Эрин Харт - Земля призраков
Он заметил, что Нуала несколько раз с любопытством на него поглядывала. Почему он чувствовал себя таким напряженным, хотя быть здесь казалось так просто, так легко? Добрые чувства согревали, подобно вину. Они не угасли и пока они ужинали, и пока он занимался с Рошин, помогая ей разучивать новую мелодию, и когда они с Нуалой пошли спать. Наблюдая, как она раздевается, он представлял себе, что останавливает ее пальцы, прикасающиеся к молнии на юбке, и снимает ее сам. Но даже в мечтах он был неуклюж, нерешителен, неуверен в ее ответной реакции. Сидя на краю кровати и снимая обувь, он видел, как она выскользнула из юбки и повесила ее в шкаф. Пока она надевала через голову ночную рубашку, он воображал, что подходит к ней и прижимает к себе, впитывая ее тончайший аромат, теплоту груди и живота, чудесную мягкость бледной кожи. Ничто не мешало сделать это, кроме заглушающей силы привычки и собственного страха. Когда Нуала забралась в кровать рядом с ним, натянула на себя пуховое одеяло и взбила подушку, как делала каждую ночь, расстояние между ними показалось ему огромным. Он протянул руку и выключил свет.
Когда он прижал ее к себе, то изумился, как легко все произошло. Почему он колебался? Первый раз в их любви не было ужасной спешки. Вместо этого Девейни ощутил особую, новую нежность взаимных касаний; они снова и снова сливались в едином движении, и он слышал настойчивый шепот Нуалы. Внезапно он проснулся и обнаружил, что жена ровно дышит рядом. Девейни, который и тысячу раз до того испытывал обескураживающую нерешительность, сейчас гадал, что бы произошло, коснись он жены наяву. Сбитый с толку такими мыслями, он тихо выскользнул из постели и спустился вниз. Было начало второго, и дом пребывал в полной тишине.
Когда он зажег свет, то увидел на кухонном столе пакет от миссис Гонсалвес. Он был склеен из полосатой коричневой бумаги, с его именем и адресом, написанными забавным старомодным почерком. Мгновение он колебался, а затем взял ножницы и отрезал край пакета. Когда он это сделал, на стол выскользнула пачка тончайших, с золотом и зеленью по краям, конвертов авиапочты. Здесь было не меньше сотни писем. Лучше читать их по порядку, начиная с самых первых, поэтому он вытряхнул их из пакета и начал сортировать по датам на марках.
Из папки с делом Осборна о Майне он много не узнал. В деле были фотографии Майны, ее описания, показания рассказывавших о ней свидетелей, однако у него не сложилось отчетливого представления об исчезнувшей женщине. Свидетели обычно упоминали о внешности и характере Майны мельком, отнюдь не касаясь неповторимой сложности человеческой личности. Даже попытки мужа обрисовать ее подробней оказались неудачными. Лишь открыв первое письмо Майны, он начал понимать, какой она была. «Дорогая мама», — прочел он. Он вспомнил о голосе ее матери, эхом отдававшемся в телефонных проводах, и, кажется, почти расслышал голос самой Майны Осборн в написанных ею строчках. — «Поцелуй папу на ночь дважды. Может, когда-нибудь ты сможешь сказать ему, что это от меня». Это было единственное упоминание о том, что отец порвал с ней. Она обещала писать часто и, судя по внушительной стопке писем, сдержала обещание. Он аккуратно вложил письмо в конверт и продолжил.
Майна ярко и подробно описывала каждую из комнат в Браклин Хаус, явно сомневаясь, что мать сможет когда-нибудь посетить этот дом. Она поражалась его старине, удобству обстановки, обилию книг в библиотеке, чудесному аромату роз в саду. Только что вышедшая замуж Майна описывала пылко обожаемого Хью и застенчиво делилась со своей матерью удивлением и восторгом по поводу того, что она обрела в браке. Лицо Девейни запылало: он осознал, что это был косвенный способ поведать матери, сколь сильно она наслаждается сексом. «Я рада, что ты убедила меня не присоединяться к сестрам Ордена милосердия, хотя я так к этому стремилась. Как ты угадала, что это был бы неверный шаг?»
Но если образ Хью Осборна был облагорожен любовью, прочих людей Майна видела менее затуманенными глазами. «Люси отнюдь не самый благожелательный человек, но она скрепила сердце и храбро пытается привыкнуть ко мне. Порой, когда ей кажется, что я ее не вижу, я ловлю на себе ее пристальный взгляд. Я знаю: мое появление многое для нее изменило, но надеюсь, что когда-нибудь мы станем друзьями». О Джереми она писала: «Он такой грустный красивый мальчик, что, глядя на него, хочется плакать. Временами он вовсе не похож на ребенка, такой серьезный и задумчивый. Но иногда кажется: он жаждет, чтобы с ним обращались именно как с ребенком».
