Матс Ульссон - Наказать и дать умереть
Под конец я повернул к Эве свой ноутбук и поставил восьмиминутный фильм, который демонстрировал Шеннон Шей и Бренде Фарр.
– Я убежден, что женщина на экране не кто иная, как Юстина Каспршик, и все больше убеждаюсь в том, что мужчина – известный, но предпочитающий держаться в тени бизнесмен Герт-Инге Бергстрём, – подытожил я и замер, откинувшись на спинку стула.
Эва Монссон долго не отвечала. Ей понадобилось около получаса, чтобы просмотреть все материалы.
Но и потом она молчала, оглядывая кипы бумаг на столе и пустые пластиковые чашки. Наконец сняла очки и встала.
Эва Монссон повернулась, взяла с полки увесистый том – полагаю, телефонный справочник города Мальмё, – обошла стол и плотнее прикрыла дверь. После этого подошла ко мне, размахнулась и с силой обрушила телефонный справочник мне на голову. Точнее, стукнула наотмашь, в правое ухо. Следующий удар пришелся в левое, потом по затылку.
– Чертов сыщик!
Эва Монссон положила справочник и оперлась руками о стол:
– Какого…
– Я только хотел…
Не дав мне договорить, Эва отвесила еще две оплеухи. Ухо горело.
– Ты что, полицейский? Думаешь, это игра?
– Нет, я так не думаю.
– Я-то вообразила, что мы работаем вместе, – продолжала она. – Что мы должны делиться информацией друг с другом. А ты за моей спиной решил поиграть в полицейского! – Она еще раз ударила меня телефонным справочником, прежде чем швырнуть его на пол. – Ты врал мне с самого начала!
Я мысленно возмутился: врать и не говорить всей правды далеко не одно и то же.
– С кем ты встречался в Мальмё, когда убили польку?
– Я забыл, как ее звали.
– Значит, с женщиной?
– Да, а что в этом удивительного? Мужчины и женщины иногда встречаются…
– Почему у тебя был гитарный футляр, если ты не играешь на гитаре?
– К убийству Юстины Каспршик это не имеет отношения.
Она фыркнула:
– А если я проверю твою электронную почту?
– Ноутбук перед тобой.
– В этом нет смысла искать. Или ты считаешь меня дурой? – Она покачала головой.
– Я ввязался в это не потому, что захотел поиграть в полицейского, – оправдывался я. – Сначала мне было любопытно, я думал сделать статью или даже несколько статей. Но со временем… дело захватило меня, и мне показалось, я смогу найти убийцу. Я до сих пор в этом уверен, тем не менее ты права: я не полицейский. Я не знаю, как это делается. И потом, ты ведь сама говорила, что у вас и без того полно проблем, есть расследования куда более актуальные, чем убийство Юстины Каспршик и Ульрики Пальмгрен. Собственно, это мой новый друг Арне Йонссон настоял на нашей с тобой встрече и разговоре.
Я не врал, но, как всегда, не говорил всей правды. Умолчал о том, что Бергстрём – а я уверен, это был он, – посылал мне письма по электронной почте, что он подложил в мой почтовый ящик в Сольвикене черно-белую фотографию, а потом прислал сережку, принадлежавшую Юханне Эклунд. Не признался я и в том, что сейчас мной двигало не столько любопытство, сколько желание остановить убийцу, в том числе и ради собственной безопасности.
Эва Монссон снова надела очки и погрузилась в бумаги.
– Уж не надеешься ли ты, что мы бросим все и побежим арестовывать Герта-Инге Бергстрёма?
– А что вам мешает это сделать? – удивился я.
Эва сняла очки и улыбнулась:
– К сожалению, не получится.
– Разве вы не можете вызвать его на допрос?
Она покачала головой:
– Не на основании того, что ты здесь наговорил. Все это не более чем ряд случайных совпадений.
Я не отвечал. Щека и ухо все еще горели.
– То есть вы отказываетесь остановить убийцу?
– Нет, но мы не можем хватать людей только потому, что некий Харри Свенссон вообразил себя вторым Коджаком[63].
– И девушку с бензозаправки, скорее всего, убил он. Не забывай об этом.
– Тебя это, похоже, тоже не слишком волнует, иначе давно бы рассказал мне все.
Она была права.
– Но у вас должна быть связь с Интерполом, – продолжал я. – Бергстрём наверняка действовал не только в Южной Африке. Может, где-нибудь еще пропадали женщины, как Катя Пальм, или кто-то порол розгами автостопщиц… Бергстрём, похоже, много путешествует.
– Лично я впервые о нем слышу.
– Я тоже ничего о нем не знал, пока не обратился к «Гуглу». И тут оказалось, что он владелец множества предприятий…
– Это не преступление.
– Но почему… Разве ты не видишь общей картины?
