Йеллоуфейс - Куанг Ребекка

— То есть ты признаешься?

— Признаюсь, — выдыхаю я. — Афина, мне жаль. Мне очень, очень жаль. Пожалуйста, подойди, поговори со мной

— Вот как? Ну что ж.

Пауза. Вновь слышатся шаги, и на этот раз они совпадают с направлением голоса. Она стоит где-то невдалеке, за моей спиной.

— Спасибо, Джун.

Я оборачиваюсь.

Из затенений выявляется фигура.

Это не Афина.

Она совсем на нее не похожа. Лицо заметно круглее, простоватое. Глаза не такие огромные и не напоминают глаза лани. Ноги заметно короче. Заходя в скудную полосу света, она ухмыляется, и у меня возникает смутное чувство, что я с ней вроде бы знакома и уже смотрела в эти глаза прежде. Только не могу вспомнить где.

— Что, не припоминаешь? — Девушка скрещивает на груди руки. — Сгубила мою жизнь, выжила меня из издательства и даже не помнишь?

Кусочки пазла складываются в моей голове воедино. Крошечное личико в углу Zoom, ворох гневных имэйлов, заноза на моем издательском пути, давно выдернутая и позабытая.

«С проекта она снята. Иметь с ней дело тебе больше не придется».

— Кэндис?

— Привет, Джунипер. — Мое имя она растягивает, как ириску с ядом. — Давненько не виделись.

Мои губы шевелятся, но все слова на них застывают. Откуда она и что вообще здесь делает? Ведь она перебралась в какой-то Бумбумтрах на конце географии, где-то в Орегоне? И с каких это пор она знакома с Афиной? А Афина все еще жива? Она как-то замешана в этом розыгрыше? Или все это время была одна Кэндис?

— Вот смотрю на твое лицо, — щерится улыбкой Кэндис, — и вижу именно то, чего хотела.

— Я не… — Ум коротит. Свое смятение я даже не в силах выразить словесно. — Как так?

— Да просто, — произносит Кэндис. — Ты сломала мою жизнь. Теперь я ломаю твою.

— Но я не…

— Ты хоть представляешь, как нереально трудно устроиться на работу в издательство, когда ты в черном списке Даниэлы Вудхаус? Меня уволили по рейтингу Goodreads. Гребаному рейтингу Goodreads! Ты понимаешь, о чем речь?

— Я не… Я тогда не…

— Мне даже не выплатили выходного пособия. — Слова Кэндис рвутся наружу, как злобные осы из своего гнезда. Она говорит так, будто годами копила это в себе и если сейчас не выплеснет свой яд наружу, то просто лопнет.

— Мне сказали, за непрофессионализм. Я не могла платить за квартиру. Спала неделями в гребаной ванне. Подавала заявки на десятки вакансий, где моей квалификации хватало с лихвой. Но никто мне не отвечал даже отпиской. Мне внушали, что я токсична, что не знаю, как держать себя с авторами — где они, а где я. Это то, чего ты хотела? Тебе это было в радость?

— Прости, — выдавливаю я. — Но я не понимаю, о чем ты…

— «Я не понимаю, о чем ты», — передразнивает Кэндис. — Так вот как тебе все сходит с рук? Хлопаешь глазами и притворяешься долбаной идиоткой?

— Правда, Кэндис, я не…

— Да перестань же врать! — Голос Кэндис взлетает на несколько октав. — Ты призналась. Ты наконец-то призналась. Я тебя услышала.

Я опасливо присматриваюсь: похоже, Кэндис не совсем в себе. Расшатана. Опасна.

Я отступаю на пару шагов. Мысли устремляются к перцовому баллончику на поясе, но я боюсь к нему тянуться — любое резкое движение может вывести Кэндис из себя.

— Боже, я мечтала об этом целую вечность! — Ее голос звенит восторгом и дерзостью, насылаемыми, видимо, адреналином. — Когда меня уволили, я хотела предать все огласке, но кто бы мне поверил? Все, что у меня было, — это подозрения. Как странно ты начала финтить с тем предложением взять бета-ридера. И как отзывалась о романе, как будто он совсем не твой. Словно это вещь, которую можно нарезать и отшлифовать, как тебе заблагорассудится.

Она оглядывает меня с головы до ног, и голодный оскал рта придает ей сходство с диким злобным животным — зверем, готовым прыгнуть.

— Боже, как я была права. Надо же. Самой не верится.

