Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
— Оставим эту тему, — предложил Серега, — не надо повторять прошлые ошибки. Ты еще не состарилась. Нельзя сказать, что у тебя все впереди, но кое-какие шансы устроить жизнь еще есть. А мне вполне хорошо одному.
Лена всхлипнула, уткнулась лицом в кулаки и, кажется, начала плакать. Серега отвернулся. Это он уже видел тогда, четыре года назад, когда он решил остаться здесь. Игра это была или откровенность, его уже не волновало.
Явилась очень довольная собой Аля. Распахнула дверцу и сказала:
— Ну все, картину завтра повезем в Москву. А у вас что, семейная сцена?
— Нет, — бесшабашно ответил Серега, — вечер воспоминаний.
— Вас доставить домой? — спросила Аля деливши.
— Спасибо, — встрепенувшись, буркнула Лена, — я дойду пешком.
— Зачем же? Я подброшу вас до гостиницы, — милостиво произнесла Аля, — а потом отвезу Сергея Николаевича.
По логике рыцарства Сереге следовало вылезти из машины и отправиться домой пешком. Но… Он уже был другим человеком. Машина сорвалась с места и покатила к единственной в городке гостинице, с древних времен именовавшейся «Дом колхозника». Аля вела машину лихо, даже с эдакой небрежностью аса: свободно сидела за рулем, жестикулировала, держалась за баранку всего двумя пальцами. Притормозила она элегантно, немного нахально, едва не тюкнув бампером замызганный «уазик» сельского труженика, припаркованный у подъезда. Лена, сморкаясь и вздыхая, вылезла из машины и тяжеловато, как-то по-старушечьи переваливаясь, вошла в дверь и скрылась за ней. Секунду или пять Серега жалел ее, даже мелькнула мысль: «А что, если вылезти, догнать?..» Но делать этого не стал.
Аля развернула машину и выехала на главную улицу городка — конечно же, Ленинскую. Эта улица постепенно переходила в шоссе, то самое, позавчерашнее…
— Я могу показать, как доехать короче, — предложил Серега.
— А вы думаете, я везу вас домой?
Аля чуть скосила голову набок и подарила Сереге улыбку. Хорошую такую, много-многообещающую. И у Сереги появилось то, что и следовало ожидать: легкая, вполне корректная, но очень целенаправленная развязность. Точнее, раскованность.
— Стало быть, вы меня хотите похитить?
— Угу! — ухмыльнулась Аля. — Я главарь большой шайки. Вы похищены и будете моим заложником.
— Заложник — это еще ничего, — с напускным облегчением вздохнул Серега, — вот наложником быть гораздо хуже.
— За заложника можно потребовать выкуп. А наложите — вещь! После использования — выбросить.
«Когда-то я это слышал… — припомнил Серега. — Точнее, читал. Почти это сказала в своем письме Оля Розенфельд».
Машина уже мчалась по шоссе между двух стен леса. Миновали тот самый, ужасный поворот на Коровино. На сей раз ничего не случилось, хотя Сереге было чуть-чуть жутковато. Аля подмигнула и вновь улыбнулась. О, как заманчиво блестел верхний ряд зубов в отсвете фар! Черт побери! Что-то опять захотелось сказать пошлость. И сказал:
— А вы помните анекдот, где было это самое: «После использования — выбросить?»
— Нет. Расскажите! Можно даже с матом.
— Упаси Господь. Значит, так: одна девушка случайно увидела какую-то обертку с японским иероглифом. Понравилось его начертание! Ну, девушка была рукодельница и вышила этот иероглиф на своем свитере. Красиво получилось… Ну а потом пришла в гости, где был один товарищ, читавший по-японски. Он как увидел — засмеялся. Потому что там было написано: «После использования — не выбрасывать в унитаз!»
Конечно, не очень смешно. Но как она смеется! Колокольчик, а не девочка!
Аля довольно резко, почти не сбавляя скорости, съехала с шоссе на боковую дорогу. Грязь подмерзла, заухабилась, и нежные «Волгины» рессоры заныли. Это была какая-то просека, малоезжая и в это время года никем не посещаемая. Отъехав от дороги почти на километр в глубь леса, Аля остановила машину.
— Все. Приехали.
— Так, а где же банда, повязка на глаза, наручники? Где перо под горло, обрез в спину?
— А вам это очень нужно? Неужели, чтобы пощекотать себе нервы и изведать острые ощущения, вам нужны только опасности? Видите, я потушила фары. Тьма, тьма, тьма — и мы двое. Что вам еще надо? Неужели вам надо объяснять, какие проблемы я хочу обсудить с вами?
— Не, я догадливый. — Серега протянул руку и осторожно положил ее на Алин левый бок, тихонько привлекая к себе.
— Я не кусаюсь… Пока… — усмехнулась эта бесстыдница, и Серега, поняв ее правильно, обхватил ее крепенько, хоть и нежно.
