Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс
Она уходит, в последний раз переступив порог «Каса Амарилья», и размашисто шагает по безмолвной горной дороге. На нее злобно зыркают черными пустыми глазницами окна, в которых нет света, будто наступил апокалипсис. Будто в мире, кроме нее, никого не осталось. Обитатели острова наверняка начистили перышки и отправились в замок. Порхают по парадному залу и чмокают воздух рядом с щеками друг друга.
Будь они прокляты. Пусть горят в аду герцог и все его лизоблюды. Если бы в мире существовала справедливость, этот замок давным-давно бы сгорел со всеми его обитателями.
«Нена-вижу, — ухает в ритме шагов ее сердце. — Нена-вижу, нена-вижу, нена-вижу, нена-вижу».
«Я ненавижу тебя, Мэтью Мид. Я три десятилетия несу в себе поровну боли и вины. Обвиняю соседей, себя саму, маму и отца. Но сейчас я отдала бы все на свете, чтобы снова взвалить эту вину на себя, лишь бы не знать, что вы с ней сотворили. В каком мире мы живем, если он допускает существование таких, как ты? Какой бог позволяет такое?»
Навстречу ей вверх по склону катит большая черная машина. Когда Мерседес сходит на обочину, чтобы ее пропустить, над зубчатыми стенами малиново-золотисто-голубым цветком взрывается первый салют. Мысли замирают. Как красиво, красиво, красиво… Через несколько мгновений она приходит в себя и идет дальше к огням города Кастелланы.
«Ре дель Пеше» все еще открыт. Последние клиенты после позднего ужина растягивают удовольствие от чашечки кофе и рюмочки limonxela, наблюдая, как персонал готовит все необходимое для завтрака на следующий день. Ларисса подходит к дочери.
Мир опасно кренится набок.
«Я не могу рассказать маме, — думает она. — Это ее убьет».
— Дело сделано, — произносит она, — я теперь на яхту, буду ждать его там.
Ларисса внимательно вглядывается в ее лицо и говорит:
— Что-то случилось.
Мерседес отворачивается, чувствуя, что все ее черты перекошены в лютой злобе.
— Он улизнет. В ту секунду, как он поймет, что все раскрылось, он поднимется на борт и совсем скоро будет далеко отсюда. Я не могу этого допустить.
— Будь осторожна, Мерседес, — медленно произносит Ларисса.
На краткий момент — всего на миг — она сомневается, что у нее хватит сил. А что, если эта ярость приведет к гибели ее саму? Но уже в следующую секунду она вспоминает лицо сестры на том экране, и ее ослепляет гнев.
Этой ночью ему не уйти.
— Присмотришь? — спрашивает она мать, протягивая телефон.
На лице Лариссы отражаются сомнения.
— По его сигналу меня могут отследить, — добавляет Мерседес. — Позвони Феликсу.
— Что передать?
— Он и так знает. Скажи, что я на яхте и что со мной маячок. Он все поймет.
Плана у нее нет, одни лишь намерения. План придет позже.
Вбив на панели код, она идет по тоннелю в волнорезе. Там сыро и темно, впереди, в дальнем конце, маячат огни. Эти стены никогда не внушали ей ничего, кроме ненависти. Она никогда не могла избавиться от ощущения, что тоннель соединяет два совершенно разных мира, и каждый раз страшилась того, что может ждать ее на противоположном конце.
Прямо сейчас там вырастает силуэт, от вида которого она замирает на месте. Что-то огромное, массивное. Заполнив собой все пространство и загородив тусклый свет пристани для яхт, оно с пугающей скоростью двигается к ней по тоннелю, из которого теперь нет выхода. Но, подойдя ближе, Мерседес видит перед собой Пауло, огромного Пауло с Джеммой на руках.
— Открой! — кричит он.
Мерседес бегом возвращается обратно.
Пауло пинком открывает ворота.
Подождав пару минут, она слышит изумленные крики собравшейся на набережной толпы и идет дальше.
«Ненавижу тебя.
Я тебя ненавижу. Тебе место в аду. Я ненавижу тебя, Мэтью Мид. И всегда ненавидела, хотя только теперь поняла почему».
