Матс Ульссон - Наказать и дать умереть
– Черт с ней, с юбкой, – перебил меня Арне, убирая тарелку в шкаф. – Говори по делу.
– Я показал ей тот же фильм, что и тебе, и она узнала Юстину Каспршик, несмотря на парик и очки.
– Если он хотел, чтобы она играла в парике, купил бы что-нибудь поприличнее. У Бергстрёма водятся деньги, если это он.
– Согласен, – кивнул я.
– А голос мужчины она узнала?
– Она никогда не встречалась с ним. Еще за год до смерти Юстины она узнала, что у той есть постоянный клиент, однако никогда его не видела. Он богат и увлекается БДСМ – вот все, что ей было известно.
Арне поставил на плиту воду для кофе и, пока та закипала, вытер стол. Сначала влажной тряпкой, которой мыл посуду, потом сухим кухонным полотенцем.
– И когда я вчера встретил…
– Эскорт-даму?
Я кивнул.
– А имя у нее есть?
– Лоне. Она представилась как Лоне, большего не знаю.
Арне приготовился слушать.
– Она дала мне телефон и адрес БДСМ-салона, где состоятельные люди могут кому-нибудь задать или от кого-нибудь получить взбучку.
– Странный мир, – пробурчал Арне.
– Не говори, – поддержал я. – Так вот, Лоне назвала девушку, которая знала шведа, всегда приезжавшего в Копенгаген с персональной розгой. И дала мне ее номер.
– Не та, что была в Нью-Йорке?
Я покачал головой:
– Эту зовут Шеннон Шей, и она ирландка. С ней я тоже встречался.
– И что?
– У меня был номер салона, я звонил им, но ответа не получил. И дверь оказалась заперта, никаких признаков жизни. А дом действительно шикарный. Это всего в нескольких кварталах от «Дан Тюрелля».
– Что сказала ирландка? – перебил меня Арне. – Она видела фильм?
– Да, но не узнала Юстину. Она никогда с ней не встречалась. Собственно, ирландка не совсем эскорт-девушка и с Лоне почти не знакома. Сделки заключались через сербку, которая всем заправляет. Хотя Лоне предполагает, что главная в салоне все же не сербка, а кто-то другой. В Копенгагене организованная преступность…
– Как же ирландка попала в эту компанию?
– Через французского бойфренда, саксофониста. Он играл джаз и вечно сидел без денег. А аренда квартиры стоит дорого. И вот он услышал про сербку и захотел, чтобы Шеннон прозондировала почву. Или даже подзаработала. Женщина пожертвовала собой ради непризнанного гения – старо как мир.
Когда я показал ирландке фильм, она заплакала.
Я заказал ей кальвадос, она выпила.
Потом покачала головой и долго смотрела вдаль.
– Вот оно как… – прошептала она.
Я опустил глаза.
– Вот что жизнь делает с человеком. Кто он, вы знаете? – Она взяла меня за руку.
– Может быть, – кивнул я.
– А полиция? – (Я пожал плечами.) – Его уже взяли?
– Пока нет.
– А возьмут?
– Надеюсь.
Она не была рыжей, но вздернутый нос пестрел веснушками. Зеленые глаза показались мне слишком умными для эскорт-девушки.
– Вам, наверное, интересно, почему я в это ввязалась? – спросила она, и я снова пожал плечами. – Я работала в ресторане… Я… я даже не знаю, сколько фру Санья оставляет себе.
– Фру Санья?
– Санья Пантелич, но все называют ее просто фру Санья. Она дала мне пять тысяч. Я не спрашивала, сколько заплатил он, это недешевое удовольствие. Но он не жадничал, добавил четыре тысячи чаевых. Теперь я могу уехать домой, я из Слиго. Но там ни работы, ни джаз-клубов, и девять тысяч за один час – это… И потом… – она замолчала, – ведь фру Санья всегда там. А еще есть огромный сербский буйвол… охранник.
Ей было лет двадцать пять – двадцать шесть, но, разволновавшись, она стала похожа на девочку.
– А он не говорил, что преподал вам урок?
Она задумалась, потом тряхнула головой:
– Ничего такого. Он вообще мало говорил, скорее показывал. Но был строгий, требовал, чтобы я беспрекословно ему подчинялась.
– Строгий?
Она кивнула:
– Лишь раз он заговорил… «Вытяни ноги… Не дергайся… Расслабься…» Голос похож на тот, что в фильме. Ему как будто тяжело давались английские слова.
– А на его обувь вы не обратили внимания?
– На обувь? – удивилась девушка.
– Она была начищена?
– Это важно?
– Другие на это указывают.
– На обувь?
Я кивнул.
– Хм… Может быть… А знаете, что меня удивило? – (Я насторожился.) – У фру Саньи целый склад разного реквизита, но он всегда приходил со своей тростью. Разве не больной? – Она показала на улицу. – Как-то раз я проходила здесь, по другой стороне. Он сидел за уличным столиком и болтал с официанткой. Пил пиво, меня не видел. Она, конечно, была шведка. В Копенгагене полно симпатичных белокурых шведок.