Вот он, этот ротик с острыми и ровными, наверняка не вставными зубками. Но только целовать его надо не так, как те, прошлые, уже забывающиеся, а чуть-чуть бережно, будто сдувая пушинки. Неуклюж он в пальто, да и пальто зимнее, толстое. Эта толстая драп-дерюга не дает почуять тепло, которое идет от нее… Отпустив на минуту девушку, Серега выскользнул из пальто, а заодно и из пиджака.
— Надо спинки опустить, — возбужденно произнесла Аля, — чего маяться?
Автомобиль превратился в ложе. Разглядеть друг друга было трудно, тьма и впрямь казалась непроглядной. Самое время общаться наощупь. Вроде бы на Але была куртка, но ее уже нет, руки находят мягкий ворсистый свитер, а губы — щеку. Чуть влево — и снова бархатистое касание ее губ… Чуть шершавая, но все-таки мягкая и теплая ладошка берется за его плечо, вальяжно прокатывается по спине, греет через рубаху, скользит к поясу… О, а вот и вторая. Вот они парочкой пошли наверх, перебрались к плечам, походя гладят шею, словно бы невзначай берутся за ворот, расстегивают пуговицу, другую, третью… А Серега, ты-то что же, все свитер будешь гладить? Да, он ласковый, теплый, нежный, но то, что там, дальше, разве оно не лучше? Вот твои руки уже чуть-чуть сдвинули его… А под ним — легкая кофточка… А под ней! Ох, как горячо, как приятно ладоням…
— Какие мы вежливые…пробормотала Аля, — но хорошо!.
Ну, раз так — можно и проще. К бою! Почему попалась под руку эта гладкая тугая выпуклость? Откуда она взялась?! Почему так возбуждает и бесит этот истомный вздох? И какие тайны скрыты там, ниже? Для начала снимем с нее сапоги…
— Да что ты ковыряешься! — прошипела она зло и нетерпеливо. — Брось их!
Скрежетнула молния на джинсах, согнулись колени, шелест, шорох, легкий, почти невесомый треск статических разрядов с какой-то синтетики… Звякнули копейки, высыпаясь из Серегиного кармана. Плевать! Не до них! Она раскрылась, раскинулась, замерла… Рот раскрыт, груди напряженно вздымаются… Ну, вперед! Прости, Владик! Прости, Люська! Лена — прости тем более… Шорох, волосяной укол, проникновение… Толчок… и тихое, поощрительно-возбуждающее:
— А-а-ах…
И снова, снова, снова… кто ее учил этому? Неужели Владик?! Какая разница? Что там было раньше, что там будет позже… Сейчас — жизнь, испепеляющая, безумная игра, веселый хмель без вина, сладкий угар без дурных мыслей, обмен прикосновениями, нарастающий ритм движений… Хотя все это — лишь забвение, сладкий сон наяву. Отчаянная выходка девчонки и пытающегося не стареть мужика… Когда-нибудь сон кончится, но это будет не скоро — минут через пять… Все это весело, жарко, отчаянно. Это славный подарок, Аля! Одни стоны чего, стоят. Что в них такого — а как все меняют! И твоя короткая стрижка — в чем ее секрет? Уж ты, загадочка! Тай-ночка! Секретик! Милый ты детективчик!
Нет, ни тестом, ни шоколадом тебя не назовешь. Хоть ты и сладка, и мягка, но то и дело играешь мышцами, упругая, как литая резина. У-ух! И жадна, жадна, в этом тебе не откажешь! Не попадалось Сереге ничего подобного, жгучего, бешеного. Видно, даже в этом, чисто женском, она все-таки проявляет свой эмансипированный характер. У нее нет сдерживающих опасений. Все рассчитано, как в аптеке. Хотя все-таки риск некоторый…
Но рисковать теперь не любят только мужчины. Господи, какая она гибкая и сильная! ЕЙ бы в цирке выступать! Да, это не Люська, царствие ей небесное! Нет, Панаев, каким же бы ты был ослом, если б застрелился! Тогда бы этого фейерверка не состоялось. И ты вообще не знал бы ничего об Але, о том, что бывают такие отчаянные, отважные и бесстыдные девицы. В XXI веке в этом ничего удивительного, наверное, не будет, но теперь это поражает, дурманит и сводит с ума. Она все делает, чтобы ты свихнулся. Бедная твоя голова, Панаев, что ей досталось на этой неделе? Это только в фильмах лихой джентльмен, застрелив походя трех-четырех злодеев, вот так же умчавшись на шикарной машине в лесную глушь, жадно предается любви без мук и угрызений совести… Да, как-то удалось все это подавить, но все лишь утонуло, ушло с поверхности сознания, опустилось на его дно. В сознании, однако, как и в реке, нельзя утопить труп, он рано или поздно всплывает. А их у Сереги набралось много; как знать, когда они всплывут. Но нельзя думать об этом ни в коем случае! Иначе найдет жуткая, как бы предсмертная слабость… Только она! Только она! Ничего! Ничего другого!
