Алексей Яковлев - «Прощание славянки»
— Это и есть шутка? — мрачно спросил директор.
— Шутка в другом, — не сдавался я. — Шутка в том, что Пушкин считает, что до 2330 года дороги наши останутся в том же плачевном состоянии, что и при нем. И, как вы сами видите, он здесь недалек от истины…
— Короче,— неожиданно перебил меня Константин. — Ты считаешь, что эти бумаги принадлежат Пушкину?
Меня сначала удивило его вмешательство, но я понял, что подлинность бумаг волнует Константина только с практической, деловой точки зрения. И я ответил:
— Одно очевидно — эти бумаги не принадлежали Геккерну.
— Почему вы так считаете, Слава? — теперь заволновался Жорик.
— Да потому, что, если бы они ему принадлежали, он бы их вывез спокойно из России в своем багаже. Барон боялся, что их у него обнаружат, поэтому и спрятал их в гарнитур.
Критский благодушно рассмеялся.
— Вы думаете, что барон, некоторым образом, их позаимствовал у нашего великого поэта?
— Вполне возможно, что у него, — ответил я. — Мы уже убедились, что о «Философических таблицах» Пушкин как минимум знал…
— Бред! — сердито отмахнулся от меня директор. — Полный бред!
Этот пожилой директор в золотых очках был мне, в общем-то, симпатичен, но я завелся на его безапелляционную категоричность:
— Почему же? Если «Философические таблицы» принадлежали Пушкину, если он читал предсказание звездочета на 1841 год, он великолепно понимал игру Геккерна, он воочию видел, чего добивается барон и его окружение! Не поэтому ли он сам выбрал своим секундантом с французом Дантесом секретаря английского посольства Меджниса? Меджнис в последний момент отказался. Но если бы во время дуэли с одной стороны противостояли французы: Дантес и Д'Аршиак, а с другой — Пушкин с англичанином, смысл этой дуэли стал бы понятен всем знающим людям. Ведь срыва договора добивалась больше всех Англия. Если бы все произошло так, как задумал Пушкин, мы бы не мусолили до сих пор фальшивую легенду о семейной трагедии!
Натали подошла и крепко, по-мужски, пожала мне руку. Критский лукаво мне погрозил холеным пальцем.
— Ярослав Андреевич, голубчик, вы передергиваете, батенька мой! О том, что срок договора истекает в июле 1841 года, Пушкин мог знать без всяких таблиц! Это всей, так сказать, Европе было известно! Астрологи-звездочеты ваши тут совсем ни при чем!
— Не скажите! — Я наконец решил высказать всем свою догадку. — 1841 год в таблице взялся не случайно. Путем сложных расчетов автор таблиц пришел к выводу, что революционные события в России происходят с периодичностью примерно в 78 лет. Поворотные события, предшествующие этим революциям, подготавливаются в половинный срок, то есть в 39 лет. Точнее, в 39 с половиной. Астрологический год не совпадает с календарным. До 1841 года в бумагах подчеркнут год перелома — 1801. После 1841 — год следующего перелома 1881… В 1801 году император Павел подготовил указ об отмене крепостного права, в марте он был задушен офицерским шарфом. В 1881 году император Александр готов был подписать Конституцию России. За день до этого он был убит бомбой террористов. Перед 1841 годом, накануне важнейших для России событий, убит на дуэли Пушкин. Лермонтов по счастливой случайности избегает сначала смерти в феврале 1840 года, а 15 июля 1841 года, как раз во время Лондонской конференции, его все-таки добивают… По библейским еще понятиям, чтобы повлиять на событие, требуются великие кровавые жертвы. Звездочеты, бессонные звездочеты, не дремали, они, пользуясь старинными таблицами, высчитывали даты событий и приносили кровавые жертвы! Они влияли на судьбу России!
Симпатичный мне седой директор заволновался так, что у него упали золотые очки; он вскричал, заикаясь:
— Это, знаете ли!… Эта хиромантия! Это черт его знает что такое! Я сам к этим подлецам, Геккернам, отношусь… — он посмотрел на Жорика и осекся, — вы сами знаете как… Но обвинять их в жертвоприношениях!… Это, знаете ли… Это никуда не годится!… В наше просвещенное время!… В век демократии, наконец!…— он показал на бледного Жорика. — Вы должны извиниться перед потомком!
Я уже был спокоен. Я уже мог без волнения воспользоваться своим черновиком.
