Дин Кунц - Холодный огонь
Ты сам предупреждал об опасности.
Джим взглянул на надпись в центре ветрового стекла и промолчал. Возразить нечего. К тому же он, похоже, устал от споров.
Черные буквы начали быстро блекнуть и исчезли.
Может, это хороший знак, показывающий, что Джим подсознательно принял ее теорию. Или, наоборот. Враг, поняв, что угрозы не действуют, готовится к последнему броску.
— Когда я умру, ты поймешь, что сам стал причиной моей смерти. И, если твоя любовь ко мне не пустые слова, что ты будешь при этом чувствовать? Что останется от Джима, которого я люблю? Не получится ли, что в тебе победит одна личность — Враг? Гадать можно сколько угодно, но ясно одно: сейчас на карту поставлена не только моя, но и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы у нас было будущее, давай копать до самого дна.
— Можно копать целую вечность, а окажется, что дна просто нет.
— Тогда будем копать еще глубже.
* * *Мертвые коричневые поля внезапно сменились множеством крыш, чья теснота и беспорядок напоминали лагерь первых поселенцев, — они въехали в город. Холли неожиданно повернулась к Джиму и сказала:
— Роберт Вон.
Джим дернулся от удивления. Он мгновенно понял смысл ее реплики.
— Бог ты мой, то-то мне все время мерещилось, что я уже слышал этот голос.
— Друг говорил его голосом, вот почему он казался нам таким знакомым.
Роберт Вон — замечательный актер, с равным успехом игравший роли добрых дядюшек и отъявленных негодяев.
В зависимости от сценария его густой звучный баритон становился то угрожающим, то по-отечески ласковым.
— Роберт Вон, — повторила Холли. — Но почему именно он? Почему не Орсон Уэллс, Пол Ньюмен или Шон Коннери? Тебе не кажется, что это неспроста?
— Не знаю, — задумчиво ответил Джим, хотя какое-то чувство ему подсказывало, что разгадка совсем рядом.
— Ты все еще не расстался с мыслью о пришельцах? Пришелец не стал бы подражать голосу киноактера.
— Мне приходилось видеть Роберта Вона, — произнес Джим, пораженный тем, что в памяти забрезжили смутные обрывочные картины. — Не в фильме, а на самом деле. Это было очень давно.
— Где, когда?
— У меня не получается вспомнить… Пытаюсь, но не получается.
Джим представил, что стоит на узкой кромке земли, разделяющей две пропасти. С одной стороны — прошлая жизнь, полная мучительного отчаяния, которое время от времени овладевало им и влекло к гибели. Например, как в тот раз, когда он предпринял свою паломническую поездку на «харлее», надеясь отыскать выход, даже если выходом окажется смерть.
С другой стороны — предлагаемое Холли неопределенное будущее, в котором она видит надежду, а он — хаос и безумие. Узкая полоска земли вот-вот обрушится под его ногами.
Джим вспомнил разговор в спальне, когда они впервые легли в постель, Он тогда сказал: «Люди всегда сложнее… чем ты думаешь». — «Это как, наблюдение… или предостережение?» — «Предостережение?» — «Может, ты предостерегаешь меня, что и сам не тот, кем я тебя считаю». — «Может быть», — ответил он после долгой паузы. Она тоже долго молчала, потом сказала: «Доя меня это не важно».
Теперь Джим не сомневался, что в ту ночь хотел предостеречь Холли. Она права, и населяющие мельницу существа — различные грани его самого. Но если он действительно страдает раздвоением личности, то для определения этого состояния есть только одно слово — не душевные проблемы или психологический тупик, как пытается представить Холли, а безумие.
Машина выехала на Главную улицу. Город выглядел темным и угрожающим. Возможно, потому, что узкие улочки Нью-Свенборга скрывают тайну, от разгадки которой зависит, в какую пропасть он бросится.
Джим вспомнил, как однажды прочел, что только сумасшедшие абсолютно уверены в том, что здоровы. Он абсолютно ни в чем не уверен, но от этого нелегче. Возможно, безумие — квинтэссенция неопределенности, отчаяния, безуспешная попытка выплыть и ощутить почву под ногами. Разум — обитель определенности, которая находится над хаосом.
Холли остановила машину у аптеки Хандала.
— Начнем с аптеки.
— Почему именно отсюда?
— Мы сделали здесь первую остановку, когда ты показывал мне город и рассказывал о своем детстве.
Джим открыл дверь «Форда» и шагнул в густую тень растущих вдоль тротуара магнолий.
Деревья скрашивали унылый вид улицы, но одновременно усиливали ощущение диссонанса, которое словно витало в воздухе.
