Долорес Редондо - Невидимый страж
Она открыла глаза и моментально успокоилась, узнав знакомые очертания спальни, подсвеченные молочно-белым сиянием задвинутой в самый угол лампы. Она различала не меньше сотни различных оттенков серого, которыми был разрисован ночной мир ее сновидений. Она легла удобнее и закрыла глаза, тут же погрузившись в бдительную и приятную дремоту, позволяющую ей осознавать себя, ровное дыхание спящего рядом Джеймса и головокружительный аромат его кожи, тепло фланелевых простыней и пышущий жаром тоннель, увлекающий ее в глубокий сон.
И присутствие. Она так остро ощутила его злобную близость, что сердце у нее в груди конвульсивно сократилось и вздрогнуло. Еще не успев открыть глаза, она знала, что ожидает ее, стоя рядом с кроватью. Зло наблюдало за ней своими холодными глазами, криво усмехаясь и явно упиваясь перспективой напугать ее, как оно часто делало, когда Амайя была маленькой. Впрочем, оно пугало ее до сих пор, потому что продолжало жить в ее страхе. Амайя это знала, но ей не удавалось избавиться от ужаса, накрывавшего ее подобно могильной плите, парализуя ее волю и тело, снова и снова превращая ее в маленькую дрожащую девочку, которая прилагала все усилия к тому, чтобы не открывать глаза.
«Не открывай их. Не открывай их», — твердила она себе.
Но она все равно их открыла, и, прежде чем ее веки распахнулись, она знала, что ее лицо уже склонилось над ней, приблизившись и уподобляясь вампиру, питающемуся не кровью, а мужеством. Если бы она не открыла глаза, она наклонилась бы так низко, что начала бы дышать ее воздухом, открыла бы свой насмешливый рот и съела бы ее.
Она открыла глаза, увидела ее и закричала.
Крики Амайи смешались с возгласами Джеймса, который звал ее откуда-то издалека, и с топотом босых ног по коридору.
Она выскочила из постели, обезумев от страха и краешком сознания понимая, что она исчезла. Она стремительно натянула брюки и майку, схватила пистолет и бросилась вниз по лестнице, охваченная решимостью раз и навсегда покончить с этим страхом. Она не стала включать свет, потому что отлично знала, где искать. Огонь в камине давно потух, но полка над ним еще хранила тепло очага. Она нащупала резную деревянную шкатулку, которая лежала там уже целую вечность, и ловкими пальцами начала перебирать хранящиеся в ней безделушки. Кончики ее пальцев коснулись шнурка, и она рывком выхватила его из шкатулки, выбросив из нее и часть остального содержимого, с громким стуком упавшего на пол.
— Амайя! — закричал Джеймс.
Она обернулась к лестнице, где ее тетя только что включила свет. Они в ужасе наблюдали за ней. Растерянные взгляды, вопрошающие лица. Она им не ответила. Пройдя мимо них, она открыла дверь и вышла на улицу. Там она бросилась бежать, прижимая к лицу зажатый в кулаке ключ на скользком нейлоновом шнурке, который отец повесил ей на шею в тот день, когда ей исполнилось девять лет.
Свет почти не достигал двери кондитерской. Старый фонарь на углу улицы сиял оранжевым, почти рождественским светом, едва окрашивающим тротуар. Указательным пальцем она нащупала замок и вставила в него ключ. Ее окружили ароматы муки и масла, и она мгновенно перенеслась в ту ночь ее детства. Она закрыла дверь и пошарила ладонью по стене у себя над головой в поисках выключателя. Его там не было, его уже не было.
Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что ей уже незачем тянуться, чтобы достать до выключателя. Она включила свет и, увидев окружающее, начала дрожать. Слюна во рту стала густой и вязкой, напоминая огромный комок хлебного мякиша, который невозможно было ни разжевать, ни проглотить. Она подошла к бидонам, которые до сих пор стояли в том же углу. Она испуганно смотрела на них, а ее дыхание становилось все более учащенным от страха перед тем, что должно было произойти, что ожидало ее уже в следующую секунду.
— Что ты здесь делаешь?
Этот вопрос совершенно отчетливо прозвучал у нее в голове.
Слезы хлынули у нее из глаз, на мгновение ослепив ее и обжигая сетчатку. Дрожь, охватившая ее тело, усилилась от терзающего ее ледяного ужаса. Она медленно повернулась и пошла к столу для замешивания теста. От страха ее качало, но она протянула дрожащую руку и коснулась пальцами гладкой стальной поверхности. Голос матери продолжал оглушительно греметь у нее в голове. Стальная скалка лежала в раковине, а из крана беспрерывно капала вода, заполняя пространство своим ритмичным стуком. Ужас разрастался, затопляя и поглощая все вокруг.
— Ты меня не любишь, — прошептала она.