Последующие письма содержали подробности о преподавательской работе Хью, о том, как идут дела в ее мастерской; о посаженных ею в саду травах; о скудном ассортименте фруктов и овощей на маленьком рынке Данбега. В каждом письме было заинтересованное описание книги, которую она сейчас читает. Девейни изумила весьма точная характеристика отца Кинселлы: он действительно нравился Майне, и она ценила общение с ним, особенно по духовным вопросам. Но Майна Осборн была вполне осведомлена о том впечатлении, которое молодой красивый священник производил на большинство его прихожанок. В письмах вырисовывался образ высокоинтеллигентной молодой женщины, остро-наблюдательной и в то же время бесхитростной. Она многое знала, многое видела, но оставалась в неведении об истинных устремлениях тех, кто ее окружал, полагая, что все они так же открыты и благородны, как и она сама.
В первых письмах бегло упоминалось о ребенке, которого она ждет. И только однажды она выразила опасение, что ребенок появится слишком рано, прежде чем они с Хью хорошо узнают друг друга. Но по мере развития беременности Майна стала чаще сообщать матери о результатах медицинских обследований и отметила, что силы и желание писать письма и рисовать значительно уменьшились.
«Иногда я ощущаю себя совсем подавленной, нет ни желания, ни сил, чтобы работать, — писала она. — Но тогда я начинаю размышлять о миллионах клеток, развивающихся внутри меня, и понимаю: внести в мир новую жизнь — одно из высших творческих деяний».
Девейни старался не забывать, что он видит события жизни Майны Осборн словно бы спрессованными и приближенными, сквозь призму писем, которые, возможно, искажают реальность. Он обнаружил заметный перерыв в письмах, начавшийся незадолго до рождения Кристофера и продлившийся примерно шесть недель. Несомненно, заботы о новорожденном не оставляли времени для пространных писем, которые Майна присылала до этого. Он решил, что нужно обязательно выяснить у ее матери, звонила ли ей дочь по телефону или связи в это время вообще не было.
В следующем письме были фотографии: чуть-чуть неясные, крупным планом, снимки крошечного новорожденного Кристофера, с мягкими кудряшками, пухлыми щечками и маленькими прорезями ярких карих глазок. Сожалея, что долго молчала, Майна обещала теперь писать часто. Она рассказала о необычных днях и ночах, последовавших сразу за рождением сына, о всплеске различных чувств, резких сменах бодрости и усталости, о напряженном труде материнства.
Спустя недели, когда она и малыш стали привыкать друг к другу, письма Майны стали более спокойными. Муж отошел на второй план, сообщения о его научной работе сменились рассказами о проказах Кристофера, об их совместных прогулках. Хью время от времени оставался в Голвее работать, и, кажется, это беспокоило ее. Обычные проблемы, подумал Девейни. Постепенно все большее место в письмах занял Джереми, который относился к малышу с любопытством и заботой. — «Он очень ласковый, — писала Майна, — и так мило выглядит, когда он сажает Кристофера в подгузнике на свое плечо». Девейни попытался представить себе эту картину, однако тот Джереми, которого он недавно видел, никак в нее не вписывался. Сколько было Джереми тогда? Около четырнадцати, подсчитал он. Кристофер, научившийся сидеть, его первые зубки, первые шаги; фотографии спящего Кристофера — длинные темные ресницы, словно тени, лежат на его щеках… Письма Майны рассказывали обо всех подробностях их жизни. Ничто, казалось, не нарушало спокойствия. О Хью Осборне Майна упоминала только с любовью. В одном из писем она рассказала о скандале, который возник, когда Джереми посетил вместе с Майной церковную службу. Девейни понял, что мать юноши не одобрила и, очевидно, прекратила это. Последние письма подтвердили сообщение отца Кинселлы: Майна стремилась к примирению с отцом. По мере того как взрослел Кристофер, разрыв с домом и семьей печалил ее все больше.
Было почти пять часов утра, когда Девейни добрался до последних писем. На двух была пометка: «Получила после третьего октября». Это значило, что Майна отправила их незадолго до того, как исчезла. Девейни открыл первое письмо и углубился в написанные знакомым почерком строчки, отыскивая и в них, и между ними сведения, которые могли бы его заинтересовать. Однако в письме упоминалось только о том, как быстро растет Кристофер, а Хью уехал на конференцию в Оксфорд. И вновь выражалась надежда на примирение с отцом.