Арне спросил, не хочу ли я еще кофе. Я отказался. Он поднялся и принялся убирать со стола.
– Шведка? – переспросил я. – А вы с ней разговаривали?
– Да, но сейчас у нее выходные. Она дала мне свой номер, оставляла сообщение. Из Мальмё, кажется…
– И она, наверное, узнает Бергстрёма?
– Наверное.
– Хочешь грога? – спросил меня Арне.
– Почему бы и нет.
– Тогда, может, уйдем в гостиную?
В гостиной у Арне было прохладно, и это настроило меня на официальный, торжественный лад.
Арне рассказал о своей поездке к Эгону Бергу. Вместе они еще раз прошлись по школьному снимку, который я так тщательно изучал.
Арне выложил его на стол и ткнул пальцем в круглолицую девушку с короткой стрижкой, в серой юбке и кофте.
– Это Агнета Мелин, урожденная Грёнберг. Живет в Андерслёве. Можем с ней встретиться, если ты уладил дела с полицией.
– Эва в командировке, – соврал я.
– Неужели?
– Да, уехала в Охус на денек.
Откуда мне пришел в голову Охус? Я и не пытался связаться с Эвой. Но нужно же о чем-то говорить за грогом, в который Арне, помимо всего прочего, положил слишком мало льда.
– Взгляни-ка… – Он вытащил из папки большое фото. – Тебе известно, что раньше фотографы делали панорамные снимки с воздуха, а потом продавали?
– Да. У дедушки висел такой на стене в рамочке.
Эгон Берг самолет не водил. Но каждые пять лет нанимал пилота с машиной, чтобы в погожий, солнечный день полетать над Андерслёвом, Сведалой, Скурупом и Бёррингом.
– Смотри-ка. – Арне поднялся и склонился над снимком.
– Что это? – Я насторожился.
– Дом Бергстрёма.
Одноэтажный особняк стоял на высоком холме. Большой, но пустой земельный участок был огорожен белым каменным забором. От ворот вглубь двора вела асфальтированная дорожка. Слева, за забором, виднелась мансарда и… Я узнал это место. По соседству стоял дом, где жили старик Бенгтссон и его сыновья. Я вспомнил забор, тянувшийся по другую сторону дороги.
Слева от особняка находилась открытая терраса со столом и стульями, справа – большой, мощенный каменной плиткой двор. Там стоял автомобиль.
– Что за машина? – спросил я Арне.
Старик развел руками:
– «Вольво» вроде, но точнее не скажу. Я не слежу за ними после «амазона»[60].
Справа от двора в низине лежала небольшая березовая роща. Ее пересекала тропинка, ведущая к похожему на сарай строению. Люди в кадр не попали, однако было видно, что сараем кто-то занимается: на половине крыши лежала новая черепица, похоже, ремонтные работы продолжались.
– Тот снимок Эгон сделал восемь лет назад. А вот этому уже сорок лет.
Арне вытащил другую фотографию, поменьше. Белого забора вокруг участка на ней не было, и особняк выглядел иначе. Роща тоже просматривалась, но строение за ней казалось полуразрушенным. Из-за нечеткости изображения невозможно понять, существовал ли в то время дом Бенгтссонов.
– Если хочешь, можем завтра зайти и к Эгону, – предложил Арне.
– Зачем?
– Он тоже знаком с Бергстрёмами. Предлагал им купить этот снимок.
– А у него, случайно, нет фото Бергстрёма?
– Может, и найдется, если поискать.
Арне одним глотком опорожнил бокал.
– Еще по одному?
– Давай.
Арне смешал два грога и сел за стол.
– Помнишь Гуннара Перссона?
– Любителя гольфа? – Я разглядывал изящные серебристые бокалы, на дне таяли кубики льда.
– Он говорил, что Бергстрём часто пропускал школу и у него дома было неладно. Я рассказывал, помнишь?
Я кивнул.
– Но это не самое интересное. Мать Бергстрёма погибла при странных обстоятельствах, я еще в этом покопаюсь.
Арне поставил передо мной бокал.
Между тем пробило девять – время вечерних новостей.
Арне допил грог, вернул в буфет коньячную бутылку и отнес посуду на кухню.
Потом я дремал рядом с ним на диване, надеясь на новую порцию грога. Но Арне так и не расщедрился.
– На Ближнем Востоке никогда не будет мира, – подвел он итог, выключая телевизор.
– А где он есть? – спросил я.
Старик вздохнул.
Мне предстояла еще одна полная размышлений ночь.
Хотя туман на улице не рассеялся, я открыл окно, забрался под одеяло с мобильником и выбрал номер Бодиль.
Она так и не позвонила после того вечера в Нью-Йорке. Я опасался, что не позвонит никогда.
