Замерзшее мгновение - Седер Камилла

Сейчас конец августа, и когда солнце в зените, стоит жара, как в середине лета. Вечера же становятся прохладными перед приближающейся осенью. В ее дорожной сумке лежит пустой календарь, красноречиво свидетельствующий о начале новой жизни, самая красивая одежда и набор вещей, напоминающих о девчачьей комнате и ее прошлом. Семнадцать лет означают, что каждый шаг — это навсегда.

У нее сводит живот, и только это свидетельствует о ее нервозности. В остальном у нее каменное лицо за подведенными черным глазами и губами. На ней черные джинсы, черная майка с длинными рукавами и ботинки «Доктор Мартенс». Серьгу из носа она вытащила на станции — чтобы через десять минут надеть снова. Сложно понять, какой нужно быть, прежде чем она увидит, что собой представляют другие.

Больше всего она боится, что придется делить с кем-нибудь комнату. Именно об этом она первым делом спрашивает женщину, резко затормозившую перед ней на пустой дороге в тот самый момент, когда она думает, что микроавтобус проедет мимо. Та отвечает с загадочной, обращенной внутрь себя улыбкой — если это вообще улыбка. Укоряет Мю, что та забыла представиться. Именно там и тогда она понимает, что жизнь в другом мире сложна.

Легко являться злым и мятежным, она знает все о том, что значит быть старательной: если ты девочка, выросла в маленьком городе и ходила в среднюю школу до того, как начали вводиться программы по равноправию, значит, тебя хорошо научили готовить место для других. Стоять одной ногой в этом, а другой в том лагере, перед женщиной старше тебя на десять лет, со стрижеными волосами и в кожаной жилетке поверх испачканного краской рабочего комбинезона, с этой улыбкой, со снисходительным взглядом — это трудно. Она думала, что атрибуты должны защитить ее, это ведь их назначение, черт побери. Вместо этого она раскаивается и вдруг чувствует себя ребенком. Она хочет быть чистым листом в новой ситуации, откуда ей нет возврата.

Женщина бросает сумку Мю назад и хлопает по сиденью рядом с собой. На предплечье у нее вытатуирована бледная роза. Кажется, на верхних лепестках что-то было написано, но потом стерлось и надпись невозможно прочесть. Вдоль шеи словно извивается черная змея. На секунду Мю она кажется зловещей.

— Ты этого не хочешь? — спрашивает женщина, резко рванув машину с места и мчась на огромной скорости по извилистой дороге через лес. Мю молча качает головой. Она жаждет вернуться домой, в город, к той жизни, над которой имела контроль.

— Меня зовут Каролин. Конечно, я уже говорила по телефону. Я училась в этой школе семь лет назад. Я здесь осталась, можно сказать.

— Ты здесь работаешь?

У Мю слабый голос, но мышцы бедер начинают расслабляться. Только сейчас она понимает, что была напряжена как струна.

— Пожалуй. Занимаюсь всем понемногу. То администрированием. То развозкой. Иногда работами по дому…

— Значит, ты не учительница?

— Нет, черт возьми.

Она поворачивает и паркует машину рядом со старым ржавым «вольво-комби». У Мю горит лицо.

В стороне от главного здания на поляне разбросаны несколько маленьких домиков. Лиственные деревья возвышаются высоко над крышами. Стволы у них корявые и настолько толстые, что их, наверное, невозможно обхватить. Мю не имеет понятия, что это за деревья. Ей интересно, есть ли за домом сад: вот бы снова стать маленькой и быстро забежать за угол, чтобы посмотреть, есть там сад или нет. Может, спрятаться в густой зелени. Но она лишь стоит на гравии как вкопанная.

Она стоит там до тех пор, пока не возвращается Каролин, берет ее за руку и ведет как ребенка, первый раз идущего в школу. Через окрашенные коричневой краской двери, вверх по лестнице на чердачный этаж, где находятся жилые комнаты. Мю отключает полную картинку — как обычно в стрессовом состоянии; тихо сопоставляет детали. Пятна и царапины на блестящей поверхности ступеней, выкрашенных желтым лаком, словно шрамы, нанесенные временем. Черная змея на шее. Длинные змеи как узор шрамов, которые вьются по предплечьям Каролин к локтям.

Мю просто идет следом.

