Джим Гаррисон - Месть
Это был пилот компании "Аэромексико", и он облегченно засмеялся, увидев Кокрена. Кокрен был вежлив, но увидел в друге возможную помеху своим планам, которые только начали складываться у него в голове, пока он бегал и прыгал по горам. Его пробежки всех очень веселили, ведь сентябрьская жара еще не спала, хоть умирающий от рака старик, напившись контрабандного мескаля[32], и сказал Кокрену, что от бега он может превратиться в горного льва. Жить гораздо лучше, если ты – ничья не жертва. Старик рассказал, что в юности был сторонником Мадеро[33], потом переметнулся к Сапате. Стрелять врагов было справедливым и правильным удовольствием.
Кокрен и его друг из "Аэромексико" сидели в столовой и пили кофе в напряженном молчании. Заглянул Антонио – посмотреть, что делает такой важный гость. Гость собирался дождаться, пока его другу надоест играть в молчанку.
– Похоже, ты в последнее время совсем забросил теннис. – Он улыбнулся, но непонимающий взгляд Кокрена сбил его с толку. Он сменил курс – Она умерла?
– Не знаю. Может быть. Я хочу узнать.
– Наверняка поплатишься жизнью. Доктор сказал, ты чуть не умер. Я, наверное, догадываюсь, что ты собираешься сделать. Но лучше бы ты вернулся в Тусон.
– Попозже.
Пилот вздохнул и растерянно оглядел комнату. Он сам был в некоторой степени романтиком и обреченно смирился с чувством, поразившим друга. Он подозревал, что Тиби не по-доброму обошелся с Мирейей и что месть неизбежна.
– Ладно. Сам разберешься. Но позволь дать тебе совет. Ты сейчас похож на пеона, на пеона-хиппи. Оставайся в таком виде, и не будешь бросаться в глаза. Я привез денег, возьми, может, они как-то облегчат тебе путь.
Антонио, явившийся с добавкой кофе, прервал их, и они замолчали. Когда Антонио ушел, пилот снова заговорил, сказав, что его старший брат – высокопоставленный правительственный чиновник в Мехико и ему можно доверять. Через брата он и нашел Кокрена. Лучше не оставаться в миссии, так как Тиби может передумать и тогда легко найдет его здесь. Пилот присовокупил к конверту с деньгами несколько условных знаков и записал имя и номер телефона своего брата. Потом задрал штанину, наполовину стянул сапог и открыл "беретту" 22-го калибра в полукобуре. Он отдал ее Кокрену.
– Это если кто-то еще раз подойдет к тебе так же близко, как тогда. Если выживешь, тебе надо будет поправить лицо.
Он встал, и они обнялись. Кокрен проводил друга до джипа, но у него перехватило горло, и слова не шли.
В тот вечер он собрал два конверта, по пятьсот долларов в песо, для Диллера и Мауро, и себе оставил тысячу, засунув большую часть банкнот под кобуру на голени. Диллер был страшно благодарен и приготовил саквояж поношенной пеонской одежды, Библию на испанском языке и флакончик болеутоляющих таблеток. Он извинился за жалкую одежду, которая на самом деле осталась от умерших. Они пошутили на эту тему, и Диллер сказал, что Кокрена будет не хватать и они будут за него молиться. Он не допытывался, каковы планы Кокрена. Громовым голосом он заказал изысканный ужин в честь выздоровления и отъезда своего пациента и в честь собственного неутолимого аппетита.
До ужина Кокрен и Мауро сидели на веранде и смотрели, как вечерние тени скользят по горам. Кокрену едва удалось уговорить Мауро принять деньги, огромную для него сумму. Мауро подарил ему свой нож с перламутровой рукояткой, сказав, что он приносит удачу, остер как бритва и замечательно отрежет яйца тем, кто избил Кокрена и бросил его как мертвого. Кокрен попросил Мауро, если кто-то явится и начнет его разыскивать, позвонить по телефону некоему джентльмену в Мехико и оставить сообщение. Мауро хотел пойти с Кокреном, и Кокрену не сразу удалось убедить его, что это невозможно.
За ужином Кокрен решил сесть рядом с Мауро, его матерью и дочерью и вдруг расчувствовался из-за своей новой жизни, по сравнению с которой старая, словно отдалившаяся на световые годы, казалась, если не считать дочери, плоской и черствой, как плохо написанная журнальная статья. Он был настолько осторожен, что, когда писал дочери, не указал обратного адреса. Сейчас он сидел за ломящимся от еды столом, в компании дюжины людей, болтающих по-испански и время от времени подпевающих радио, которое Диллер разрешил включить. Кокрен и Мауро под столом разлили в стаканы мескаль, для Кокрена первое спиртное за два месяца. Диллер приказал спеть всем по очереди, и когда мать Мауро исполнила гипнотизирующее индейское песнопение на неизвестном никому из собравшихся языке, воцарилось зловещее молчание. Но потом Антонио спел комические куплеты, а больной раком старик прочувствованно исполнил песню-приветствие весне – весне, до которой было еще полгода и до которой, как точно знали все присутствующие, он не доживет. Старик чуть не потерял сознание от перенапряжения, но Мауро тайком влил в него стакан мескаля, и старик чудесным образом ожил. Мауро отказался петь и вместо этого продекламировал где-то выученную им вариацию "Звездно-полосатого знамени"[34]; получилось очень смешно. Когда пришел черед Кокрена, он встал и запел гвадалахарскую народную песню, которую так прекрасно исполняла Мирейя; но на середине песни сломался, зарыдал и выбежал из комнаты.
