Анри Шарьер - Ва-банк
Я оказался в тяжелейшем положении. Я не то что опустился, а прямо так рухнул на землю. Да с такой высоты! Истратил за год почти все деньги, успокаивая себя тем, что любые расходы в будущем окупятся с лихвой.
Если кто действительно и существовал в этой истории, так это покупатели. Им я не мог возместить даже понесенных расходов по переводу денежных средств и открытию аккредитивов. С ними у меня не возникло особых конфликтов, ибо они видели, как я сам нажегся. Я допустил только одну ошибку: поверил на слово всем этим людям, всем этим «честным» коммерсантам.
Стоит ли описывать, в каком состоянии я пребывал. За два года меня дважды надули проходимцы. Сначала луноликий янки, а затем деловые люди, с виду честные, а на самом деле продувные бестии!
Я настолько разозлился на самого себя, что однажды заорал в собственной столовой:
– Отныне никаких дел с честными людьми, все они – лжецы и воры! В будущем никаких якшаний ни с кем, кроме настоящих проходимцев! По крайней мере, от них знаешь чего ожидать!
Глава шестнадцатая
Телохранитель. Паблито
Раздался стук в дверь (звонок не работал), и я пошел открывать в предвкушении, что это кто-нибудь из моих многочисленных продавцов меди, на ком – пусть хотя бы на одном из них – я смогу выместить свою злость, обрушив на него весь свой запас бранных слов, а может, даже поколотить, если он окажется слабаком.
Но на пороге стоял мой лучший друг – полковник Боланьо. Он, как и члены его семьи, всегда называл меня Папийоном. Только они, и никто больше в Венесуэле. Для всех остальных я был Энрике или дон Энрике, в зависимости от того положения, которое я занимал на тот или иной момент. На этот счет у венесуэльцев отличное чутье: они сразу видят, процветаешь ты или на мели.
– Привет, Папийон! Сколько же лет мы не виделись! Наверное, уже больше трех.
– Да, Франсиско, три года.
– Что же не заходишь? Посмотрел бы, как я устроился на новом месте, я ведь недавно построил дом.
– Ты меня не приглашал.
– Друга не приглашают, он приходит сам, когда захочет. Если у твоего друга есть дом, то это и твой дом. Пригласить друга – значит оскорбить его, уравнять с теми, кто не может прийти без приглашения.
Я не стал возражать, чувствуя, что он прав.
Боланьо обнял Риту, сел и в задумчивости облокотился на стол. Снял полковничью фуражку.
Рита подала ему кофе, а я спросил:
– Как ты узнал мой адрес?
– Это мое дело. А почему ты сам не сообщил мне его?
– Много дел и много забот.
– Забот?
– Предостаточно.
– Значит, не вовремя пришел.
– Почему?
– Хотел попросить у тебя в долг пять тысяч боливаров. Немного прижало.
– Никак не могу, Франсиско.
– Мы разорены, – сказала Рита.
– Ах, вы разорены? Ты разорен, Папийон? Неужто правда разорен? И у тебя хватает наглости заявлять мне об этом? Ты разорен и скрываешься от меня? Потому и ко мне не заходишь, чтобы не рассказывать о своих бедах?
– Да.
– Ну тогда позволь сказать тебе, что ты мерзавец. Когда у тебя есть друг, то именно ему и рассказывают о своих заботах и от друга должно ждать, что он поможет выбраться из беды. А ты большой мерзавец, потому что и не вспомнил обо мне, своем друге, готовом подставить тебе плечо. Представь себе, о твоих несчастьях я услышал от других. Вот и пришел сюда, чтобы помочь.
Мы с Ритой не знали, куда деться, и от волнения не могли даже говорить. Мы действительно ни к кому не обращались и ничего ни у кого не просили. Хотя многие, кому я оказывал большие услуги, кто был обязан мне даже своим положением в обществе, знали о наших трудностях, никто из них не пришел и не предложил нам хоть чем-то помочь. В основном это были французы, а среди них встречались как порядочные люди, так и проходимцы.
– Говори, что я могу для тебя сделать, Папийон.
– Нужно очень много денег, чтобы открыть новое дело. Только так мы могли бы зарабатывать себе на жизнь. Если у тебя и есть такие деньги, ты не можешь позволить себе одолжить их нам. К тому же вряд ли они у тебя есть, потому что сумма требуется серьезная.
– Так, Рита, одевайся, мы все вместе едем обедать в лучший французский ресторан.
К концу обеда договорились, что я подыщу себе подходящее дело и скажу ему, какая необходима сумма. Наш разговор Боланьо заключил такими словами:
– Если у меня хватит денег – нет проблем, если не хватит – займу у братьев и у зятя. Но, даю слово, ты получишь столько, сколько тебе потребуется.
