Дэниел Силва - Англичанка
— Ты кто такой? — спросил тот.
— Николас Эйвдон, — ответил Михаил.
— Кто ты?
— Твой худший кошмар. Не заткнешься — убью.
***В оперативном центре на бульваре Царя Саула огоньки, обозначающие участников группы, двигались вверх по карте Москвы — все, кроме одного, который застыл на Театральном проезде, ниже Лубянки. Никто не радовался, не поздравлял друг друга. Случай был не тот, ибо Москва имела обыкновение мстить.
— Тридцать секунд, — произнес Навот, глядя на экран. — Неплохо.
— Тридцать три, — поправил его Шамрон. — Хотя… какая разница?
— Для тебя, видно, большая.
Шамрон слабо улыбнулся. Он и правда считал каждую секунду. Он всю жизнь считал: число родных, погибших во время холокоста. Число соплеменников, погибших от пуль и бомб. Число раз, когда он обманывал смерть.
— Далеко им до явки?
— Сто сорок семь миль от внешнего кольца МКАДа.
— Что обещают синоптики?
— Погода жуть, — сказал Навот, — но ребята справятся.
Больше Шамрон ничего не сказал; Навот так и следил за огоньками на карте Москвы.
— Тридцать секунд, — повторил он. — Неплохо.
— Тридцать три, — снова поправил его Шамрон. — Будем надеяться, что никто их не видел.
***Шамрон не знал, однако та же мысль пронеслась в голове человека, что стоял у окна гостиничного номера, на четвертом этаже «Метрополя» и следил за желтой крепостью на Лубянке. Ждал хоть какой-то реакции: огней на верхних этажах, машин, выезжающих из гаража… Нет, ничего этого не будет. Лубянка всегда умела скрывать эмоции, так же, как Россия всегда умела скрывать своих мертвецов.
Отойдя от окна, он выключил ноутбук и положил его в боковой карман сумки. Потом спустился на первый этаж на лифте, в компании двух проституток: семнадцатилетние, выглядели они на все сорок пять. Снаружи у тротуара урчал на холостых оборотах внедорожник «вольво», за которым присматривал невзрачный парковщик. Человек дал ему щедрые чаевые, сел за руль и уехал. Двадцать минут спустя, обогнув кремлевские стены, влился в реку металла и огня, текущую к северной границе Москвы. В оперативном центре на бульваре Царя Саула, впрочем, он оставался просто светящейся красной точкой, ангелом возмездия посреди города грешников.
51
Тверская область, Россия
Некогда дача принадлежала большому человеку, члену ЦК (если не Политбюро). Точно никто бы не сказал, потому как в дни хаоса после распада СССР система рухнула: государственные предприятия простаивали, ведь никто не мог найти ключи от них; государственные компьютеры спали, ведь никто не мог вспомнить коды. Россия выпала в опасное новое тысячелетие без руководства и памяти. Кое-кто поговаривал, дескать, память сохранилась, да только сейчас амнезию активно симулировали.
Несколько лет дача стояла бесхозная, запущенная, пока один новый русский, застройщик по фамилии Блох не купил ее за бесценок и не восстановил. Позже, как и многие ранние олигархи, он впал в немилость новых обитателей Кремля и, пока мог, бежал из страны. Обосновался в Израиле: отчасти потому, что считал себя немного евреем, да и просто ни одна другая страна его не приняла бы. Со временем Блох распродал все свои российские активы и недвижимость, кроме дачи — ее отдал Ари Шамрону, попросив использовать подарок с умом.
Дача стояла у безымянного пруда, и вела к ней дорога, не отмеченная ни на одной карте. Даже не дорога вовсе, а тропа посреди березового леса, проложенная еще до того, как образовалась сама Россия. У дачи сохранились родные ворота и знак «ПРОЕЗДА НЕТ», который Блох — дитя сталинской эпохи — побоялся убрать. Знак коротко блеснул в свете фар, когда Габриель проехал мимо по тряской заснеженной дороге. Потом впереди показался собственно дом: массивная деревянная постройка с двускатной крышей и широкой верандой по периметру. Снаружи стояли припаркованные машины, включая волгатековский «мерседес» S-класса. Когда Габриель выбрался из салона, рядом во тьме мелькнул тлеющий кончик сигареты.
— Добро пожаловать в Шангри-Ла,[16] — сказал Кристофер Келлер. Одетый в тяжелую пуховую парку, он сжимал в руке «макаров».
— Как периметр? — спросил Габриель.
— Холодно, как в аду, зато все чисто.
— Сколько протянете снаружи?
Келлер улыбнулся.
— Я же спецназовец, детка.
