Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Стоны ее участились, движения убыстрились, еще несколько жадных объятий, торопливых поцелуев — и жгучее, ни на что не похожее, сводящее с ума нахлынуло, звоном отдалось в ушах, завертело оранжевые круги перед глазами… И еще чуть-чуть, и еще немножечко…
— Й-и-ии! — пронзительно завизжала Аля, громко, изо всей силы.
Тишина. Пора вновь становиться отдельными людьми. Чувству час, делу время. Да и часа еще не прошло, как они умчались из города. Когда Серега выходил из клуба, было полвосьмого, а сейчас на часах в кабине — восемь десять. Всего-то. Надо попрощаться, поцеловать, поблагодарить…
— Поедем к тебе, — предложила Аля. — А то морозец… Всю ночь мотор гонять жалко, да и задохнуться можно.
— У меня сестра приехала, — вздохнул Серега. — Я их обещал часов в десять в видеосалон отвести.
— Отлично! — В Але сидела деловая хватка, это точно. — Сейчас мы их отвезем в клуб, посадим на два сеанса. Там ужасы и эротика, я так понимаю? Пусть поглядят с десяти до полпервого. А мы продолжим. Если, конечно, такие пожелания будут.
— Тебе понравилось?
— Не могло не понравиться, я сама этого хотела. А тебе?
— Слов нет.
— И не надо. Все это нельзя пересказывать. Невозможно!
Привели себя в порядок, подняли сиденья, и Аля заняла место за рулем. Лихой разворот на узкой просеке, тряска по замерзшим колдобинам, а затем шоссе. На сей раз Аля вела машину не так быстро.
— Одного не пойму, — произнес Серега, закуривая, — зачем тебе это?
— Хотела понять, стоило Елене менять тебя на Владика или нет. Но поняла другое — дурам везет. Вот так. Представляю себе, насколько вам с ней было тошно.
— Вообще странная получилась эстафета: Лена от меня — к Владику, Владик от нее к тебе, ты от него ко мне. Кольцо.
— Еще не хватало, чтобы оно замкнулось, если ты вернешься к Елене. Может быть, это и стоит сделать! Потому что сейчас, я думаю, у тебя еще есть подсознательная ностальгия по ней. Надо дать тебе возможность переспать с Еленой, тогда ты убедишься, что она стоит сейчас.
— Ты что, хочешь выйти за меня замуж? — спросил Серега.
— Пока я замуж не собираюсь. Но я не хочу, чтобы ты повторил свою ошибку. Она тебе не нужна. Она курица, не умеет летать, а ты — птица большого полета. С ней ты кончишь в Кащенко или опять сбежишь. На это уйдет время, нервы, деньги, мысли тоже поизрасходуются, а тебе надо творить. Я успела поглядеть «Истину», а сегодня увидела «Откровение». Ты — мастер, в тебе есть Божья искра, ее надо раздувать, а она — потушит.
— Раздувать… — Серега хмыкнул. — Хорошо. А ты не угасишь?
— Нет! Я, если меня изберут на место Владика, найду тебе стимулы к творчеству. Сейчас, после «Вернисаж-аукциона», у нас появилась валюта, мы начнем делать дела по-настоящему. Тебя будут еще в Лувре выставлять! Помяни мое слово.
— Болтушка ты. Сколько тебе лет?
— Немного, я с шестьдесят четвертого года. Говорят, выгляжу моложе?
— Точно. Но говоришь и думаешь, будто моя ровесница.
— Ерунда. Это вы, ваше поколение, слишком инфантильны. Вам сорок лет забивали головы всякими словесами, говорили «низ-зя!», и вы послушно все делали. В большинстве случаев все ваши ровесники только сейчас начинают понимать, что жили не так, а очень многие с упрямством идиотов держатся за то, что сдохло и больше жить не будет.
— Лихо!
— Те же, кто уже успел понять это раньше, в лучшем случае находятся на уровне тех, кому еще нет тридцати. Пытаются догнать поезд, который еще недалеко ушел. Но все равно, погоду будем делать мы. Это ясно как божий день. Мы сильнее, моложе, и, пока все это не станет с головы на ноги, мы не успокоимся.
— Это что же: «Да здравствует капитализм, светлое будущее всего человечества!»?
— Ну вот, а я еще тебя выделяла из серой массы! Опять слова и прочее… Конечно, это понятно: тяжелое детство, недостаток информации, сталинизм, волюнтаризм, застой… Какая мне собачья разница, как называется общественная система, если я мыла не могу найти? Я хочу, чтобы продавцы бегали за мной и кричали: «Купите! Купите!», — а не стоять в очереди за тем, чего пока нет и неизвестно, будет ли. Я хочу, чтобы у меня не спрашивали паспорт. Вот, например, захотела я притащить тебя к себе в номер, а мне говорят: «Посещение до 23 часов». Это что, преимущество социализма? И почему я не могу поставить себе особняк в пятнадцать комнат с двумя туалетами и тремя ванными, а ваша товарищ Степанковская — может? Правда, сейчас она вроде бы утверждает, что это не ее, а прежнего секретаря и тэ дэ, и тэ пэ… Да ты этого и не знал, хотя жил тут рядом. Потому что тебе всегда говорили: не суйся, не интересуйся, проживешь дольше.