Холли толкнула стеклянную дверь, мерцавшую, точно грани бриллианта, над головой звякнул колокольчик, и они вошли.
Сердце Джима учащенно забилось. Он не помнил ни одного необычного случая, связанного с аптекой, но чувствовал, что они идут по верному следу.
В левой части здания находился ресторан. Через открытую дверь Джим увидел с десяток посетителей за столиками. Прямо напротив входа в маленьком киоске продавались утренние газеты, в основном местные, из Санта-Барбары. Рядом с газетами лежали пачки журналов и стопки книг в ярких обложках.
— Я частенько покупал здесь книги. Книги были для меня единственной радостью, я тратил на них все свое время, — задумчиво произнес Джим.
Правая дверь вела в аптеку, в которой, как в тысячах подобных американских аптек, косметики и средств для ухода за волосами было больше, чем лекарств. Однако на этом сходство заканчивалось. Вместо металлических или пластиковых полок вдоль стен тянулись стеллажи из благородного дерева, в глаза сразу бросался красивый прилавок из полированного гранита. В воздухе стоял аромат восковых свечей, конфет и табака, смешанный с запахом этилового спирта и валерианы.
Несмотря на ранний час, аптека уже работала, а ее хозяин возился с кассовым аппаратом. Холли догадалась, что высокий седой старик в накрахмаленном белоснежном халате и есть сам Корбет Хандал.
Аптекарь посмотрел на вошедших и расплылся в улыбке:
— Да неужто ко мне пожаловал Джим Айренхарт собственной персоной? Заходи, заходи, Джим. Почитай, три, а то и все четыре года, как тебя не видели в наших краях.
Они обменялись рукопожатием.
— Четыре года и четыре месяца, — подтвердил Джим. У него едва не вырвалось: «С тех пор как умер дед», но он так не сказал, хотя и сам не знал почему.
Протирая бумажной салфеткой прилавок, Корбет улыбнулся Холли и сказал:
— Я не знаю, кто вы, прекрасная незнакомка, но клянусь, что буду вечно благодарить Бога за то, что вы появились и озарили это серое утро.
Маленький Нью-Свенборг не мог желать лучшего аптекаря, чем Хандал. Он никогда не подчеркивал своей принадлежности к социальной верхушке города, и горожане любили его за доброту и веселый характер. Несмотря на его вечную манеру подтрунивать над посетителями, никто не сомневался, что старый Хандал знает свое дело до тонкостей и в надежности приготовленных им лекарств можно быть уверенным. Многие заходили, просто чтобы поздороваться и переброситься с ним парой слов. Старый аптекарь любил людей, и все тридцать три года его работы в аптеке они платили ему тем же.
Одним словом, более приятного человека трудно и представить, но Джим вдруг почувствовал в Хандале угрозу. Ему захотелось скорее уйти из аптеки, пока…
Что пока?
Пока Хандал не сказал что-нибудь такое, что он боится услышать. Похоже, в нем заговорил страх разоблачения.
Но чего ему бояться?
— Я невеста Джима, — представилась Холли, не обращая внимания на его удивление.
— Прими мои поздравления, Джим, — весело сказал аптекарь, подмигивая Холли. — Везет же некоторым. Юная леди, надеюсь, вам известно, что настоящая фамилия Айренхартов — Айренхеды.[2] Они взяли себе новую, а жаль — старая лучше отвечала характеру этой семейки. Упрямцы, каких свет не видывал.
— Джим решил покатать меня по городу, — сказала Холли. — С годами люди становятся сентиментальными.
— Никогда не думал, что ты можешь соскучиться по Нью-Свенборгу, — нахмурившись, сказал Джиму аптекарь. — Ты не слишком-то его жаловал.
— Вкусы меняются, — пожал плечами Джим.
— Рад это слышать. — Хандал снова повернулся к Холли. — После того как его дед с бабкой переехали в город, он зачастил сюда по вторникам и пятницам. По этим дням из Санта-Барбары привозили новые книги и журналы. — Хандал отложил в сторону салфетку и стал поправлять стенд с жевательной резинкой, одноразовыми зажигалками и расческами. — Джим тогда очень любил книги. А как сейчас, по-прежнему любишь читать?
— Люблю. — Джим с растущим беспокойством ждал, что еще может сказать Хандал. Все попытки объяснить причину возникшего в нем страха ни к чему не привели.
— Припоминаю, что тебя интересовала только фантастика. — Аптекарь пояснил Холли:
— Он тратил все карманные деньги на книжки о пришельцах и прочей чертовщине. Конечно, в те дни на два доллара в неделю можно было разгуляться — книжка-то стоила не дороже пятидесяти центов.
