Николь Нойбауэр - Подвал. В плену
Конечно! Элли стукнула себя по лбу.
Цепкие глаза за толстыми линзами очков. Две старушки в вестибюле, которые охраняли вход. Почему она сразу их не опросила? Или это уже случилось и Элли ничего путного не узнала? Она бросилась в вестибюль и сразу заметила там две седые головы. Старушки сидели рядышком здесь, на скамейке. На Элли уставились две пары бдительных глаз, непомерно увеличенных стеклами дешевых очков. Ей даже не пришлось представляться.
– Вы, наверное, та дама из полиции? – сказала та, что постарше.
Элли присела перед ними на корточки:
– Вы здесь часто бываете?
– Это самое лучшее место. Здесь все время что-то происходит, правда, Бурги? – Она ткнула подружку в бок, та кивнула.
– И вы видите всех, кто заходит или выходит, да?
– По-другому и быть не может, верно? – ответила Бурги. – Иногда нам приходится кое-чего не замечать. – Они хрипло хихикнули. Вальдорф и Штатлер[59] пансиона для престарелых.
– Речь пойдет о позавчерашнем дне. – Элли достала копию фоторобота из сумочки. – Позавчера приходил новый сотрудник и представился на проходной. У нас есть его предполагаемый портрет. Вы его видели?
Дамы взяли в руки листок, повертели его в руках, рассмотрели без очков, потом в очках, потом снова без, их губы шевелились от усердия.
Наконец они вернули фото Элли.
– Да, он был здесь. Он плохо ориентировался, – произнесла первая.
– Вам не запомнилось в нем ничего необычного?
– Ничегошеньки. На нем была шапочка, и мы не слышали, как он представился. Верно, Бурги? Мы не прислушиваемся.
– Мы не очень-то любопытствуем. – Бурги покачала головой. – Не толстый, не худой, нормальный такой…
Элли уже встала и едва не пропустила последнее слово:
– …колченогий.
Она снова присела на корточки и пристально посмотрела на старушку.
– Вы хотите сказать, что он хромал?
– Да, а разве я этого не говорила? Колченогий он.
Только в туннеле Вехтер снова начал думать. Его окутала темнота и туман нарушенных предписаний. Возле него сидел Оливер, прижимал рюкзак к коленям и молчал. Если у Вехтера ничего не выйдет, мальчик так и будет молчать, пока они не доберутся до виллы в Герцогпарке. Его холодное спокойствие испарилось, словно его и вовсе не было. Остался лишь несчастный маленький мальчик из подвала. Вехтер больше не верил ни одной из его личин.
«Кто же ты такой?» – мысленно спросил он.
В тоннеле Рихарда Штрауса образовалась пробка. Здесь всегда была пробка. Перед ними тянулась бесконечная вереница стоп-сигналов, и никакого света в конце тоннеля – лишь яркое сияние фонарей, зеленое мерцание аварийных выходов. Красные огоньки колонн экстренного вызова, голубые – путевых указателей. Словно запоздалые рождественские огни. Вехтер барабанил по рулю пальцами. Ему бы разозлиться, по-настоящему разозлиться. Пока они стояли в пробке, у него все росла уверенность в том, что он занимается ерундой. Но обратной дороги нет. Здесь, в пробке, это никого не интересовало, кроме того, он ведь был из полиции. После нескольких попыток он сумел дозвониться до районного представителя управления по делам молодежи.
– Смеешься, что ли, – ответил коллега. – Я же не социальный работник, который заходит, чтобы подержать ребенка за ручку. Ты вообще представляешь, что здесь творится прямо сейчас?
– Нет, но…
– Звони в управление по делам молодежи, социально-психиатрическую службу, хоть куда-нибудь.
– А как ты думаешь, чем я все это время только и занимаюсь?
Сотрудник вздохнул в трубку:
– Я могу послать патрульную машину, попробую. Но теперь мне снова нужно…
Связь оборвалась. Вехтер поставил телефон на крепление. Оливер смотрел в окно, словно речь шла о ком-то другом.
– Ты действительно хочешь домой?
Тот слегка вздрогнул – единственная реакция, больше ничего. Оливер смотрел в окно, хотя снаружи ничего не было видно, кроме запасного выхода, а за ним виднелся еще один тоннель.
– Ты сегодня тоже не с каждым разговариваешь, правда?
Оливер отреагировал на эту фразу точно так же, то есть никак. Вехтер сдался и включил радио. Сначала объявили о пробке, в которой он стоял, потом из динамиков полилось:
– Лучший прогноз погоды по Баварии… Пожалуйста, надевайте на колеса снеговые цепи. На границе Альп и в Баварском лесу есть опасность обрушения деревьев под тяжестью снега.
Собственно, Вехтеру нравился этот тоннель. Здесь можно было и в пробке постоять, и услышать по радио, какая снаружи погода у тех, кто не стоит в этой пробке. Какое спокойствие! Мотор урчит, из печки доносится запах оплавившегося кабеля, а из колонок льются хиты восьмидесятых, которые в его юности еще не были старьем. Оливер с отвращением поморщился.
– Мне включить другую волну?
