Рут Ренделл - Бестия
Витиеватая манера говорить не многим прояснила Вайну, чем он зарабатывает себе на жизнь, даже когда мистер Литтлбери принялся сам об этом рассказывать. Он был американцем, родился в филадельфии, жил в Цинциннати, штат Огайо, в то время как Харви Копленд преподавал там в университете. Именно тогда они и познакомились. Престон Литтлбери оказался знаком также с вице-ректором университета Юга. Он и сам в своем роде был академиком, работал в музее Виктории и Альберта, имел репутацию опытного искусствоведа и однажды написал даже столбец об антиквариате для общенациональной газеты. Похоже, что сейчас он занимался покупкой и продажей антикварного серебра и фарфора.
Вот и все, что удалось извлечь Вайну из туманных и уводящих в сторону витиеватостей Литтлбери. Пока он рассказывал, Вайн лишь послушно кивал головой, подобно фарфоровому китайскому болванчику.
— Я довольно много путешествовал, во все концы света, вы знаете, провел значительное время в Восточной Европе — благодарный рынок, знаете ли, особенно после «холодной войны». Позвольте поведать вам об одной забавной истории, имевшей место, когда я пересекал границу между Болгарией и Югославией…
Над Бэрри нависла угроза: он чуял, что придется выслушать очередной анекдот на вечную тему — бюрократической путаницы. Три подобных Вайн уже выдержал, а потому поспешил пресечь очередную попытку:
— Давайте побеседуем об Энди Гриффине, сэр. Одно время он работал на вас? Нам важно знать, где он мог быть за несколько дней до убийства.
Подобно большинству любителей поговорить, Литтлбери не нравилось, когда его прерывают.
— Что ж, хорошо, я именно к этому и подходил. Я в глаза не видел этого человека вот уже почти год. Вы знаете об этом?
Вайн кивнул, хотя на самом деле не знал. Признайся он в обратном, пришлось бы выслушивать дальнейшие разглагольствования мистера Литтлбери о приключениях на Балканах за весь последний год.
— Вы нанимали его?
— Можно и так выразиться, — осторожно проговорил Литтлбери, взвешивая каждое слово. — Все зависит от того, что вы подразумеваете под словом «нанимали». Если вы хотите сказать, что я включал его в… как это называется? Ах, да, вспомнил, в платежную ведомость, то со всей категоричностью позволю себе заявить вам, что это не так. Видите ли, это избавляет от необходимости, к примеру, делать отчисления на медицинскую страховку или же регистрироваться в той или иной налоговой инспекции. Если же, с другой стороны, вы имеете в виду случайную работу, роль чернорабочего, — тогда вы абсолютно правы. В течение весьма недолгого времени Энди Гриффин получат от меня, я бы сказал, минимальное жалованье. — Литтлбери снова соединил пальцы рук и устремил поверх них пронизывающий взгляд на Вайна. — Он исполнял такую интеллектуальную работу, как мытье автомашины и подметание территории. — Употребление последнего слова впервые выдало его филадельфийское происхождение. — Выводил на прогулку мою собачку, ныне, увы, отошедшую в мир иной. Однажды, помнится, поменял колесо, когда оно спустило, — прокололось, хочу добавить для вас лично, сержант.
— Вы когда-нибудь платили ему долларами?
Если бы кто-то сказал Вайну, что этот человек, само воплощение рафинированности, или, скорее, как определил бы он сам, цивилизованности, использует любимое выражение заключенных, привыкших к осторожности, он бы не поверил. Но Престон Литтлбери поступил именно так.
— Возможно.
Ответ сорвался с его губ так быстро, что Вайн едва разобрал его. Ну вот, сейчас последуют привычные уловки типа: «Если быть абсолютно честным с вами» или же: «Сказать вам по правде»… Прибегать к чудовищным клятвам, чтобы выгородить себя, к примеру: «Я невиновен, клянусь жизнью жены и детей», у Литтлбери пока оснований не было. Да впрочем, сдается, у него нет ни жены, ни детей. Одна собачонка, и та уже сдохла.
— И все же, сэр? Не могли бы вы припомнить точнее?
— Но это было так давно…
Чего он боится, подумал Вайн. Ну разве что скандала с Центральной налоговой инспекцией из-за нелегальных сделок. Вполне возможно, он имеет дело с долларами. Восточноевропейские страны предпочитают их фунтам стерлингов и ценят куда выше, чем собственную валюту.
— Мы обнаружили некоторое количество долларов… — И тут же поправил себя: — Э-э, долларовых банкнот, у Гриффина.
— Но это универсальная валюта, сержант.
— Да. Поэтому иногда вы могли платить ему долларами, сэр, постарайтесь вспомнить.
— Вполне возможно. Раз или два.