Она знала, что должна бежать, потому что наступила ночь ее смерти. Она направилась к двери, намереваясь спастись. Шаг, еще один, еще один, и все произошло именно так, как она ожидала. Бежать было бесполезно, потому что ее смерть была неизбежной. Но девочка сопротивлялась, девочка не хотела умирать. Обернувшись, чтобы посмотреть на нее, она вскинула руку в тщетной попытке заслониться от смертельного удара и, сраженная, упала на пол. Ужас стиснул ее сердце, и она почувствовала, как оно почти взорвалось от паники за мгновение до того, как остановиться. Ее сломленное тело распростерлось на полу. И хотя она почувствовала второй удар, боли уже не было. А потом не было ничего. Окружавший ее тоннель из густого тумана рассеялся, и все стало таким четким, как будто кто-то промыл ей глаза.
Она стояла рядом, прислонившись к столу и глядя на дочь. Амайя слышала ее прерывистое дыхание. Затем она глубоко, почти с облегчением вздохнула. Амайя слышала, как она открыла кран и вымыла скалку, как она затем приблизилась к ней и опустилась на колени, продолжая за ней наблюдать. Она наклонилась над ее лицом, всматриваясь в ее черты. В ее мертвые глаза, в рот, открытый в оборвавшемся крике, в немой мольбе. Она видела холодные глаза матери, ее рот, искривленный любопытством, так и не поднявшимся к ее неподвижным ледяным глазам. Она наклонилась так низко, что почти касалась ее лица, как будто ее охватило раскаяние, и она собиралась ее поцеловать. Амайя так и не дождалась этого материнского поцелуя. Мать открыла рот и лизнула кровь, медленно вытекавшую из раны и скользившую по ее виску. Когда она выпрямилась, она улыбалась. Она продолжала улыбаться, поднимая Амайю с пола и хороня ее в чане с мукой.
— Амайя! — донесся до нее истошный вопль.
Тетя Энграси, Роз и Джеймс смотрели на нее, сгрудившись в дверях кондитерской. Он хотел к ней подойти, но тетя остановила его, схватив за рукав.
— Амайя, — снова окликнула она племянницу, ласковым, но решительным голосом.
Амайя стояла на коленях на полу и не сводила глаз со старого чана. Ее губы по-детски подрагивали.
— Амайя Саласар, — повторила тетя.
Она вздрогнула, как будто этот зов внезапно достиг ее слуха. Опустив руку к поясу, она достала оружие и направила его в пустоту.
— Амайя, посмотри на меня, — приказала Энграси.
Амайя продолжала смотреть в пустоту и пыталась проглотить плотные комки мякиша, дрожа так сильно, как будто она оказалась под проливным дождем без одежды.
— Амайя.
— Нет, — сначала прошептала она. — Нет! — тут же закричала она.
— Амайя, посмотри на меня, — потребовала тетя, как будто обращаясь к маленькой девочке, и она обернулась к ней, наморщив лоб. — Амайя, что происходит?
— Тетя, я не допущу, чтобы это произошло.
Она повысила голос, и ее слова прозвучали по-детски хрупко и неуверенно.
— Амайя, тут ничего не происходит.
— Происходит.
— Нет, Амайя, это произошло, когда ты была маленькой девочкой, но сейчас ты взрослая женщина.
— Нет, я не позволю ей меня съесть.
— Никто не может причинить тебе вред, Амайя.
— Я не допущу, чтобы это произошло.
— Посмотри на меня, Амайя. Это больше не произойдет никогда. Ты взрослая женщина, ты офицер полиции, и у тебя есть пистолет. Никто не причинит тебе вреда.
Упоминание оружия заставило ее посмотреть на свои руки. Казалось, она была удивлена, увидев в них пистолет. Она вдруг осознала присутствие Джеймса и Роз, которые с побледневшими и искаженными до неузнаваемости лицами смотрели на нее, стоя у двери. Она очень медленно опустила пистолет.
Всю обратную дорогу домой Джеймс держал ее за руку, не выпустив ее пальцев, даже когда они уже сидели рядом в гостиной, молча глядя друг на друга и ожидая, пока тетя и Розаура приготовят липовый чай.
Амайя слушала доносящийся с кухни шепот тети и всматривалась в напряженное лицо мужа, который улыбался, пытаясь скрыть свою тревогу, как это делают родители, стоя в больнице возле кровати раненого ребенка. Но ей было все равно. Она втайне ликовала, чувствуя себя законченной эгоисткой, потому что наряду с невероятной усталостью она ощущала внутреннее обновление, сопоставимое с библейским воскрешением.
Роз поставила чашки на низкий столик возле дивана и занялась камином. Тетя тоже вернулась в гостиную. Она села напротив Амайи и Джеймса и открыла чашки, над которыми тут же прозрачным облаком поднялся приторный запах липового чая.