5

2006 год

Панированная треска с картофельным пюре, съеденная на бегу, вместе с бесчисленными чашками кофе из термоса и имбирным печеньем в первой половине дня оставили во рту кислый привкус. Телль как раз собирался налить еще чашечку, когда, к своей досаде, вдруг обнаружил, что кто-то убрал кофеварку из кухонного уголка. Вместо этого в коридоре установили огромный, похожий на корабль аппарат, в котором, очевидно, можно заказать бесчисленное количество напитков. Большинство названий он раньше даже не слышал.

— Ванильный маккиато. Черт, что это?

Рене Гуннарссон, одна из сотрудниц канцелярии, без которых нельзя обойтись, как раз пробегавшая мимо, слегка похлопала его по спине.

— Ты что, не в курсе, Кристиан? Ты же в городе живешь. Или ты в кафе не ходишь?

— Кажется, я ходил туда слишком давно, — пробормотал он и наудачу нажал одну из кнопок. Кофе с молоком — тут вряд ли прогадаешь. Машина начала в буквальном смысле молоть кофейные зерна и закончила процедуру долгим выдохом, когда молочная пенка шапкой накрыла пластиковую чашку.

— Наконец-то настоящая кофемашина!

Глаза Карин Бекман горели, как у ребенка в ожидании новогодних подарков. Она сразу же начала выбирать разные варианты:

— Кофе с шоколадом, мятный кофе, кофе с молоком, кофе со сливками, маккиато, латте…

— И это ты называешь настоящим кофе?

Бенгт Бернефлуд присоединился к группке поклонников и недоброжелателей, окруживших кофейный автомат. Телль поощрительно кивнул старшему коллеге, что делал нечасто.

Они работали вместе с тех самых пор, как Телль пришел в отдел четырнадцать лет назад. Внезапное осознание прошедшего времени заставило его с притворным смехом толкнуть Бернефлуда в плечо.

— Какого черта, Бенгт! Кто хочет быть старомодным? Конечно, мы предпочитаем кофе о’ле [1]!

Бернефлуд сделал большой глоток и скривился от химически подслащенного напитка.

— Ну, тогда я сейчас найду нашу старую добрую кофеварку… черт, кстати, куда она делась?

Он с вызовом посмотрел на Карлберга, когда тот выглянул из своей комнаты, словно коллега нес личную ответственность за пропажу старой кофеварки. Телль устал от обсуждений за и против кофе о’ле.

— О’кей, у нас тут убийство, если кто-то вдруг пропустил. Встречаемся через пять минут в комнате для совещаний.

Он нетерпеливо похлопал в ладоши, словно учитель физкультуры, и представил себе, как коллеги за его спиной закатывают глаза. С этим ничего нельзя поделать. Заставлять людей работать — его обязанность.

Десять минут спустя Карин Бекман, положив руку Теллю на запястье, обратила его внимание на то, что он неосознанно, но, очевидно, весьма раздражающе щелкает ручкой. Он действительно был взволнован, как всегда в начале расследования убийства.

Коллеги еще продолжали шутить о кофемашине с ее изысками и о пакете с булочками с шафраном в форме разных животных, который Карлберг, слегка смущаясь, бросил на стол. Кажется, он пек их вместе со своей племянницей.

Слева от Телля сидел Бенгт Бернефлуд, с каждым днем выглядевший все более усталым. Телль постоянно замечал, что он отгадывает кроссворды в рабочее время — Бернефлуд прятал их в ящике письменного стола. Он все чаще не слишком лестно высказывался об эмигрантах. Постоянно говорил, что раньше было лучше — «можно было петь гимн, не рискуя при этом наступить кому-нибудь на ногу». Он, казалось, все реже проявлял инициативу или вообще не проявлял. Но в самых критических ситуациях хорошо иметь Бенгта рядом. Тогда его медлительность, обычно так действовавшая Теллю на нервы, могла любому сумасшедшему вернуть рассудок или по крайней мере заставить внятно изъясняться.

Рядом с ним сидел Андреас Карлберг, который в отличие от Бенгта не высказывал определенного взгляда ни на один предмет. Он был амбициозен и доброжелателен, но часто вел себя как флюгер на ветру. Телль сознавал, что несправедлив к нему, но не мог сдержаться.