Александра Олайва - Последняя
«Ты уже знаешь».
Мне надо знать.
Я проверяю заднюю дверь. Она тоже заперта, но в ней есть окошки: девять больших прямоугольников. Обхожу Бреннана и беру медитирующую лягушку. Она небольшая и прекрасно ложится в ладонь. А еще она тяжелая. Я разбиваю лягушкой стеклянную вставку рядом с замком. Разлетевшееся стекло колет мне пальцы. Я просовываю руку и отпираю дверь.
Дверь ведет на кухню. Войдя, первое, что я замечаю, – это запах. Несвежий, затхлый. Я медленно бреду по кухне, щуря глаза. В мойке лежит посуда, несколько плошек, стакан. Кажется, из стакана торчит соломинка. Иду мимо холодильника, в коридор. Моя нога что-то зацепляет. Металл громко звякает – и я от неожиданности отскакиваю назад.
Собачья миска. Секунду я не могу объяснить ее присутствие, а потом догадываюсь, что родители, наверное, привезли Лолу: белую пушистую громкую собачонку, которую мать завела после того, как я перестала приезжать домой на лето. Я часто забываю о ее существовании. Ногой отодвигаю миску к холодильнику и выхожу в коридор. Напротив меня – туалет с раковиной, а гостиная – впереди, за аркой.
По дороге в гостиную мой взгляд зацепляется за рамку с нашим свадебным коллажем, висящую у лестницы. Вот они, мы: восемь кадров счастливого будущего. Я больше всего люблю ту, на которой он один, в светло-сером костюме и темно-зеленом галстуке. Он ждет, чтобы я пришла к нему по проходу – проходу по лужайке, обрамленному друзьями, деревьями и цветами, с ковром из клевера. У него серьезное лицо. Он настроен решительно. Но уголок его рта чуть приподнят, готовясь к улыбке.
Я поворачиваюсь к арке. Там все-таки может оказаться плакат. Он может стоять там и ждать.
На нашем первом настоящем свидании он сравнил мои глаза с бутылкой минералки, «Перье». С полной бутылкой, уточнил он, потому что в них искры играют.
Передо мной появляется гостиная. Его там нет. Плакат не вывешен. В этой пустой, немного захламленной комнате я одна. Но его следы тут есть: коробки с видеоиграми на полу рядом со стенкой, закрытый ноутбук на журнальном столике… Стопка выстиранного белья на диване: его осталось только разложить по местам. Я сажусь на диван, узнав красные трусы-боксеры с рисунком в виде разных узлов. Синюю футболку с полумарафона, в котором мы вместе участвовали.
Когда я пересказала соседке по комнате его слова насчет «Перье», та застонала. Но он сказал это так, что получилось забавно и мило: с идеальной смесью искренности и легкомыслия. Я сказала ей, что это трудно объяснить. Но после ее стона я не стала откровенничать насчет того, что в конце обеда я сравнила его глаза с шоколадным тортом, который мы взяли на двоих.
Рядом с ноутом лежит несколько дистанционных пультов, контроллер от игровой приставки и книжка с детскими именами, которую мы купили перед моим отъездом. Я беру книгу. Костяшки у меня в крови, и пальцы оставляют на суперобложке яркие пятна. Я листаю страницы с загнутыми уголками. Во рту у меня горько. Некоторые из закладок для меня новые. На одной из таких страниц подчеркнуто имя Эбигейл. На другой – Эммит.
Когда мы в первый раз спали вместе, утром я повернулась и обнаружила, что он смотрит на меня этими темно-шоколадными глазами.
– Рановато для торта, – сказала я, – но ладно уж, кусочек можно.
И я придвинулась к нему и прикусила ему ресницы. Я почувствовала, как он напрягся, и меня захлестнуло сожаление: я зашла слишком далеко, я все испортила! – и тут он рассмеялся, просто покатился от хохота. Это стало началом всего, началом нашей семьи.
В коридоре появляется Бреннан. Он рассматривает свадебный коллаж. Мне вдруг становится интересно, может ли он узнать на снимках меня: с завитыми волосами, с макияжем, в чистом сливочно-белом платье с открытыми плечами, усыпанном кристаллами Сваровски. Я открываю книгу на мужских именах на Б. Бреннан. У этого имени ирландское происхождение, как я и думала, а вот значение оказывается неожиданным. «Тень, – написано в книге. – Печаль. Слеза».
Мой смех похож на гром преодоленного звукового барьера.
Паренек поворачивается ко мне.
– Чего? – спрашивает он.
Я закрываю книгу и обвожу взглядом комнату, надеясь на подсказку. Однако я вижу только нашу жизнь – брошенную. Я отношу книгу к стеллажу у задней стены и ставлю между «Готовим на двоих» и «1984». Когда мы только переехали, то просто распаковали книги и поставили как попало, пообещав себе привести все в систему, когда обживемся. Последняя коробка была распакована уже через месяц, но к этому времени мы уже привыкли устраивать охоту за книгой, которую захотелось почитать. Мы сделали вид, что это – игра, которую мы сами придумали.
– Я иду наверх, – объявляю я.
Паренек отходит в сторону.
«Третья ступенька перед площадкой заскрипит», – думаю я.
Третья ступенька перед площадкой скрипит.
