Монс Каллентофт - Осенний призрак
— Нет, эту весть вы принесете ей сами, — отвечает Аксель. — Она давно уже перестала меня слушать.
Полицейские спускаются к выходу, их шаги эхом отдаются на лестничной клетке. На полдороги им встречается смуглая горничная со шваброй.
— Что за бездушный черт! — возмущается Харри, подходя к двери.
— Он полностью замкнулся в себе и отгородился от всего, — возражает Малин. — Точнее, он замкнул все в себе.
— Но я не заметил, чтобы он хоть чуточку расстроился. Он даже не спросил, кто мог убить его сына!
— Еще меньше его, похоже, заботит жена Фредрика, — замечает Малин.
— А внуки? Да ему начхать на них! — возмущается Харри.
— Но он слишком стар, чтобы мстить.
— Он? Для этого он никогда не будет слишком стар. Как, впрочем, и любой другой.
Проводив гостей, Аксель Фогельшё усаживается в кресло возле камина. Он сжимает в кулаки свои огромные руки, чувствуя, как по щекам бегут слезы.
Фредрик убит.
Как это могло случиться?
Полиция? С ними мне не о чем говорить; чем меньше я им скажу, тем лучше.
Он вспоминает своих внуков на итальянской вилле, видит сына, играющего с ними в гостиной. Потом память уводит его дальше, и вот уже маленький Фредрик бегает вместе с другими детьми, барабаня ножками по каменному полу замка Скугсо. Что это за дети? Фредрик, Катарина? Виктория, Леопольд? Я хотел бы жить со своими внуками, но как мне приблизиться к ней, Беттина? Его жена Кристина с самого начала терпеть меня не может, как, впрочем, и я ее.
Что они сделали со мной, в конце концов!
«Правда, — думает Аксель Фогельшё, — нужна тем, кто не знает большего».
А я должен действовать.
Ведь ты теперь вдова.
И дети твои сироты.
Юхан Якобссон смотрит на женщину, сидящую напротив него на диване в просторной гостиной итальянской виллы. Ее заплаканное и словно ссохшееся лицо излучает какой-то странный оптимизм. Разумеется, она надежно защищена в финансовом плане. Юхан не раз наблюдал, как женщины, которым он приносил известия о смерти мужей, уже при нем словно собирались с силами, понимая, что теперь надо сосредоточиться на детях, чтобы обеспечить им будущее.
Юхан откидывается на спинку кресла.
Кристина Фогельшё смотрит мимо него, в сторону Вальдемара Экенберга. Тот сидит на стульчике у рояля, положив одну руку на клавиатуру, а другой поглаживая синяк на щеке.
Кристина Фогельшё уже рассказала полицейским, как она осталась вчера ночевать у своих родителей вместе с детьми, потому что выпила вина. Она часто ужинала с детьми у родителей без Фредрика, потому что он не особенно ладил с тещей и тестем, и они могут все это подтвердить.
— И вы не позвонили домой? — спрашивает Вальдемар Экенберг.
— Нет.
— Его не было, когда вы вернулись?
Юхана внезапно поражает мысль, что это Кристина могла расправиться со своим супругом, чтобы выкупить Скугсо, пока датское наследство не растрачено.
«Чушь», — успокаивает себя Юхан. Женщина перед ним не похожа на убийцу, да и деньги, скорее всего, перешли к Акселю. Однако она правша, насколько можно судить. Впрочем, как и большинство людей.
— Я не сомневалась, что он в банке.
— У него были враги? — спрашивает Вальдемар, и Юхан отмечает про себя, что этот вопрос задан идеально: в нужный момент и правильным тоном, и что вообще они с Вальдемаром прекрасно сработались. Он убежден, что в ответ Кристина скажет чистую правду.
— Нет, насколько мне известно.
— Ну а отец, сестра?
— Вы имеете в виду месть за его неудачные сделки?
Женщина пожимает плечами.
Вальдемар Экенберг тихо бренчит по клавишам. У Кристины Фогельшё светлеет взгляд.
— Мы уже задавали этот вопрос, — продолжает Юхан, — но все-таки… Почему он пытался скрыться, когда мы хотели поговорить с ним в тот раз? Может…
— Мы говорили с ним об этом в тот день, когда он вышел из тюрьмы. Он испугался, запаниковал. Кто угодно повел бы себя так на его месте.
— Неужели он не думал о том, что вести машину в нетрезвом виде опасно и противозаконно?
— Иногда он ставил себя выше всего этого, считал, что законы существуют для других.
— Считаете ли вы свой брак счастливым? — спрашивает Юхан.
Кристина отвечает не задумываясь.
— Да. Фредрик был великодушный человек. Фогельшё — дружная семья.
В этот момент в комнату вбегают двое детей: маленькая девочка и мальчик. Оба устремляются к Кристине, спрашивая наперебой:
— Мама, мама, кто это, что случилось, мама?
