Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
Не знаю, как выбрался я из ее квартиры. Короткий момент расставания — и вот я уже в машине и еду из города через сумрачный парк Монсанту. Тело мое все еще хранит ее запах, грудь раздувается.
Войдя в дом, я чувствовал себя так, будто в банке у меня появилась крупная сумма денег, а холодильник ломится от еды, хотя на самом деле ни того ни другого не было.
Было десять часов вечера. В кухне горел свет, и оттуда доносились голоса. Оливия сидела в углу и слушала Фауштинью — местного рыбака, развалившегося на стуле с бутылкой пива. Он с жаром осуждал правительство и квоты на рыболовство, установленные Европейским союзом.
Когда я вошел, он с трудом поднялся мне навстречу. Оливия, казалось, почувствовала облегчение. Она выглядела утомленной. Мы поцеловались.
— Ты пахнешь по-другому, — сказала она и отправилась спать.
Фауштинью, пьяный и мрачный, поставил на стол бутылку с пивом и обнял меня за плечи.
— Пойдем, — сказал он. — Вам надо повидаться с этим пареньком. Он видел кое-что в ту ночь. Это поможет вашему расследованию. Поговорите-ка с ним! Деньги у вас найдутся?
Мы прошли в парк и через подземный переход вышли к автостоянке на другой стороне Маржинал. Фауштинью вел меня к лодочной станции. Он заглядывал под лодки и в лодочные сараи. Я плелся сзади, наслаждаясь бесцельностью прогулки.
— Чего ты так торопишься? — крикнул я ему.
— Так уже целый час прошел, — отвечал он.
— По-моему, ты говорил, что он здесь ночует.
— Он же бродяжка. С таким что угодно может случиться. Может, спугнул его кто.
— Надеюсь, ты не сказал ему, что я из полиции?
— Нет, но я уже час как ушел, и, возможно, он что-то заподозрил.
— Ты его знаешь?
— Встречал как-то. Тощий такой парнишка. Чернявый, может с негритянской примесью. Носит куртку с чужого плеча, размера на два больше, чем надо.
Мы обыскали всю лодочную станцию и автостоянку. Безрезультатно. Присев на корму лодки, я закурил, глядя в море и нисколько не сожалея о потраченном даром времени. На обратном пути мы завернули в «Красное знамя» и выпили агуарденте, выгнанного из вино верде — кислого вина, которое Антониу привез из Минью в пятилитровых бутылях.
Фауштинью все продолжал описывать мне парнишку, по-видимому убежденный, что я ему не верю. Мы с Антониу сидели за стойкой, безучастно глядя на него.
К дому я подошел уже в теплом ночном мраке. На секунду приостановившись возле нижней ступени лестницы, ведущей в мансарду, прошел в спальню, разделся и голышом залез в постель. Я чувствовал, что весь пропах Луизой.
29
16 июля 1964 года, пансион «Изадора».
Праса-да-Алегрия, Лиссабон.
Мануэл Абрантеш проснулся как от толчка и уставился на коврик возле кровати. Его усы были мокрыми от пота, голова мутная с перепоя. Комнату он не узнавал, пока не ощутил запаха дешевых духов и не услышал легкого посапывания за спиной. Он глянул через плечо, пытаясь вспомнить лицо или имя. Ни то ни другое не вспоминались. Она была молоденькой, пухленькой, лежала на спине, прикрытая до пояса. Большие груди развалились в стороны и свесились куда-то в подмышки. Он припомнил ее выговор — сразу видно, родом из Алентежу.
Он встал, вытер усы, от запаха девушки его передернуло. Найдя полотенце, он отправился по коридору в ванную. Постоял под душем. У него побаливала голова и чувствовалась резь в пенисе. Все они уверяют, что подмываются, а на самом деле…
Он оделся. Рубашка была в ужасном виде. Накануне стояла жарища, а он еще и перебрал, отчего потел сильнее. Придется по дороге на работу заехать домой и переодеться. Костюм тоже как жеваный. В нем он выглядит скорее каким-то жалким коммивояжером, а не агентом первого класса МПЗГ, добившимся столь высокого чина в неполные двадцать два года.
Он бросил деньги на тумбочку возле кровати и вышел. Поискал свою машину на Праса-да-Алегрия, но потом вспомнил, что оставил ее дальше, на Байру-Алту. Поднявшись на фуникулере, нашел машину и поехал в Лапу. Дома было тихо. Домашние на все лето переехали в Эшторил, на их виллу. Он побрился, снова принял душ, после чего с наслаждением облегчился в сортире. Переоделся во все чистое. Свежее белье приятно холодило воспаленный пенис.