Коридор на втором этаже длинный и узкий, в нем по две двери с каждой стороны. Справа – ванная и наша спальня. Слева – комната для гостей и домашний тренажерный зал, который планировалось превратить в детскую. Мы собирались перенести тренажеры в подвал, когда придет время. Беговая дорожка, коврики для йоги и разномастные гантели, за которые мы никогда не брались. Подвал – это сырая пещера, но мы его приведем в порядок. Так мы себе обещали.
Дверь ванной открыта. Я заглядываю в нее. Я привыкла видеть ее без очков или контактных линз. Наша занавеска для ванны с антарктической сценкой сдвинута в сторону, но я и так знаю, где какой мультяшный пингвин. Фран застыла на ходу, а Горацио и Элвис отдыхают у себя на айсберге.
Дверь гостевой комнаты закрыта, пряча вещи моих родителей. Дверь в тренажерную, нашу несостоявшуюся детскую, тоже закрыта.
А вот дверь нашей спальни открыта. Я это увидела сразу, как поднялась по лестнице, а теперь до нее всего четыре шага, я уже вижу часть комнаты. Наш длинный туалетный столик, двери встроенного шкафа… Я не вижу нашей кровати или входа в ванную. Они справа от двери, скрыты стеной.
Голова у меня кружится, виски давит.
«Не надо было сюда приходить».
Мне больше некуда было идти.
Я ощущаю присутствие паренька: он близко. Упираюсь левой рукой в стену, прижимая окровавленные пальцы к уродливым желтым обоям в цветочек: еще одно, что мы хотели переделать и никогда уже не переделаем. Молюсь, чтобы я ошиблась. Чтобы он оказался там: ждал меня с букетом разномастных цветов. Он всегда покупал смесь ароматных цветов. В смешанных букетах всегда бывает лилия – по крайней мере в хороших букетах. Я думаю о том, как чудесно будет пахнуть этот букет. Если только он не попросил флористку собрать букет только из лилий. Лилий с оранжевой пыльцой на длинных тычинках. Они красиво выглядят, но пахнут отвратительно и так и норовят испачкать мне пальцы.
Наверное, именно этот запах я и чувствую с тех пор, как поднялась по лестнице. Пыльцу лилий. Может, вся комната полна лилий, и вонь их гнилой пыльцы наполняет воздух, плывет навстречу мне по коридору.
– Лилии, – говорю я громко. – Это лилии.
Только пыльца лилий пахнет не так.
– Майя? – окликает меня паренек.
– Не могу, – говорю я.
Я не могу идти обратно. Я не могу идти дальше. Я не могу стоять здесь вечно.
– Я войду, – говорит он.
Я поднимаю отекшую руку, чтобы его остановить, но он и не шевельнулся.
Мне приходится мобилизовать все мои силы, чтобы поднять ногу.
Узнаю наше коричневое с золотым одеяло. Кровать смята, одеяло бугрится на дальней стороне. На моей стороне.
Вот мое наказание. За обрыв, за домик. За то, что вообще уехала из дома.
Череп у меня сжимается. Скальп сжимается еще быстрее. Я чувствую, как у меня внутри глазниц нарастает давление.
Малыш. Наш малыш. Маленький мальчик с голубыми глазами. Я оставила его, плачущего. Я должна была бы знать. Пальчики у него были такие пухленькие и цепкие, и я его там оставила, а ты здесь, мертвый, и я даже не знаю, сколько времени прошло, потому что отправилась поиграть.
Мы и познакомились за игрой «Вопросы и пари», и в последнем раунде ты поставил все на мой ответ: 1866. Я ошиблась на год: ты потерял все, и я тоже. Через три года твой шафер оформил эту историю взаимного проигрыша как историю общего выигрыша в виде тоста, заставившего нас смеяться до слез. Потом мы еще гадали: много ли найдется свадеб, на которых упоминали бы о политических убийствах?[12]
Мой взгляд на секунду останавливается на окне. Солнечный свет меня слепит. Сейчас должен был бы идти дождь.
Я чувствую удар от собственного падения на пол, не заметив падения, не ощутив, как у меня подкосились ноги.
Тебя нет. Ты здесь, но тебя нет.
Мне не следовало возвращаться.
Мне следовало сохранить надежду.
Паренек проходит мимо меня к кровати. Я не могу на него смотреть. Я не могу на него не смотреть. Если я моргну, у меня кожа лопнет. Я фокусирую взгляд на ближайшей ножке кровати. Красное дерево, куплена у незнакомого человека через Интернет. Мы добились скидки в пятьдесят долларов из-за царапины, которая потом прекрасно заполировалась. Паренек поднимает одеяло, делает то, чего я сделать не в состоянии, потому что я уже так делала, а я стою на коленях и прошу мое сердце прекратить биться, умоляю его остановиться. Ну, пожалуйста! Неясная фигурка паренька отшатывается, роняя одеяло. Его громкий вдох – ураган, которому я не могу противиться. У меня звенит в ушах, а мой взгляд падает на мои руки. Одна уродливо раздутая и синяя, вторая – с изрезанной кожей. Я не чувствую обеих. Я чувствую только нескончаемое, оглушительное буханье моего сердца, которое нелепо желает биться дальше.
