Джон Тренейл - Свиток благоволения
Джинни вся ссохлась. Ее лицо ничем не напоминало ту фотографию внизу. Кожа обвисла складками и сморщилась; женщина превратилась в ужасную дряхлую ведьму. Цвет лица напоминал бильярдный шар из слоновой кости, потускневший от времени.
– Тебе ничего не нужно?
– Нет, спасибо. – Ее голос был очень слаб. – Ты так хорошо выглядишь сегодня, дорогая.
Диана была в батистовом платье со сборками и в белых сандалиях. На полу рядом с креслом лежала соломенная шляпка, украшенная маленькими розочками, – на случай, если станет слишком жарко. Она чувствовала себя в этом наряде не очень удобно, но о том, чтобы надеть джинсы и футболку, она и подумать не могла.
– Мне стоит почаще надевать что-нибудь в таком роде. – Она взглянула на Джинни, чтобы та не подумала, что вызывает отвращение у дочери, и улыбнулась. – Мне очень жаль, что я не всегда одевалась, как положено.
– Не надо… – Джинни сделала на этих словах ударение. Едва слышное, оно все же прозвучало. – Ты всегда была хорошей дочерью.
Диана отвернулась якобы затем, чтобы взглянуть на залив. Это было вроде бы естественное желание, но на самом деле она постаралась скрыть свою боль и растерянность.
– К тебе много людей приходит?
– По вечерам. Когда прохладно. Китайцев не очень много. Они боятся, что я умру в их присутствии, и тогда мой дух овладеет их телами.
Дневная сиделка вышла на балкон и заговорила с Джинни на кантонском диалекте. Ее голос прозвучал как-то хрипло, агрессивно. Диана знала, что этот диалект звучит резко и сиделка тут ни при чем, но все же ощутила тревогу и беспокойство. Когда Джинни ответила ей на том же диалекте, Диана встала и отошла к краю балкона, взявшись руками за перила и повернувшись к ним спиной. Наконец она услышала, как сиделка удалилась в комнату – каблуки ее туфель из крепа глуше застучали по паркету.
– Китайский… дорогая, я хотела тебя кое о чем спросить… язык… почему ты его так не любишь?
Диана пожала плечами.
– Почему не люблю?
– Да, ты его не любишь. – Наступила долгая пауза. Джинни собиралась с силами. Ей хотелось поговорить, поговорить нормально, а не обрывками фраз. – Я часто это замечала. Я никогда не спрашивала тебя об этом. Теперь… спрашиваю.
Диана заглянула внутрь себя и решила, что на этот вопрос она может ответить честно.
– Это было… давно. – Она медленно выговаривала слова. – Я играла с кем-то, не помню уже. В саду. Мы сделали что-то плохое. Я уже не помню что… Ты вышла. Ты была такая сердитая! Ты ругалась на нас. Ты говорила на мандаринском, на кантонском, смешивая слова. Но не на английском. Я была так поражена. Я просто стояла и смотрела на тебя, а ты все ругалась и ругалась. Ты казалась такой…
– Скажи. Пожалуйста, договаривай.
– Такой чужой. Прости меня…
Внезапно Диана забыла о запахе, о костях, которые, казалось, рвут эту кожу изнутри. Она подбежала к кровати, присела и положила голову на покрывало, наслаждаясь ощущением тепла от руки матери на своем затылке. Она чуть не плакала. Она знала, что если она поддастся слабости и заплачет, то не сумеет остановиться.
– Ты наполовину китаянка, – наконец пробормотала Джинни.
– Я знаю. Поэтому мне так неприятно вспоминать об этом. С тех пор китайский стал для меня языком осуждения, порицания. Когда бы я ни слышала этот язык, я каждый раз вздрагивала, как будто слышала свой приговор: это и твой язык, Диана!
Так странно, однако теперь она уже смеялась. Тело Джинни тоже вздрагивало от смеха.
– Это звучит так глупо, – сказала Диана с виноватым видом.
– Немножко. Идя дальше по жизни, так и думай.
– Я никогда не говорила тебе…
– Почему?
– Я боялась, что ты разозлишься.
Джинни слушала, что говорит ее дочь и видела ее улыбку, одновременно делая выводы, которые нельзя произносить вслух. Она знала то, чего еще не ведала Диана: можно выбирать друзей, но семью не выбирают; иногда люди, чья кровь течет в твоих жилах, вообще не имеют с тобой ничего общего…
– Ты никогда не злилась за это на меня, правда?
– Не слишком часто.
– Ты разозлишься, если я тебе кое-что расскажу сейчас?
Джинни попыталась угадать, что стоит за выражением лица Дианы.
– О плохом времени?
– Да. Когда я болела.
– Давай.
– Я не была больна тогда.
– Я и не думала, что ты болеешь.
– У меня не было фолликулярной ангины.
– Не было.
– Ты знала?
– Да.
– А почему ты ничего не говорила?
– А ты почему?
– Я не могла. Я была в госпитале. Это был… аборт. Тот человек, ты знаешь… американец, и у него была жена. В Лондоне.