У «Принцессы Татьяны» в гавани есть собственный эксклюзивный причал, расположенный у самого подножия канатной дороги и в стороне от остальных — подальше от посторонних глаз. Это место она ненавидит. Вместе со всеми его яхтами — совершенно одинаковыми, выстроившимися в ряд точно так же, как в ее представлении должны выстраиваться дома в городах.
«Ненавижу их. Всех ненавижу. Они отняли у меня дом. Мы тысячу лет не покорялись захватчикам. Эти люди — такие же захватчики, хоть и пришли с бриллиантами, жемчугами и рабочими местами».
На мостике и в иллюминаторе горит свет, однако других признаков жизни нигде не видно.
Мерседес перевешивает на левую руку сумку-холодильник — ее прикрытие на тот случай, если на борту повстречается Филипп, — и открывает калитку к трапу. Затем тихонько ступает на сходни и замирает, когда они принимают ее вес. Чувства ее так обострены, что ей кажется, будто сходни тяжело провисают под ней, хотя в действительности они всего лишь слегка покачиваются.
К ней никто не выходит, новые огни на яхте тоже не зажигаются. Мерседес поднимается на палубу.
Как же ей здесь все знакомо. В ее жизни это уже третья «Принцесса Татьяна», но точно такая же, как две предыдущие. Все до последних деталей, включая планировку, мебель и всевозможную безвкусицу, которая призвана облегчить наслаждение жизнью, — все осталось таким же. Все то же самое, только более современное. Юношеские фантазии о жизни богатого мужчины, застывшие во времени, как муха в куске янтаря. Даже золоченый якорь, и тот никуда не делся, все так же стоит рядом с дверцей трапа — его перетаскивают на каждую новую яхту со старой, как сверкающую бронзовую фигуру с носа корабля. Напоминание о том, с чего он начал. Напоминание о том, чьи жизни он загубил.
«Я ненавижу тебя, Мэтью Мид».
Проскользнув на лестницу для персонала, она спускается во внутренние помещения судна. Если пробраться в душную каюту для прислуги, где над кроватями повсюду следы скотча, которым ее жильцы приклеивают фотографии любимых и близких, служащие им отрадой в одиночестве ночей, там ее точно никто не найдет.
61
Робин
Хотя до ворот пристани для яхт от «Ре дель Пеше» без малого две сотни метров, из наблюдательного пункта в спальне Робин сразу же замечает его. Крупный мужчина. Насколько он крупный, она понимает, только когда видит, что груз в его руках — это другой человек. Он идет в сторону ресторана, толпа расступается перед ним, как библейское Красное море, и на миг ей кажется, что в его руках кукла-переросток. Нагая марионетка. Но потом она видит, что «кукла» хватается за него, как тонущий за прибрежные скалы, с видом перепуганного ребенка прижавшись головой к груди. В следующее мгновение она видит копну растрепанных кудряшек, покачивающихся на ходу, затем длинные худые руки и ноги. В то же мгновение какая-то частичка ее естества — та самая пуповина, которая так и не порвалась, — подсказывает ей, что она видит свою дочь.
Робин выкрикивает ее имя, но сама себя почти не слышит.
Он несет ее дочь, как мешок муки, подхватив под коленями и под мышками. Девочка хоть и в сознании, но едва понимает, что происходит. Ее голова безвольно свесилась, будто ее ничего не держит. Она плачет.
Сбежав по лестнице, Робин видит, что Ларисса уже открыла дверь на улицу и теперь жестом просит ее отойти. И хотя каждый нерв в ее теле призывает броситься к своему ребенку, она прижимается к стене ресторана, освобождая им путь.
Ларисса хватает шаль и набрасывает ее на диван. Джемма в жутком состоянии: пот, сопли, кровь, слезы, застарелый аммиачный запах. Что-то натерло ее лодыжки и запястья так сильно, что из них сочится кровь, губы растрескались и распухли.
Когда Пауло нежно, будто боясь разбить, кладет ее на диван, она сворачивается калачиком, подтягивает колени к подбородку и прижимает локти к бокам. Ребенок, пытающийся вернуться в материнскую утробу. Нагой, грязный и весь в синяках. Робин заламывает руки, дожидаясь своей очереди.
Мужчина отходит назад.
«Бедная моя девочка. Солнышко мое, любимая моя, что же они с тобой сделали?»
— Мне пора идти, — говорит Пауло. — Надо возвращаться. Дело еще не закончено. Вы тут справитесь?
