совершенно не веселят такие забавы.
Опять проходит минута или около того. Я не берусь утверждать, что в состоянии точно оценивать время. Ни Стаса, ни луча от его фонарика нигде не видно. Я делаю несколько глотков шампанского прямо из бутылки и пена попадает в нос, пузырьки с газом неприятно покусывают горло и язык. Я отставляю бутылку и хватаюсь за пачку сигарет, но курить не хочется, я швыряю ее в сторону и начинаю метаться вдоль бортика. Я уже по-настоящему нервничаю.
Проходит еще минута, но ничего не происходит.
Еще одна.
Не может быть, что Стас способен на такие задержки дыхания! Что-то случилось. Он ударился о камни, от шампанского у него произошел микроспазм сосудов, да мало ли, что вообще может случиться с сорокалетним человеком после выпивки, да еще под водой!
— Стас! — зачем-то кричу я, хотя не уверена, что мой голос проникает под воду.
Черная гладь моря, похожая на нефть, на лакированную зеркальную поверхность, густая, плотная, словно выточенная из гранита, мерно покачивается, не нарушаемая ничем. Сколько я ни оглядываюсь, ни кручусь на месте, Стаса нигде не видно.
— Стас! Еб твою м…! Да что ж это такое-то, Господи!? Ста-а-ас!!! — ору я уже изо всех сил.
Но время идет, а море остается совершенно спокойным, его поверхность прорезана лишь торчащими тут и там макушками рифов.
Я начинаю плакать. Несколько раз взмахиваю руками, нервно оборачиваюсь вокруг собственной оси, не находя себе места, в тоске смотрю на небо, пытаясь понять, в курсе ли там, какой вопиющий бред у нас тут внизу происходит, и, наконец, ничего толком не соображая, прыгаю в воду.