— Да нет, просто считалось, что так надо. Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. Но в принципе неплохо жили. Даже особо не волновались. Вам хуже, вы все знаете, мечетесь, суетитесь, а зачем — не знаю. Мыло-то у нас было! И при застое, и при волюнтаризме, даже при сталинизме было. А сейчас куда-то пропало. И потом еще одно: все знали, что ежели начальник живет не по карману, то, очень может быть, его посадят. Кого и посадили, а кого и — в расход. Может, так и сейчас стоит'
— Разочаруюсь я в тебе! Ей-Богу! Косность — жуткая. Пойми, надо, чтобы все имели возможность стать богатыми, все! И чтоб никто не обкарнывал под гребенку! А то вон нам уже начали поговаривать: «Зарабатываете много!» Налоги обещают поднять, чтобы задавить. Сталинские штучки!
— Всем богатыми быть — не выйдет, — вздохнул Серега.
— А всем быть голодранцами — лучше? Ты видел этого Розенфельда?
— Ну, видел. Нормальный мужик, а что?
— Он-то нормальный, только глядит на нас, как на психов. Он уж двадцать лет так на Западе, отвык от всего здешнего, ему страшно на нас смотреть! Он увидел и подумал, наверное: «Как хорошо, что я отсюда сбежал! Как хорошо, что я здесь — иностранец, захочу — еще посижу, поторгую с этими дикарями, а захочу — на самолет и в Штаты».
— Да, он так примерно говорил. «Лучше всего, — говорит, — в СССР быть иностранцем!»
— Еще бы! Все вокруг танцуют на задних лапках, задницу, извиняюсь, подлизывают. А я хочу, чтобы там, в Америке, передо мной так танцевали. Нет, у них за бесплатно холуйствовать никто не будет, но если заплатишь — будут, и лучше, чем наши!
— Да брось ты, — примирительно сказал Серега. — Нас, старых дураков, все одно не переделать.
В окнах Серегиного дома светились огоньки. Часы на приборном щитке «Волги» показывали начало десятого. Зинка и ее Иван пили чай.
— Здравствуйте, — сказал Серега, — познакомьтесь, это Аля. Из Москвы.
— Зинаида Николаевна, — критически, но вполне откровенно разглядывая Алю, представилась Зинка.
— Домовитов, — несколько смущенно прогудел кап-раз.
— И кем же вы Сергею Николаевичу будете? — спросила Зинка с суровостью покойной Антонины.
— Любовница, — без малейшего смущения, а точнее, с подчеркнутым нахальством объявила Аля.
— Невеста, стало быть, — кхекнул Домовитов. — Это хорошо. Чай пить будете?
— Будем, — кивнул Серега, — время еще есть.
— А куда торопиться-то? — удивилась Зинка.
— Как — куда? Видео смотреть, сами ж просили. В 22.00 предпоследний сеанс, а в 23.30 последний.
— Поздновато, — лениво проговорил Домовитов.
— Мы вас туда и обратно на машине подбросим, — сказала Аля, — в полпервого заедем.
— Ладно, — согласилась Зинка, продолжая разглядывать Алю без зазрения совести. — Простынь я на Серегиной кровати сменила, наволочки тоже.
— Большое вам спасибо, — мило улыбнулась Аля, — обязательно воспользуемся по назначению.
Домовитов поперхнулся чаем, но ничего не сказал.
Через четверть часа все четверо уселись в машину, и Аля быстро домчала «Волгу» до клуба. Радушный Сема приглашал посетителей в фойе, где играла стереосистема. Народ — в основном шпана из близлежащих микрорайонов — толпился у игровых автоматов «Подводная лодка», «Морской бой», «Перехватчик», «Кран». Особенно много было у «Крана», с помощью которого желающий мог вытащить из стеклянного ящика приз: шоколадку, пудреницу, кусок немецкого мыла и еще какую-то дребедень. Стояла там и маленькая бутылочка коньяка, на которую и нацеливались главным образом игроки. Отдельно, в другом углу фойе сидел народ постарше и потише. Там шли дискуссии между несколькими неформалами разных направлений, а кроме того, кандидат в мастера по шашкам давал платный сеанс на десяти досках. За пять рублей каждый желающий мог выиграть у сеансера право на десятикратное посещение видеосалона бесплатно. Надо сказать, желающих было много, но кандидат Соловейчик был сильным противником. Ничья давала только право на пять бесплатных сеансов, а это, по сути дела, только окупало участие в игре. За один сеанс видео платили рубль. Как Соловейчик рассчитывался с Семой — неизвестно, но на жизнь, видимо, не жаловался. За порядком следил наряд «беретов» — четверо крупных авторитетных хлопцев. Если уровень шума у ребят, игравших в автоматы, слишком повышался, следовал окрик «берета»: «Хорош базар!» — и все притихали. Шутить, как мы знаем, с «беретами» не следовало.