Всю остальную часть дня до самого вечера мы с Ритой только и говорили что о Франсиско Боланьо, о его чуткости.
– Тогда, на каторге в Эль-Дорадо, он отдал мне свой последний костюм, хотя был еще простым капралом, и только для того, чтобы я прилично выглядел, а сегодня он пришел и протянул нам руку, чтобы мы могли встать на ноги и идти дальше.
* * *Мы заплатили просроченный долг за нашу квартиру, прежде чем перебраться в прекрасный ресторан, удобно расположенный на авеню Лас-Делисиас, все в том же квартале Сабана Гранде. Он назывался бар-ресторан «Габ». Там нас и застал приезд Длинного Шарля.
Шарль де Голль, тогдашний президент Франции, прибыл с официальным визитом по приглашению президента Венесуэлы Рауля Леони.
Каракас, как и вся Венесуэла, отмечал это событие. Не только официальные лица или привилегированные классы, а как я и сказал, вся страна. Простые люди с мозолистыми руками, в соломенных шляпах и холщовой обуви, весь этот добросердечный народ взволнованно ждал Шарля де Голля, чтобы приветствовать его.
В «Габе» имелась малая крытая терраса; сидя там с одним французом, который пытался посвятить меня в тайны производства рыбной муки, я спокойно потягивал аперитив. Француз тихонько рассказывал мне о своем изобретении в этой области, усовершенствованием которого он как раз занимался. Когда на него выдадут патент, можно будет заработать миллионы. По значимости его изобретение можно сравнить с появлением первого кино. Он перешел на шепот и принялся косить глазами в сторону, чтобы придать нашему разговору еще более конфиденциальный характер и назвать сумму, которую я мог бы вложить в его исследования. Не дурак. Проходимец выражался изысканными словами, позаимствованными не в какой-нибудь Центральной школе, как, например, Клэрво, а в знаменитой Центральной школе Парижа, альма-матер выдающихся инженеров.
Всегда забавно слушать, когда собеседник рассказывает вам истории с единственной целью – навешать вам лапшу на уши. Я настолько увлекся его трепом, что совсем не заметил соседа за другим столиком, навострившего уши и склонившегося в нашу сторону. И не замечал его до тех пор, пока не развернул маленькую записку от Риты, переданную мне через гарсона. Сама Рита стояла за кассой. В записке говорилось: «Не знаю, что́ ты обсуждаешь с этим типом, но уверена, что твоему соседу очень интересно подслушать ваш разговор. Смахивает на тихаря».
Чтобы отделаться от изобретателя, я настоятельно посоветовал ему продолжать исследования и добавил, что лично я настолько верю в его успех, что незамедлительно вступил бы в дело, если бы у меня были накопления, но, к сожалению, это не так. Он ушел, а я поднялся и, обернувшись, оказался лицом к другому столику.
Там сидел очень крепко сбитый парень, безупречно одетый – галстук и прочее, костюм стального цвета; перед ним стоял стакан аперитива и лежала пачка французских сигарет «Голуаз». Спрашивать о его профессии или национальности не было никакой надобности.
– Perdone usted, fuma cigarillos franceses?[29]
– Да, я француз.
– А я вас не знаю. Скажите, вы, случайно, не телохранитель при Длинном Шарле?
Крепыш поднялся из-за стола и представился:
– Я комиссар Бельон, отвечаю за безопасность генерала.
– Очень приятно.
– А вы тоже француз?
– Не надо, комиссар, вы прекрасно знаете, кто я, и совсем не случайно сидите на террасе у меня в ресторане.
– Однако…
– Не тратьте слов. Одно говорит в вашу пользу: вы намеренно выложили пачку сигарет на стол и сделали это для того, чтобы я с вами заговорил. Да или нет?
– Совершенно верно.
– Еще аперитив?
– О’кей. Я пришел к вам, потому что отвечаю за безопасность президента. С помощью нашего посольства я должен подготовить список подозрительных лиц, которым надлежит покинуть Каракас перед приездом генерала. Этот список будет представлен в Министерство внутренних дел, и оно примет необходимые меры.
– Я тоже в списке?
– Пока нет.
– Что вы знаете обо мне?
– У вас семья, и живете вы честно.
– А еще что?
– Одну из ваших сестер зовут мадам… и живет она в Париже. А другая – мадам… – проживает в Гренобле.
– А дальше?
– Ваш приговор теряет силу за истечением срока давности в следующем году, в июне шестьдесят седьмого.
– Кто вам сказал?
– Я знал об этом еще до отъезда из Парижа, и здешнее консульство тоже поставлено в известность.