* * *Кокрену повезло, что он, в неповторимом состоянии приносимого мескалем опьянения, не знал судьбы своей возлюбленной, к поискам которой приступит на рассвете. У людей определенного типа, родившихся к югу от границы[35], бывают такие порывы мести, что даже самому закаленному сицилийцу стало бы нехорошо.
Тиби Бальдасаро Мендес родился в Кулиакане в чудовищно бедной семье. Его мать была наполовину индианка из племени мескалеро-апаче, не славящегося ни смирением, ни кротостью. К четырнадцати годам он обладал габаритами взрослого мужчины, быстрым умом, невероятной наглостью и подвизался сутенером в Масатлане. С сутенерства он постепенно переключился на контрабанду наркотиков, захватив большую часть этого рынка в Кулиакане. Сейчас он участвовал в наркобизнесе лишь косвенно, в роли координатора, но на этих деньгах выросли его владения – недвижимость в Мехико, гостиницы на курортах Венесуэлы, Рио, Мериды, огромный портфель инвестиций, в том числе иностранных. Один сын Тиби был доктор, другой – адвокат. Первые два брака Тиби заключил в своем кругу и расторг, поднявшись выше по социальной лестнице. Мирейя была для него предметом невероятной гордости, он добивался этой женщины несколько лет, и к тому же она дала ему доступ в мексиканское высшее общество, куда его доселе и на порог не пускали. Светски безупречная Мирейя в единый миг отмыла его огромное состояние – такое случается во всем мире, и нередко.
Предательство Кокрена, которого он уже считал своим другом, было страшным ударом. Он даже простил первые преступные встречи, которые любовники наивно считали тайными. Тиби знал, что у эмоциональных женщин бывают свои причуды, а Кокрен был чрезвычайно привлекателен. Тиби сделал завуалированное предостережение другу Кокрена, пилоту "Аэромексико", а еще была белая роза на ящике шампанского, деньги и билет в Париж. Каких еще предупреждений надо было этому дураку? Записи ее телефонных разговоров были возмутительны, он сгорал от стыда. Он пришел в отчаяние, услышав, как Мирейя рассказывает нью-йоркской сестре про новую и последнюю, величайшую во всей ее жизни любовь, и что он зовет ее убежать с ней в Севилью, и что, может быть, она так и сделает. Тогда Тиби сломался, бросил все свои оперативные силы на выслеживание любовников и застал их врасплох в охотничьем домике. Он шел на это с великой неохотой, поскольку в своем кругу получит славу рогоносца и весть об этом пройдет от Кулиакана до Мехико и в другую сторону до Тусона. Эта мысль подпитывала его ярость и возродила в нем глубокое отвращение сутенера к бабам. Он никому не проговорится, что внезапно ощутил себя стариком, и никто не узнает, что потерять жену для него значит потерять все. Он проучит ее так, что слухи об этом пойдут наравне со слухами о его рогатости, затмевая их. Он в последний раз занялся с ней любовью накануне ее отъезда, а потом ушел к себе в спальню и разрыдался. Он вдруг позавидовал простым contrabandistas, которые валяются с девками, пьют и беспечно сбивают правительственные самолеты, прилетающие выслеживать посевы марихуаны и мака. Проще всего было бы пригласить печально известного, хоть и умного и держащегося с достоинством наемного убийцу El Cociloco, но преступнице, наставившей рога мужу, надо мстить своими руками. Он пил не переставая, чтобы зажечь в себе ярость, потому что на самом деле безумно устал; больше всего ему хотелось поехать в Париж, скажем, в гостиницу "Плаза Агене", и там есть, пить, и все забыть. Но это означало бы конец его гордости, и у него не осталось бы ничего, кроме денег.
Когда лимузин отъехал от ужасной сцены в охотничьем домике, Тиби пытался истребить в себе ужас и возможное раскаяние, так что четыре часа спустя, на полпути в Дюранго, был уже почти невменяем. Чуть позже он велся шоферу остановиться, при слабом утреннем свете осмотрел усыпленную Мирейю и осыпал пощечинами окровавленное лицо. Частично напоказ – ведь люди, сидевшие в машине, расскажут о его мести – он бесновался, юродствуя: "О любовь моя, с которой я хотел рожать сыновей, о ты, проклятая неверная шлюха, неблагодарная мерзкая сука, трахаться захотела, так тебя будут трахать по пятидесяти раз на дню, пока не сдохнешь".