— Я не знаю, что, по твоим словам, тебе известно. — Дыхание с сипом вырывается наружу. Разум лихорадочно ищет объяснения, возможные опровержения всего, что я только что выкрикивала в темноту. «Я была не в себе. Меня вынудили».

— Но Афина была моей подругой…

— Да уж конечно. Твоей величайшей музой. — Губы Кэндис коверкает усмешка. — Это я уже слышала. Интересно, а как давно ты планировала украсть ее работу? Так ли уж случайной вообще была ее смерть?

— Все не так, — мотаю я головой. — Над этим романом я усердно работала; он мой…

— Знаешь что? Заткнись, — грозно подступает ко мне Кэндис. Сцена ну прямо из готической драмы. За ее спиной уличный фонарь, отбрасывающий тень на меня и на ступени. Ощущение такое, будто нас снимают в каком-то готическом фильме. Сейчас как раз кульминация с изобличением злодея и с праведным монологом героя перед тем, как я с криком низвергнусь в ад.

— Я знала, по своей воле ты ничего не скажешь. В этом как бы и состоял вызов. Я поняла это уже изначально. Сознаваться ты не собиралась ни за что, какими бы яростными ни были обвинения и какими бы ни были доказательства. Ты бы все равно уцепилась за любую версию событий как за соломинку и вылезла. Ну ведь так? Поэтому я поняла, что единственный способ все это решить — заставить тебя признаться самой.

Повышая голос, она начинает проецировать, как будто рассказывая все это на публику. Словно она целую вечность ждала, на кого бы выплеснуть этот свой монолог. Как ни странно, но единственный зритель здесь я: онемевшая от ужаса, плененная и зачарованная.

— Для начала я рассчитывала слегка с тобой побаловаться. Напугать настолько, чтобы ты выдала что-нибудь существенное. С Instagram все вышло просто: я знаю пиарщика Афины, а у нее до сих пор был ее логин. Надо было всего лишь повозиться с фотошопом. Сработает ли это, у меня уверенности не было — ты продолжала игнорировать мои теги, — но затем я услышала, как ты посреди улицы напала на Диану Цю. Она говорила, что вид у тебя был затравленный. Оказывается, белых людей обмануть проще, чем я ожидала.

Фотошоп? Добытый логин? Только и всего?

— То есть Афина…

— Мертва и обращена в пепел. — Кэндис взлаивает смехом. — Или ты все еще думаешь увидеть ее призрак?

— Но лестница…

Расспрашивая в этом ключе, я чувствую себя круглой дурой. Но не могу придумать ничего иного. Я нуждаюсь в объяснении, шаг за шагом. Потому что Кэндис права: часть меня все еще думает, что из тени в снопах искр вот-вот выйдет Афина, готовая принять мою исповедь.

— Как ты узнала про лестницу?

Я хочу, чтобы Афина все же появилась. Она единственная, кому я хочу признаться. Мне нужен истинный катарсис, а не эта горгулья, что сейчас ржет мне в лицо. Только не этот жестокий, детски примитивный розыгрыш.

— Да это ее любимая тренировка, — говорит Кэндис. — Она без умолку трещала об этом в Twitter. Погоди: так ты что, не знала? — Видя растерянность моего лица, она снова заходится смехом. — Ты думала, это что-то личное? Ой, не могу! Ой, умора! Ой, хорошо-то как. И очень кстати. Видишь, как оно все на руку.

Кэндис выпрямляется. В руках у нее мини-камера, на которую все записывалось. Секунду повозившись, она предлагает мне запись моих слов:

«Ты же знаешь, какие истории людям по нраву. А до моих историй никому не было дела. Понимаешь? Никому. Вот я и возжаждала того, что было у тебя, хотя и не хотела сделать тебе больно. Я бы никогда не причинила тебе боль».

Это убийственно. Голос здесь мой, в этом нет сомнения. На камере есть и мое лицо, наверняка во множестве ракурсов. Стопроцентно.

«Но лестница… — Она зумит картинку, и мой голос становится острее, пронзительней, в нем слышится паника. Я смотрюсь насквозь конченой дурой. — Как ты узнала про лестницу?»

— Что, хреновенько? — Кэндис прячет свой диктофон в рюкзак. — А наблюдать, как кто-то корнает твой образ и переиначивает твою историю на свой лад, зная, что ты не в силах это остановить? Подать голос? Вот что мы все чувствовали, наблюдая за тобой. Хреново, правда?