Не склонный более иллюстрировать каждый ответ забавной басенкой из собственной жизни, Литтлбери, казалось, сделался на редкость стеснительным. Словно лишился вдруг дара красноречия. Глаза его потеряли блеск, руки неподвижно застыли на коленях. Вздохнув, Вайн быстро проговорил:
— У вас есть банковский счет в Кингсмаркхэме, сэр?
— Нет.
Ответ прозвучал отрывисто и быстро. Вайн вспомнил, что он жил в Лондоне, то ли приезжал туда на выходные, то ли еще зачем. Наверняка ему случалось задержаться там до понедельника, а значит, могли понадобиться и наличные…
— Вы хотите еще о чем-то спросить? У меня сложилось впечатление, что вас интересует, скорее, Энди Гриффин, чем лично мои финансовые проблемы.
— Последние дни его жизни, мистер Литтлбери. Признаться, мы так и не знаем, где он их провел. — Вайн назвал собеседнику интересующие его даты. — С утра в воскресенье до второй половины дня во вторник.
— Уж точно не со мной. Я был в Лейпциге.
* * *Полиция Манчестера подтвердила смерть Дейна Бишопа. В свидетельстве о смерти говорилось, что он скончался от сердечной недостаточности, и в качестве сопутствующего диагноза называлась пневмония. Ему было двадцать четыре года, проживал он в Олдхэме. Причина того, что ранее он не попал в поле зрения Уэксфорда, заключалась в отсутствии у Бишопа приводов в полицию. За ним официально числился лишь один случай правонарушения, да и тот произошел спустя три месяца после смерти Кейлеба Мартина, — грабеж магазина в Манчестере.
— Я намерен возбудить против Джема Хокинга дело по обвинению в убийстве, — сказал Уэксфорд.
— Но он ведь уже в тюрьме, — вяло возразил Берден.
— Не в той тюрьме. Эта ненастоящая.
— Не узнаю я вас что-то, — вздохнул Берден.
Глава 20
— Если бы мисс Джонс погибла, я хочу сказать, мисс Дэвина Джонс, — сказал Уилсон Бэрроуби, поверенный, — то несомненнно, что и поместье, и прочее имущество унаследовал бы ее отец, Джордж Годвин Джонс. Других наследников не существует. Мисс Флори была младшей в семье. — Он печально улыбнулся. — Вы же помните — «Маленькая негодница большого семейства». И вправду, она на пять лет моложе младшего из единокровных братьев и сестер и лет на двадцать моложе самой старшей сестры. Двоюродных сестер и братьев у нее нет. Брак профессора Флори был инфантильным, плодовитой их семью не назовешь. Профессор Флори вполне мог бы рассчитывать на кучу внуков, десятка на два, на самом же деле их было только шесть, в том числе — Наоми Джонс. Из ближайших родственников мисс Флори больше одного ребенка в семье было лишь у одного, да и из этих двух один умер в младенчестве. Среди четверых племянников и племянниц мисс Флори, которые были живы десять лет назад, трое — почти ее ровесники, а четвертая лишь на два года младше. Это ее племянница, миссис Луиза Меррит, но и она умерла в феврале где-то на юге Франции.
— А их дети? — спросил Уэксфорд. — Внучатые племянники и племянницы?
— При отсутствии завещания они не имеют права наследовать, если же завещание существует, они наследуют часть имущества лишь в том случае, если их имена в нем оговорены. Их всего четверо — это дети миссис Меррит, которые живут во Франции, а также сын и дочь старших племянника и племянницы. Но я уже говорил вам, вопрос об их наследовании не стоит. По условиям завещания, как вы уже, наверное, знаете, все отходит мисс Дэвине Джонс с оговоркой, что в соблюдение жизненных интересов мистера Копленда ему позволено жить в Тэнкред-хаусе до конца жизни; то же самое касается миссис Наоми Джонс, которой также разрешено оставаться там до самой смерти. Уверен также, что вы знаете — помимо дома, земель, чрезвычайно ценных мебели и украшений, увы, утерянных, есть еще и состояние в размере почти миллиона фунтов стерлингов. По нашим дням не так уж и много. Остаются еще проценты с продажи книг мисс Флори, — если я не ошибаюсь, в размере примерно пятнадцати тысяч фунтов в год.
Уэксфорду цифры показались немалыми. Он не ошибся, назвав Дэйзи в разговоре с Джойс Вирсон богатой. К поверенному Дэвины Флори он отправился с запозданием, поскольку только сейчас окончательно укрепился во мнении, что убийство в Тэнкред-хаусе — дело, до известной степени, «домашнее». Мало-помалу он пришел к выводу, что грабеж напрямую с убийством не связан. Причина крылась где-то в доме, в клубке запутанных семейных отношений, но вот где именно? Не может ли вдруг объявиться еще какой из родственничков, ускользнувший из поля зрения Бэрроуби?