Никакой реакции. Вехтер оставил канал «Бавария 3», снова забарабанил пальцами и пробормотал:
– All right now…[60]
И тут же осекся. Для мальчика рядом с ним уже ничто никогда не будет хорошо.
Непринужденная беседа? Он не умел ее вести, так и не научился. Если тебе нечего сказать, то лучше сидеть молча. Он-то думал, что между ним и Оливером есть какая-то особая связь. Но если такая и была, то она уже оборвалась.
Оливер был истощен, он растянул резерв сил точно до сегодняшнего дня, и больше он не станет добровольно открывать свою ракушку молчания.
– Один пфенниг за одну твою мысль, Оливер.
– Пфеннигов больше нет, – ответил мальчик, не сводя глаз с бетонной стены.
– Я знаю. А у меня до сих пор четырехзначный почтовый индекс[61].
Комиссар выпал из времени. Застрял во временной петле. Так же, как и этот мальчик, выпал из мира и очутился в нескончаемом кошмаре. Разве все они не жили в параллельной вселенной?
– Ты действительно не хочешь отправиться в пункт помощи несовершеннолетним или…
– Я хочу домой.
– Ты там будешь один. Твой папа…
– Мне все равно. Я все время был один.
Он не мог оставить мальчика одного перед виллой. Снаружи все еще находился убийца, а может, и двое убийц. Но Вехтер не мог и принудить Оливера. Это доходчиво объяснила женщина из управления по делам молодежи. В четырнадцать лет у каждого есть право на собственное несчастье.
– У тебя есть друг, которому ты можешь позвонить?
– Нет, черт побери. Я просто хочу выспаться.
«Конечно выспишься, только сначала расскажешь мне всю историю», – подумал Вехтер.
Он произнес это вслух. Или мысль вылетела, а Оливер сумел ее поймать и прочесть.
– Вы ведь уже все знаете.
– Ни черта я не знаю, – ответил Вехтер. – Вчера умер один старик.
– Ну и что? Старые люди иногда умирают.
– Его убили.
Оливер впервые взглянул на комиссара, было слишком темно, чтобы прочесть эмоции на его лице. Это был Оливер или тот ребенок-уродец, который его защищал?
На секунду Вехтер потерял бдительность: перед ним образовался просвет, и какой-то джип вклинился вперед, мигая аварийными огнями. Когда-нибудь они поставят синие мигалки на крышу и будут разъезжать, как русские олигархи.
Оливер прижал рюкзак к себе.
– Я не хотел тебя пугать, – произнес Вехтер.
– Я и не боюсь.
И это вранье. Вехтер носом чуял его страх.
– Я подожду с тобой, пока приедут коллеги.
– Мне не нужно, чтобы меня кто-то защищал.
– Иногда это неплохо – оказаться под чьей-то защитой.
Оливер молчал. Кто до сих пор защищал его? Отец? Роза Беннингхофф? Вехтер перегнулся на заднее сиденье и нащупал холодный пластик пакета для улик. Собственно, он хотел придержать эту вещицу для сегодняшнего допроса. Но до этого дело не дошло. Последний джокер.
– Мы его нашли в твоей комнате. Ты узнаешь это? – Он протянул мальчику пакет. – Можешь вынуть его оттуда. Его уже исследовали. Да и ни к чему это было, я сразу узнал запах духов.
Оливер взял пакет в руку и вытащил мягкий кашемировый шарф. Аромат распространился в машине, его Вехтер мог узнать где угодно, потому что тот запечатлелся в его памяти, смешавшись с запахом свежей крови. «Шанель № 5», так сказал криминалист и кивнул со знанием дела. Сладкий, тяжелый цветочный аромат, но это только поверхностный налет, а из-под него пробивается острый звериный запах, пропитанный феромонами. Духи для женщин, которые не хотят приятно пахнуть, а желают пометить территорию.
– Это мой. – Оливер скомкал и прижал его к груди.
– Нет, Оливер. Мы знаем, что он принадлежал Розе Беннингхофф.
– Она мне его одолжила. Когда я забыл свой.
– И поэтому он лежал у тебя под подушками?
Пальцы Оливера мяли мягкую ткань. Запах убитой женщины заполнил машину, которая за несколько секунд превратилась в тюрьму.
– Придет время рассказать всю историю.
Вереница машин продвинулась еще на несколько метров, Вехтер включил передачу. Выезда все еще не видно. Никакого продвижения вперед. Никакого продвижения назад.
Ханнес не понимал, почему Хенке хотел оставить его в этом деле. Ханнес думал, что Хенке использует любую возможность, чтобы держать его подальше от расследования. Но, к удивлению Ханнеса, его обязали присутствовать на прокурорском допросе. Хенке наверняка не считался с его мнением. Где же собака зарыта? Ханнес спешил вверх по лестнице. Подняться по лестнице можно так же быстро, как прочитать «Отче наш». Но он двигался медленно, как разбитая телега. Перемещаясь в этом темпе, Ханнес чувствовал, как течет его жизнь. Шея уже закостенела. Он опоздал. Йонна отправила его на работу. Он вдруг очутился снаружи, в куртке, с чашкой эспрессо в руке. Он был ей так благодарен за это. Ханнес не хотел позволить Хенке одному насладиться успехом при аресте Баптиста.