Диана замолчала, и на балконе установилась неестественная тишина. Синяя сорока с Формозы давно уже улетела. Даже шелест волн о песок пляжа внизу, казалось, приутих.
Джинни положила руку на ее кисть. Диана вздрогнула. Она сглотнула и подняла голову. Джинни улыбалась.
– Это ужасно. Не правда ли? – В голосе Дианы прозвучало ожидание утвердительного ответа на вопрос.
– Да, это, должно быть, было для тебя ужасно.
– Именно так я себя и чувствовала. Мне казалось, что я грязная. Будто я в чем-то выпачкалась, понимаешь?
– Дорогая, прости меня. И за тебя, и… за все.
Диана сжала руку Джинни, не заметив, что от этого прикосновения лицо матери исказила гримаса боли. Но, когда она подняла взгляд, ее охватил ужас: Джинни скрежетала зубами, голова ее моталась из стороны в сторону, спина выгнулась дугой. Диана вскочила на ноги, не зная, что делать.
– Сиделка! – закричала она. – Сиделка!
Женщина выскочила на балкон, мгновенно оценила ситуацию и исчезла. Диане, снедаемой желанием доставить матери хоть какое-то облегчение, показалось, что прошла вечность, прежде чем сиделка вернулась, держа в руках шприц, суливший забытье.
Наблюдая, как матери делают укол, Диана поняла, что не сможет вынести все это одна. Ее отец и брат здесь, в Гонконге. Она нуждается в них.
Диана вошла в спальню и прямиком направилась к телефону.
Глава 2
Взлетев с аэродрома Анкоридж, пилот взял курс на северо-восток; не успели они пролететь и десяти миль, как Джин Сэнгстер полностью потерял способность ориентироваться в пространстве. Над заснеженными полями Аляски стоял серый, пасмурный день: туманное небо сливалось с белым покрывалом, укутавшим землю, образовалась сплошная пелена без видимых ориентиров. Насколько он был способен представлять, они могли бы лететь и прямо в слившуюся с небом пустыню. Но пилот, казалось, вполне ориентировался в этом белом безмолвии, поскольку спустя пятьдесят минут с момента вылета он положил машину в левый вираж и сбросил скорость над площадкой, напоминавшей импровизированное футбольное поле.
Сэнгстер с интересом посмотрел вниз. На длинной веревке, натянутой в форме большого прямоугольника, болтались флюоресцирующие пластиковые квадратики, делая очертания участка посреди снежного поля более заметными. По прямоугольнику внизу брела цепочка людей, поминутно тыкавших длинными шестами в белый снег под ногами. В углу прямоугольника стоял одинокий разборный домик, из тех, что устанавливают за пару часов. Он занимал примерно пятьдесят квадратных метров площади.
Они приземлились в вихре снежной пыли, поднятом винтами вертолета. Когда пилот выключил двигатель, из домика выскочил человек и побежал им навстречу, обеими руками придерживая капюшон парки.
– Мистер Сэнгстер?
– Да.
– Майор Джеймс Гард, Восемьдесят вторая парашютно-десантная дивизия.
– Силы быстрого развертывания?
– Да. Мы смонтировали эту штуку. Сколько у вас времени?
– Его вообще нет.
– Тогда лучше пойти сразу. Прошу, вот туда.
Двое мужчин сбросили верхнюю одежду и окинули друг друга быстрыми, профессиональными взглядами. Майор был в форме. Он был абсолютно лыс, если не считать пары прядей, сохранившихся за ушами с боков. Лицо его было чисто выбрито, и его голова показалась Сэнгстеру похожей на яйцо. Выражение лица майора говорило о замкнутости и профессиональной скрытности. Сэнгстер почувствовал себя с ним легко и свободно.
– Ваше удостоверение?
Сэнгстер протянул ему документ. Офицер взглянул на фотографию и убедился, что изображение совпадает с оригиналом: шапка густых, слегка поседевших на висках волос; высокий, резко очерченный лоб, пористая кожа; приятная улыбка, позволяющая разглядеть два ряда очень крупных ровных зубов; особых примет нет… Все совпадало, кроме одежды: сейчас на Сэнгстере был легкий костюм жемчужно-серого цвета с галстуком в тон, платочком, торчавшим из нагрудного кармана; скромный кожаный ремень с позолоченной пряжкой и начищенные до блеска коричневые кожаные туфли. Высокий, стройный, широкоплечий Джин Сэнгстер выглядит слишком уж похожим на человека, который служит в органах, решил майор Гард. Он пригласил гостя пройти в главную комнату. Лично он занес бы эту особенность облика Сэнгстера в графу «особые приметы», но тогда ЦРУ пришлось бы отстаивать свой авторитет, доказывая, что у агентов нет ничего примечательного с виду. Сначала Сэнгстеру показалось, что белизна, царившая снаружи, распространяется и на помещение: примерно дюжина лаборантов в белых халатах, резиновых бахилах и шапочках работали, стоя перед белыми столами или перед отдельно стоявшими белыми установками, превышавшими высотой человеческий рост. В дальнем углу группа людей сгрудилась над большим столом. Когда Гард и Сэнгстер приблизились, они выпрямились и повернулись к ним.
