Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс

— Мерседес… — начинает Ларисса.

— В доме никого нет, — говорит он, — мне надо вернуться.

— Спасибо, — отвечает ему Ларисса, — спасибо вам, Пауло. Mersi milli. Бог вас вознаградит.

На его лице отражается удивление, которое сменяется сомнением.

— С ней все будет в порядке, — говорит он, — она гораздо сильнее, чем может показаться.

Робин не уверена, к кому из них он обращается, чью именно дочь имеет в виду.

К ней возвращается дар речи:

— Спасибо.

В ответ он отрывисто кивает, уже думая о чем-то другом.

— Я вернусь, как только смогу, — говорит он, — а вы пока позаботьтесь о ней.

— Я обязательно вам потом сообщу. Спасибо. Спасибо вам за все. Хоть я вас не знаю, вы хороший человек. Мы теперь вам по гроб жизни обязаны.

Пауло заливается румянцем. Выглядит так, будто следующие слова дадутся ему с невероятным трудом. Ох уж эти крутые парни. Тяжело им в такие моменты.

— Хорошо, договорились, — отвечает он, поворачивается и уходит.

Ларисса переводит на нее взгляд, кивает и говорит:

— Давайте, вы ей сейчас очень нужны.

Робин вдруг чувствует сомнение. Страх. С чего вообще начать? Она в смятении смотрит на сжавшуюся фигурку. Целый год Джемма не нуждалась в ней. Может, и сейчас мать ей нужна в последнюю очередь. Робин совсем не знает эту исхудавшую молодую женщину с израненным лицом; с глазами, под которыми залегли черные круги; с губами, которые настолько распухли, что растрескались и теперь из них сочится кровь. Незнакомка. Внешне вроде похожа на прежнюю, но при этом чужая.

«Но когда это случилось? Как давно? Я полагала, что знаю ее, но это оказалось ошибкой. Мы сами во всем виноваты. Я и Патрик. Мы настолько уверились, что нам лучше знать, что вообще перестали ее слушать».

Она подходит к кровати и становится на колени. Из ее глаз вот-вот прольется водопад слез.

— Джемма? Милая?

Девочка невидяще смотрит перед собой. Потом какая-то нотка в голосе матери возвращает ее к действительности, и она поднимает на нее взгляд.

— Хочешь сказать «я же тебе говорила»?

62

Татьяна

От платья, хоть и роскошного, болит голова, а от тугого корсета еще и кружится. Ночь стартовала под лозунгом il faut souffrir pour être belle [27], однако сейчас, ближе к полуночи, ночь понимает, что на всем белом свете нет ничего, что стоило бы подобных страданий.

Когда она спустилась к ужину, Джейсон несколько мгновений пялился на ее грудь, после чего судорожно сглотнул, будто борясь с тошнотой. А потом, за столом, поглядывал на нее, сидя напротив и внимательно прислушиваясь к тридцатилетней трофейной жене медийного воротилы из Германии (когда это не противоречит его интересам, он вовсе не против прессы). Когда же все отправились в замок, актер растворился в гуще bal masqué, даже не оглянувшись, еще до того, как она вышла из лимузина.

«Придется сделать грудь», — думает она. Еще один пункт, который надо внести в список. Она ненавидит постоянную гонку со старостью по поддержанию внешности. Ненавидит осознавать, что битва в любом случае будет проиграна. Но что поделать? Мужчины презирают женщин, пускающих все на самотек, а к праздной жизни с посиделками на Палм-Бич она пока еще не готова.

Когда подвыпившая толпа высыпает на поле перед замком, чтобы полюбоваться фейерверком — говорили, что только за него Джанкарло выложил без малого четверть миллиона, — Татьяна тихонько ускользает, чтобы найти водителя и съездить домой. Быстро переодеться во что-нибудь щадящее, проглотить пару таблеток трамадола — и она опять будет само очарование, будет готова танцевать до самого утра.

Татьяна закрывает глаза.

Радует отсутствие машин — все, кто хоть что-нибудь значит, сейчас в замке, а местные жители забрались на крыши своих домов, как крестьяне, наблюдающие за солнечным затмением.

