Призрак Сомерсет-Парка - Майерс Б. Р.

Есть только один способ доказать невиновность мистера Пембертона.

И лишь мне известна правда.

Мои собственные слова теперь казались насмешкой. Я принимаю решения только из соображений самосохранения.

— Проклятье. — Я развернулась и зашагала к кладовой.

И не нашла ничего удивительного в том, что дверь в винный погреб оказалась распахнутой настежь. Я направилась дальше, захватив свечу со стены. Добравшись до ступеней, которые вели в подземелье, я поморщилась, учуяв тошнотворный запах. Я поклялась никогда сюда не возвращаться, и все же я здесь.

— Я знаю, что вы там, миссис Донован! — крикнула я, и голос мой отозвался эхом. — Пора сознаться.

Позади хлопнула, закрываясь, дверь.

Я обернулась, увидела рубиновый глаз змеи, а потом она нанесла удар.

Глава 56

Несмотря на прогулку под дождем, пакет жареных каштанов в моих руках был еще теплым. Каждую пятницу после обеда maman отправляла меня купить для нас какое-нибудь лакомство. Однако в тот день погода стояла такая ужасная, что я вернулась раньше обыкновенного.

Холод пробирался под тонкий плащ. Поднимаясь по лестнице к нам в каморку, я только и мечтала, как заберусь в нашу маленькую кровать и закутаюсь в одеяла. И рассчитывала, что maman позволит мне немного растопить камин.

Я пересекла площадку, и скрип моих ботинок возвестил о моем приходе. Пансион мисс Крейн переполняли и другие звуки, поэтому я начала напевать себе под нос, чтобы их заглушить.

Я покрутила дверную ручку, но та не поддалась. Я безмолвно выругалась и ухватилась за нее покрепче. Меня испугала ужасная мысль: а вдруг maman ушла и заперла дверь? Я ненавидела торчать в гостиной внизу. Клиенты принимали меня за одну из девиц и часто начинали ко мне липнуть; иной, сочтя, что я им пренебрегаю, мог и тумаками пригрозить.

Я уже хотела снова подергать за ручку, и вдруг услышала по ту сторону двери разговор. Maman кого-то поторапливала. Ей отвечал более низкий и хриплый голос.

Я перестала дрожать — меня пробрал другой холод.

Дверь распахнулась, и я шагнула назад. Из комнаты вышел мужчина — я никогда прежде его не видела — с сюртуком на сгибе локтя и парой ботинок в другой руке. За ним вышла maman, закутанная в шаль, под которой была одна лишь сорочка.

— Ты так рано, ma petite chérie, — робко улыбнулась мне мать.

Я выронила сверток с каштанами. Несколько из орешков выкатились наружу и поскакали по неровным доскам.

— Как ты, должно быть, замерзла, — сказала она, взяла меня за руку и потянула в нашу каморку. Кровать, в которую я мечтала забраться, стояла незаправленной, одеяла сползли вниз. К горлу подкатил кислый комок.

Maman сновала по комнатушке, болтая одновременно на английском и французском, как бывало всегда, когда она нервничала. Ее платье висело на стуле — она схватила его и натянула через голову, затем принялась застилать постель, беспрестанно тараторя. Я не слышала, что она говорит, мешал грохот бьющейся в ушах крови. Я с трудом разбирала лишь отдельные ее слова.

— Деньги... это просто временно... так что тебе не нужно...

Говоря все это, она на меня не смотрела, а я не могла отвести от нее взгляда. На висках у maman начали пробиваться седые пряди. Чудесная шаль, которой она так дорожила, совсем истрепалась. Ботинки ее, что стояли у двери, были проложены газетами.

Она продолжала хлопотать, раскладывая все по своим местам. Я схватила с тумбочки у кровати «Собор Парижской Богоматери». Я не хотела, чтобы она трогала мои вещи.

Когда она наконец на меня посмотрела, в ее взгляде не горел огонь, как бывало раньше. Она была разбита и — о чем я не сразу догадалась — пристыжена.

Maman всхлипнула.

— У меня не было выбора, ma petite chérie. На деньги за сеансы не прожить.

Я покосилась на кровать, не сомневаясь — спать там я больше не смогу. Когда я поняла, что все это означает, меня охватил ужас. Вот почему maman заставляла выполнять ее поручения в определенные дни. Вот почему мисс Крейн не прогоняла нас, хотя дела с сеансами обстояли все хуже и хуже.