– Я вызову тебя на допрос, если не угомонишься.
– Ты меня подозреваешь? – Я подвинулся к столу и принялся собирать свои бумаги. – Думаю, тебе они больше не нужны.
– Нет, оставь.
– О’кей.
– И фильм. Или у тебя на него эксклюзивное право?
– Пришлю его тебе на мобильный.
Она кивнула. Я вяло улыбнулся:
– Знаешь я читал, что полицейские прикладывают телефонный справочник к лицу допрашиваемого, а затем уже бьют, чтобы не оставлять следов. Но твой метод…
– Оставь свои дурацкие шутки, – перебила меня Эва. – Ты можешь быть милым и остроумным, но это не мешает тебе врать.
– Что ты собираешься делать?
– Понятия не имею.
– Будешь держать меня в курсе?
– Я ничего не решила.
– Хорошо… Прости, я вел себя как идиот.
– Можно сказать и так.
– Я сам позвоню тебе, если ты не против.
Эва скривилась, а потом поднялась и проводила меня до выхода.
– Что у нее было на голове? – спросила она.
– У кого? – не понял я.
– У польки.
Она улыбнулась, а я пожал плечами.
Вне сомнения, это был сигнал к примирению.
Я почему-то не сомневался, что Лизен Карлберг закажет салат. Однако в ресторане в Сканёре, где мы встретились, она попросила стейк с луком. Я так растерялся, что заказал себе тыквенный суп. Надо сказать, я терпеть не могу супы, если они не французские и не прибыли последним самолетом из Марселя. И уж тем более ненавижу тыкву.
Когда официантка поставила перед нами по бокалу лимонной воды со льдом, Лизен Карлберг внимательно посмотрела на меня.
– Не хочу показаться бестактной, – заговорила она, – но вы всегда так выглядите? Такое впечатление, что у вас свинка.
– Был у стоматолога, – ответил я. – Воспаление корневого канала. Мне положили обезболивающее.
– Разве вы лечите зубы не в Стокгольме?
– Это было срочно.
Она кивнула, будто удовлетворившись моим объяснением.
День выдался хмурый. Выглянувшее солнце зашло за тучи. Поэтому мы сидели в уютном внутреннем зале с высокими свечами на столах.
Мы встретились с Лизен в галерее «Гусь», и она предложила пообедать в ресторане «Йестес». Похоже, она была здесь постоянным посетителем, потому что знала весь персонал, а официантку назвала по имени, Перниллой.
То, что я успел прочитать о Лизен, оказалось правдой: образованная и воспитанная девушка из богатой семьи. При этом я не заметил ни высокомерия, ни надменности. Она была длинноногой, как фотомодель, но не такой тощей. Пышные светлые волосы коротко острижены. Узкие коричневые брюки заправлены в более светлые сапожки. Ослепительно-белая блуза и зеленый жилет удачно диссонировали с красным жакетом. Лизен чем-то напомнила мне американскую актрису Гвинет Пэлтроу – никогда не знал, как правильно произносится ее имя.
Тыквенный суп оказался совсем не плох, но когда я увидел, с каким аппетитом Лизен поедает говяжий стейк и картошку с жареным луком, чуть не предложил ей поменяться тарелками.
Мы немного поговорили об искусстве, которое продается, и я высказал мысль, что назвать его искусством можно лишь с известной долей условности.
– Как посмотреть, – заметила Лизен. – То, что для одного искусство, другому может показаться бессмыслицей. Вас, насколько я поняла, Рауль Шекль не впечатлил?
– Меня впечатлили цены. А такие картины, мне кажется, я бы смог намалевать и сам.
– Однако не намалевали. Если мне предлагают девяносто пять тысяч за черное полотно, с какой стати мне отказываться?
Я согласился.
– У вас, наверное, много картин в доме?
– Совсем нет, – возразила Лизен.
– Но такого не бывает. А фотографии, газетные вырезки?
– Да… Боксеры и все связанное с боксом.
– Это тоже искусство, – философски заметил я.
Лизен позвала официантку:
– Мы хотим кофе, Пернилла.
Когда Пернилла принесла кофе, Лизен перевела разговор в другое русло:
– Вам, я слышала, тоже порезали шины?
– Да, но есть еще кое-что.
На этот раз я сумел изложить свою длинную историю быстро и доходчиво, поскольку лишь час назад рассказывал ее инспектору Эве Монссон. Тем не менее, прежде чем я замолчал, мы дважды успели наполнить чашки.
Лизен, казалось, не верила ни одному моему слову, а когда я под конец выложил на стол фотографии Герта-Инге Бергстрёма, у нее вытянулось лицо.
– Вы узнаете этого мужчину? – спросил я, хотя это было излишне.
Глаза Лизен Карлберг наполнились слезами.
– Что… что за бред… – прошептала она. – Он был таким…