Он постоял перед зеркалом, вытащил рубашку из-за пояса, потом опять заправил ее в брюки, не зная, как лучше. Ему всегда хотелось выглядеть на работе безукоризненно, но сегодня день начался не слишком удачно. Впрочем, он надеялся, что все обойдется.
Он выехал на Маржинал, впервые отметив, насколько свежее воздух в пригороде. После пяти дней жесточайшего зноя море опять было синим, а небо ясным и чистым. Фермы висячего моста Понте-Салазар, строившегося через Тежу, четко обрисовывались на фоне устья реки. Рабочие уже толпились на бетонной площадке, готовясь тянуть кабель через реку.
Он остановился в Белене, чтобы позавтракать кофе и pastel de nata[31] в кафетерии Антига. Он съел три пирожных и выкурил сигарету. Теперь, будучи наконец чистым и сытым, он с удовольствием подумал о работе.
В МПЗГ он служил уже два с половиной года и ни разу не пожалел о своем выборе. Первый год он прослужил в Главном управлении, где и доказал начальству свой природный дар к этой деятельности. Им даже не пришлось обучать его вербовке информаторов. Он сам знал, как это делать. Выведав грешки у человека, он намекал ему, что МПЗГ заинтересовано в сотрудничестве с ним и за это спасет его от ареста и заключения в страшную тюрьму Кашиаш. Его удивляло, что самым действенным орудием стало его обаяние. Он-то считал, что напрочь лишен обаяния, но, сам того не подозревая, многое перенял у старшего брата Педру. Теперь в своей новой должности он мог использовать то, чему раньше был только свидетелем. Улыбкой он располагал к себе людей.
Когда он улыбался, его зеленовато-голубые, обрамленные длинными ресницами глаза загорались, усы придавали ему благодушие, а тонкие редеющие волосы — мягкость и деликатность. Он не презирал людей, ему нравилось быть всеми любимым. Он только из кожи вон лез, стараясь убедить начальство, что за его лощеной, тщательно продуманной внешностью скрываются неутомимая настойчивость, суровость и страсть докапываться до истины.
Мануэл попросил бармена завернуть ему с собой шесть пирожных, погасил сигарету и поехал в тюрьму Кашиаш.
В первый год службы в управлении ему особенно хорошо удавалось выискивать инакомыслящих в университете. Это оказалось легче, чем он предполагал. В университете учился его брат, он со многими был знаком, и дом постоянно наводняли его приятели. Мануэл слушал разговоры, записывал имена и намечал кандидатуры. После чего начинался процесс вербовки. Таким образом, к концу 1963 года он составил досье на двух профессоров, выгнанных с работы, а также на восьмерых студентов, чье будущее в результате было закончено, не успев начаться. На начальство это произвело впечатление.
Отец, правда, желал, чтобы с его помощью были выявлены профсоюзные активисты и коммунисты на его заводах, и был очень раздосадован, что там деятельность Мануэла оказалась не столь успешной.
Мануэла перевели в следственный отдел тюрьмы Кашиаш, куда новая власть бросала политических. Чтобы вербовать этих людей, требовались иные, более тонкие методы, поскольку подпольные коммунистические ячейки угрожали не просто правительству, но самим устоям государства.
Первые месяцы работы в тюрьме Мануэл посвятил оттачиванию мастерства допроса — отчасти на практике, но главным образом наблюдая за работой более опытных следователей с помощью недавно установленной новинки — двойного зеркала. Это зеркало приводило Мануэла в восторг. Он часами сидел перед ним, в то время как по другую его сторону, часто в непосредственной близости от него, находился допрашиваемый. Ему нравилось наблюдать за человеком, оставаясь при этом невидимым. Удовольствие, которое он при этом испытывал, было ни с чем не сравнимо — острое, почти как оргазм.
Он учился ломать волю арестанта. Самым распространенным методом было сочетание двух пыток — лишения сна и избиения. Было специальное устройство, подающее звуковые сигналы, отчего арестант в течение нескольких суток не мог уснуть. Использовался и старый проверенный способ, так называемый метод статуи: заключенного заставляли стоять на кончиках пальцев, опираясь спиной о стену. Это также сочеталось с регулярными побоями.
Мануэл поставил машину у тюремной стены. Надел пиджак, взял портфель и сверток с пирожными, предъявил охраннику пропуск и прошел через внутренний двор в следственный отдел. В офисе его уже ждал Жорже Рапозу, толстяк из Калдаш-да-Раинья двадцати одного года. Жорже был агентом второго класса. Сейчас он беседовал с другим агентом, обсуждая английскую группу «Битлз» и их новый хит «Не могу купить твою любовь». Жорже переводил слова на португальский, но при виде Мануэла сразу же замолчал. Его собеседник, торопливо пробормотав «добрый день», ретировался.