Maman шагнула ближе.

— Полиция, как никогда, всюду сует нос. Нельзя дальше испытывать удачу! Только так я могу сохранить наш дом.

— Как ты можешь называть это домом? Как можешь этим заниматься? — Я указала на кровать, не в силах подобрать слова.

Лицо ее казалось опустошенным.

— То, чем я занимаюсь, — это не любовь, ma petite chérie. Я просто утешаю того, кто одинок. Не так уж это отличается от наших сеансов.

Я была не в силах дышать, потому разразилась слезами, я не понимала женщину, стоявшую передо мной. Как это вообще можно сравнивать?!

Я толкнула дверь, и та распахнулась.

— Ненавижу тебя, — прокричала я. — Ненавижу этот дом! Хоть бы мы никогда не встречали эту мисс Крейн.

Уйти я не успела, maman быстро захлопнула дверь — так сильно, что я отскочила.

— Женевьева! Тише!

В ответ на нелепое требование я только фыркнула.

Глаза ее горели, предупреждая.

— Помнишь мужчину, который тут умер?

Я только кивнула — не хотелось, чтоб она подумала, будто я с ней разговариваю.

— На следующий день я увидела его имя в газете. Он был важная птица — судья. — Maman склонилась ко мне и торопливо прошептала: — Я слышала, как девочки между собой болтали. Говорят, мисс Крейн его отравила, чтобы оказать услугу полицейским. Вот почему на самом деле Друзилла не захотела тут больше оставаться. Она боится, что его призрак будет мстить. Но не только он здесь умер. Мисс Крейн заодно с любым, кто готов платить.

Я хмуро уставилась на нее, она меня не убедила.

— Не понимаю, при чем тут мы.

Maman сжала мои плечи.

— Лучше не высовываться и давать ей то, что она попросит.

— А если она попросит меня стать одной из ее девочек? Что тогда?

Мать вздрогнула, словно мои слова ее ударили.

— Ты никогда не будешь одной из ее девиц. — Она попятилась, понуро опустив плечи. — Я все это делаю, чтобы уберечь тебя. Ну почему ты не понимаешь?

Время словно застыло. Я увидела себя — вцепившуюся в дверную ручку, дрожащую в промокших ботинках, мечтающую сбежать. Я оказалась в ловушке в этой комнате, где смерть и отчаяние отпечатались на простынях. В плену дома с тонкими кривыми стенами, полного мрачных тайн. Я стояла перед женщиной, на которую мне было невыносимо смотреть, ведь все, что я видела, — это собственное будущее.

— Нет. — Я открыла дверь и выбежала в коридор, но maman была быстрее, чем я думала. Она вцепилась в мой локоть, будто тисками. Я не поддалась, пытаясь вырваться и почти волоча ее за собой. Каштаны, которые я уронила, покатились и запрыгали по лестнице. В конце коридора со скрипом открылась дверь, оттуда высунулась чья-то голова.

Maman во всех смыслах тянула меня на дно, будто якорь, а я жаждала свободы. Все мои обиды прорвались наружу. Это из-за ее поступков, ее выбора мы оказались на этом поле битвы.

— Тебе плевать на меня! — кричала я. — Ты ужасная мать!

Открылось еще несколько дверей, еще больше людей выглянуло на нас посмотреть.

А потом я сказала то, о чем думала глубокими ночами, зажимая подушкой уши.

— Хоть бы я не рождалась на свет! Хоть бы ты прыгнула за отцом в море в тот день, когда он умер!

Я знала, что эти слова разобьют ей сердце. Но в глубине души я чувствовала облегчение, извращенное торжество. Я успокоилась — лишь бы она наконец перестала меня тянуть, бросила попытки остановить.

Но maman вместо этого меня обняла.

— В тот день ты меня спасла, — всхлипнула она. — И с тех пор я жила благодаря тебе. Пожалуйста, перестань меня ненавидеть. Тебе суждено жить, ma petite chérie.

В ее голосе я не услышала мольбу — я услышала одну лишь муку. С раннего детства я всегда принимала ее слова за чистую правду — до этого дня.

— Нет! — Я вырвалась из ее объятий. Мне хотелось, чтобы она исчезла, так невыносимо тяжело было находиться с ней рядом. Хотелось, чтобы она поняла — нельзя все исправить одними объятиями.