Это платье — настоящая пытка. С половины седьмого она ни разу не вдохнула полной грудью, ее все больше охватывает ощущение, что ребра вот-вот лопнут, не выдержав давления. «Клянусь, — думает она, — эти бабы затянули на мне корсет так туго исключительно от злости».

Ворота заперты изнутри. Сенсоры регистрируют прибытие машины — она видит, как створки чуть двигаются взад-вперед в своих пазах, пытаясь открыться, но каждый раз безуспешно.

— В чем дело? — спрашивает она.

— Не знаю, мадам, — отвечает водитель.

— Может, тогда ты выйдешь из машины и позвонишь? — раздраженно бросает она.

В зеркало заднего обзора Татьяна несколько мгновений видит его взгляд. Потом он отстегивает ремень безопасности, выходит, нажимает на кнопку звонка и застывает в ожидании, перекатываясь с пятки на носок.

Никто не выходит.

Водитель возвращается, садится обратно за руль и говорит:

— Никто не отвечает, мадам.

— Ах, спасибо, — язвит она, — сама бы я не догадалась.

И вновь мельком ловит в зеркале его взгляд.

Она достает из своей крохотной сумочки телефон, собираясь позвонить охраннику, но вдруг понимает, что не знает его имени.

— Как зовут нашего секьюрити?

— Пауло, мадам.

Она листает список контактов. Ни одного Пауло среди пяти тысяч имен.

«Чертова Нора! — думает она. — Все наперекосяк!»

— Помоги мне, — произносит она, — я сама открою.

Требуется целая минута, чтобы вытащить ее из автомобиля, и к воротам Татьяна выходит уже в полном бешенстве. Она звонит Мерседес, чтобы устроить ей взбучку, потому что не знает, кому еще позвонить. После пары гудков она слышит голос Мерседес, отвечающий ей на кастелланском.

— Мерседес! — орет она. — Какого черта! Я стою у ворот, но здесь реально никого нет. Куда вы все подевались? А ты сама? Почему тебя нет? Ты не можешь сваливать, когда тебе заблагорассудится. Ты же знаешь, что для этого тебе нужно разрешение. И где этот долбаный Пауло? Что, за воротами вообще никто не следит? А если бы это была не я, а банда грабителей или что похуже, а? Для чего вас, на хрен, вообще тогда здесь держат?

Татьяна нажимает кнопку отбоя и сует телефон обратно в сумку, по ходу репетируя в голове не столько гневную, сколько скорбную речь, которую надо будет произнести завтра перед тем, как уволить охранника. После чего вбивает код, открывает вмонтированную в ворота дверь и переступает порог.

Яркий свет и мертвая тишина. Татьяна подхватывает юбки, семенит по двору, проходит в дом и кричит:

— Эй! Эй! Есть здесь кто-нибудь, черт бы вас побрал?

Без ответа.

В чем дело? Что здесь, на хрен, происходит?

Направляясь в гостиную, она мельком бросает взгляд на комнату охраны и видит, что дверь широко распахнута, а внутри горит свет. Ей становится не по себе, ведь код доступа есть только у одного человека — которого, очевидно, здесь нет.

Татьяна достает из сумочки телефон и сжимает его в руке, готовясь в любую минуту набрать экстренный номер. Потом осторожно ступает в sala, держась начеку, чтобы при малейшей опасности убежать.

Они все там: повар, прачка, вторая экономка, поваренок, даже садовники. Сидят на диванах, на столике перед ними открытая бутылка граппы. Без униформы. А на Стефани, если присмотреться, и вовсе пижама и халат.

— Какого черта? — спрашивает она. — Вы что, серьезно? Что это вы здесь устроили? Это что, вечеринка?

В ту же секунду они поворачиваются к ней, и только тогда она понимает, что они сидели в полной тишине. Каждый из них смотрит на нее так, будто с ее рук капает кровь.

Она чуть не давится словами, но ей не впервой скрывать шок. Присущее ей умение не выказывать на лице ни единой эмоции вошло в легенды — по крайней мере, ей самой так кажется.

— Ну привет, — говорит она и одним движением пальца нажимает кнопку быстрого набора номера отца, дожидается соединения с голосовой почтой — во время вечеринок он никогда не берет трубку, считая это обязанностью прислуги, — подносит телефон к уху и говорит: — Папуля? В доме происходит что-то странное. Тебе сюда лучше не возвращаться.