— С извинениями я подожду. А насчет подлецов Геккернов могу сказать следующее… Я вам приведу любопытную телеграмму русского посла в Париже фа— фа Орлова от 1 марта по старому, 13-го по новому стилю, 1880 года: «Барон Геккерн Д'Антес сообщает сведения, полученные им из Женевы, как он полагает, от верного источника. Женевские нигилисты утверждают, что большой удар будет нанесен в ближайший понедельник». Далее разъясняет, что под «большим ударом» следует понимать покушение на Александра II. «Источники» барона имеют связь с «женевскими нигилистами», а сам Жорж Дантес де Геккерн, к тому времени шестидесятивосьмилетний бывший сенатор Франции, работает на царскую охранку. Но Дантес умышленно дезинформирует своих новых хозяев. Он-то великолепно знает, что, по рассчитанным таблицам, убийство царя должно состояться ровно через год, 1 марта 1881 года… Именно в день сожжения магистра тамплиеров Якова де Моле. 13 марта по новому…
Зал замер. Критский хотел что-то сказать, но я опередил его:
— Теперь к 1881 году прибавим 78 с половиной лет… Следующая революция, согласно таблицам, ожидала Россию в 1920 году…
Критский вставил ехидно:
— Значит, малость ошиблись таблицы! Революция-то, как всем известно, произошла раньше! Все врут календари-с, милостивый государь!
— Таблицы не ошиблись! — возразил я. — Просто звездочеты решили раньше выпустить пар. Как ни стараются нас уверить, но никакой революционной ситуации к февралю 1917 года в России не было. Даже гениальный прогнозист Ленин спокойненько попивал себе пивко в Женеве. Февральская революция оказалась для него полной неожиданностью. В марте 1917 года из Севастополя уже готов был выйти Черноморский флот с морским десантом для взятия Константинополя. И тогда спланированное Антантой всеобщее наступле— ние в июле закончилось бы неминуемым поражением Германии. Но для звездочетов победа России в войне и предсказанный в таблицах экономический ее подъем в 1920 году был страшнее поражения в мировой войне! И звездочеты не дремали! Отречение царя опять же ночью 1 марта! Кровавая бойня Гражданской войны, ритуальное убийство царя снова отбросили Россию с предначертанного пути…
Зал молчал напряженно. Я обратился к элите:
— Считаете дальше? Давайте вместе считать. После 1920 года следующая революция ожидала Россию… (плюс 78 лет с половиной) в 1999… Понятно вам? Теперь давайте подумаем вместе, что могут означать устроенная неожиданно сверху так называемая перестройка, три ритуальные жертвы ГКЧП и расстрел Белого дома…
Зал затопал ногами, засвистел. Элита бушевала, как на модном рок-концерте. Я даже не ожидал такого неистовства от распаренных в душном зале людей бальзаковского, как говорится, возраста.
Должен признаться, что я попал бы на больничную койку гораздо раньше, если бы не Натали. Она вывела меня из бушующего зала в ближайшую дверь. Ее, иностранку, элита тронуть не посмела. Отступились от ее взгляда и их суровые охранники.
В полутемном фойе она поцеловала меня в щеку.
— Спасибо, Слава. Ты мне очень помог, да? — и засмеялась. — Даже больше, чем нужно. Да?
Я не спросил у нее, чем это я ей помог, я ждал от нее обещанного расчета. Но настоящий «маньячный бред» только тут и начался. В этом маленьком полутемном фойе, увешанном акварельными пейзажами села Михайловское.
Я успокаивал дыхание, будто только что сошел с ринга. Я слышал, как в зале, развлекая звездную публику, витийствует «пожилой ангел», и взял Натали за руку. Мне уже было не до роскошного Жорика.
— Идем!
Она искала кого-то взглядом в совершенно пустом фойе.
— Момент.
Почти тут же из зала выскользнул похожий на сумасшедшего пушкиниста генерал Багиров. Он сразу направился к нам. Я испугался, что он опять вздумает меня «изолировать», в такой момент. Но к моему удивлению, он даже не взглянул на меня, скинул круглые очки, галантно поцеловал Натали руку и затараторил с ней по-французски. В секунду генерал превратился в истинного парижанина. Говорили они недолго, но очень делово. На прощание он снова поцеловал ей руку и бесшумно проскользнул обратно в зал, так и не взглянув на меня.
— О чем он с тобой говорил? — спросил я Натали.
Она загадочно улыбнулась в полутьме.
— Ему очень понравился твой доклад. Да?
Я чувствовал, что она от меня что-то скрывает, и снова схватил ее за руку.
— Идем. Я не могу больше ждать!
Дверь зала дернулась, и она опять сказала:
— Момент.
В фойе выскочил красный, возбужденный Константин. Не взглянув на Натали, он поманил меня пальцем.
— Иди-ка сюда, Ивас-сик!
Не ожидая ничего хорошего, я подошел к окну. Глядя в окно, он спросил:
— Билет у тебя?
Я оглянулся на Натали и сказал твердо:
— Я никуда не еду.