Габриель вошел в дом. Группа расположилась кто где в уставленной деревенской мебелью комнате. Михаил, по-прежнему одетый для ужина, опустил правую руку в тазик с ледяной водой.
— В чем дело? — спросил Габриель.
— Ударился.
— Обо что?
— Об лицо.
Габриель велел показать руку: она распухла, кожа на трех костяшках содралась.
— Сколько раз ты ударился?
— Один или два. Ну, или десять, а то и все двенадцать.
— А как лицо?
— Сам взгляни.
— Где он?
Михаил указал на дверь.
***Среди прочих роскошеств на даче имелось противоатомное убежище. Когда-то в нем хранился годовой запас еды, воды и предметов первой необходимости. Теперь в убежище расположились двое — обмотанные полосами скотча с ног до головы. Впрочем, даже так было видно, что лицо старшего из них сильно пострадало после столкновений с тяжелой правой рукой Михаила. Этот человек сидел у стены, вытянув ноги. Когда вошел Габриель, он принялся вращать головой, будто тарелкой радара — в поисках вражеского самолета. Габриель присел перед ним на корточки и рывком сорвал полоску скотча с глаз, отхватив при этом часть бровей, отчего стало казаться, будто пленник испытывает непроходящее удивление. На одной щеке его темнел огромный синяк, под сломанным носом запеклась корка крови. Улыбнувшись, Габриель сорвал скотч с губ Жирова.
— Привет, Павел, — поздоровался он. — Или мне звать тебя Поль?
Жиров молчал, и Габриель присмотрелся к его носу.
— Больно, поди? Но ведь ты русский, тебе не привыкать.
— Я отплачу за любезность, Аллон.
— А-а, так ты узнал меня.
— Еще бы, — чересчур уверенно произнес Жиров. — Ты был у нас под колпаком с самого начала, как прилетел сюда.
— У кого это — у вас? — спросил Габриель. — «Волгатек»? СВР? ФСБ? Или забудем о тактичности и будем звать вас КГБ? Кем вы, собственно, и являетесь.
— Тебе не жить, Аллон. Ни тебе, ни твоим шавкам. Живыми из России не выберетесь.
Улыбка так и не сошла с лица Габриеля.
— Как по мне, так лучше не разбрасываться пустыми угрозами, Павел.
— Твоими бы устами…
— Брось притворяться, будто знал о моем присутствии в Москве и о том, что Николас Эйвдон — мое творение. Знай ты, что он мой агент, пальцем бы не посмел его тронуть без поддержки ФСБ.
— Кто сказал, что я без поддержки?
— Я.
— Ошибаешься, Аллон. Хотя тебе не привыкать. Вот погоди, пройдет всего пара часов, и выяснят личности всех твоих людей… Тогда уже вам переломают носы и бросят в подвал.
— Ну, тогда приступим.
— К чему?
— К исповеди. Ты расскажешь миру, как похитил англичанку по имени Мадлен Хэрт, чтобы «Волгатек-Нефтегаз» получил наконец доступ к североморской нефти.
Жиров изобразил удивление.
— Англичанку? Так весь сыр-бор из-за нее?
Габриель медленно и разочарованно покачал головой.
— Брось, Павел, — сказал он. — Ты ведь умный человек. Ты похитил ее с Корсики, на прибрежной дороге близ Кальви, через несколько часов после того, как пообедал с ней в «Ле Пальмье». Марсельский выродок Марсель Лакруа отвез тебя и пленницу на материк, и там ты поручил ее заботам другого выродка, Рене Броссара. Затем, содрав с британского премьер-министра десять миллионов евро, спрятал девушку в багажник машины, на берегу моря близ деревушки Одрессель, и чиркнул спичкой.
— Неплохо, Аллон.
— Догадаться было несложно: ты оставил много следов. Намеренно, впрочем — ибо хотел подставить французских урок, свалить похищение Мадлен на них. Однако ты серьезно ошибся, когда не послушал моего совета — не вредить Мадлен. Я предупредил, что́ в противном случае с тобой станет. Обещал найти тебя и убить.
— Чего ждешь? Зачем подвергать людей риску? Брать меня в заложники, прятать в подвале где-то у черта на рогах?
— Ты не заложник, Павел, ты узник. Здесь оказался, потому что тебе сегодня крупно повезло. Хотя ты этого и не заслуживаешь. Я собираюсь оказать тебе редкую в нашем деле услугу: дать второй шанс.
— Я должен его отработать?
— Ответишь на пару вопросов, чтобы увязать концы с концами.
— И только-то?
Габриель кивнул.
— А дальше что?
— Мы тебя отпустим.
— Куда? — напрягся Жиров.
— Вернешься в «Волгатек», в СВР. Заползешь назад под камень, из-под которого вылез.
Жиров изобразил снисходительную улыбку.