— Мама, это ты? Что-то с линией, я плохо слышу.
Туве.
На часах 14:30, и где-то у горизонта на голую, неприветливую Эстергётландскую равнину уже опускаются сумерки. Малин на пассажирском сиденье «Вольво» рядом с Харри, они едут к Катарине Фогельшё.
Малин хотелось услышать от Туве, что та приедет к ней сегодня вечером и останется у нее ночевать.
Они проезжают мимо магазина «Икеа». В это время здесь трудно найти свободное место на парковке, и на бензоколонке, если ехать в сторону Шеггегорпа, длинные очереди.
Форс узнает место, где припарковалась в прошлый раз, когда приезжала сюда за одеждой. Сейчас она видит там двоих мужчин; отчаянно жестикулируя, они о чем-то спорят возле машины. Малин зажмуривает глаза, вспоминая тот день, а когда открывает их снова, и мужчины, и парковка уже далеко.
На берегу Стонгона, возле Клоетта-центра, вздымается одинокая башня нового высотного дома, небоскреба в миниатюре. Еще одна никчемная постройка, появившаяся здесь по милости очередного тщеславного градоначальника, пожелавшего оставить след в истории Линчёпинга.
— Мама? Это ты? Я плохо слышу.
— Это я, — отвечает Малин. — Ты приедешь ко мне сегодня вечером? Я приготовлю бутерброды с яйцами.
— А если завтра?
Они рассказывают друг другу, как живут, чем занимаются и что планируют делать в ближайшее время. Малин слышит голос Туве и свой, но ей кажется, будто этот разговор происходит во сне и его нет на самом деле. И она еще острее начинает чувствовать собственное одиночество, беспомощность, отчего ей становится грустно.
Автомобиль останавливается на берегу реки, неподалеку от виллы Катарины Фогельшё. Под деревьями в саду все еще лежат яблоки, и Малин только сейчас замечает, как недостает этому дому заботливой хозяйской руки: виллу давно пора покрасить, а двор — хорошенько вычистить.
Она убирает мобильник.
«Дворники» работают в бешеном темпе. «Они рисуют сердце на ветровом стекле, — замечает про себя Малин. — Такое мог бы нарисовать мужчина на спине любимой женщины кремом для загара. Знак любви».
Она знает, какой вопрос задать Катарине Фогельшё.
52
Катарина Фогельшё будто давно уже ждет их.
Она сидит напротив Малин и Харри на диване от «Шведского олова». Ее лицо не выражает ни страха, ни скорби, ни растерянности. Она только что узнала, что ее брат убит, и, кажется, готова, пожав плечами, стряхнуть с себя все, что связано с Фредриком, и как ни в чем не бывало идти по жизни дальше. «Но он же был тебе братом, несмотря на все свои недостатки», — мысленно обращается к ней Малин.
На стене картина Анны Анкер: женщина стоит у окна спиной к зрителю. Глядя на нее, Форс вспоминает Акселя Фогельшё, который так же стоял в своей гостиной, когда они с Харри рассказывали ему о смерти его сына. Он, как и эта женщина, прятал лицо, чтобы скрыть свои чувства.
А может, это правильно? Притвориться, что ты ничего не чувствуешь и окружающий мир для тебя не существует.
Или ты скрываешь что-то другое, Катарина?
Малин слушает, как Харри задает вопросы и как отвечает Фогельшё.
— …Да, в тот вечер отец приезжал ко мне. Он уехал поздно, а я легла спать. Подтвердить это никто не может. А разве нужно?
— …Я не убивала своего брата, если вы так думаете. Наша семья не причастна к этому убийству, данный вопрос я считаю закрытым.
— …Враги? Фредрик был безобиден, он не имел врагов.
— …Да, после смерти отца я унаследую значительную часть его состояния. Но я и сейчас имею гораздо больше, чем мне нужно.
Последние слова Катарина произносит, будто с издевкой.
Харри замолкает, теперь очередь Малин.
На Катарине Фогельшё шелковая голубая юбка, ее руки, сцепленные в замок, лежат на коленях. Малин замечает в ней то едва уловимое беспокойство, которое часто свойственно бездетным женщинам, ту смешанную с тревогой тоску, что выражается в быстрой смене настроения: от холодного равнодушия к доброжелательности.
Катарина морщит лоб, словно о чем-то вспоминая, и Малин думает, что в жизни человека может быть только одно-единственное по-настоящему сильное чувство, которое проходит безвозвратно и к которому потом возвращаешься всю жизнь.
На другой стене висит еще одна картина в голубых тонах, выполненная в импрессионистической манере: одинокая женская фигура смотрит в окно, а там не видно ничего, кроме тумана. «Она тоскует», — думает Малин, глядя на женщину.
