Ларс Кеплер - Гипнотизер
— Мне это просто необходимо, — сказала она. — То, что вы делаете, невероятно интересно.
— Простите, если не разделю вашего энтузиазма, но я даже не знаю, будут ли исследования продолжаться, — объяснил я.
— А что такое?
— Отпущенных денег хватило всего на год.
Я подумал о предстоящей встрече и сделал над собой усилие, чтобы остаться приветливым:
— Поразительно, что вам интересна моя работа, я с удовольствием поговорю с вами. Но сейчас у меня как раз важная встреча, на которой…
Майя отошла.
— Простите, — сказала она. — Боже мой, простите.
— Мы можем поговорить по дороге, в лифте, — улыбнулся я.
Ситуация ее как будто расстроила. Майя снова покраснела и пошла рядом со мной.
— Вы думаете, могут быть трудности с получением денег? — обеспокоенно спросила она.
До встречи с руководством оставалось несколько минут. Рассказывать об исследовании — результатах, цели и временном плане — обычное дело, но мне оно всегда давалось тяжело: я знал, что столкнусь с проблемами из-за множества связанных с гипнозом предрассудков.
— Все потому, что большинство до сих пор считает гипноз чем-то неупорядоченным. Из-за этого штампа обсуждать промежуточные результаты довольно трудно.
— Но в ваших докладах есть прекрасные, невероятные примеры, хотя публиковать что-то еще рано.
— Вы читали все мои доклады? — спросил я скептически.
— Довольно много, — сухо ответила она.
Мы остановились у дверей лифта.
— Как вы относитесь к рассуждениям об энграммах?[19] — бросил я пробный камень.
— Вы имеете в виду раздел о пациентах с повреждениями черепа?
— Да, — кивнул я, пытаясь скрыть удивление.
— Интересно, что вы пошли против теории о том, как воспоминания распределяются в мозге.
— У вас есть какие-нибудь соображения?
— Да. Вам стоило бы углубить исследования синапсиса и сконцентрироваться на мозжечковых миндалинах.
— Польщен, — сказал я и нажал кнопку лифта.
— Вам обязательно нужно получить деньги.
— Знаю, — ответил я.
— А что будет, если вам откажут?
— К счастью, у меня есть время, чтобы сокращать терапию постепенно и помогать пациентам по-другому.
— А исследование?
Я пожал плечами.
— Может быть, поищу другой институт, если кто-нибудь пойдет против меня.
— У вас есть враги в правлении?
— Вряд ли.
Майя положила руку мне на плечо, виновато улыбаясь. Ее щеки покраснели еще больше.
— Вы обязательно получите деньги. Вы первопроходец, в правлении не могут отмахнуться от этого. — Она заглянула мне глубоко в глаза. — Если они этого не понимают, я пойду за вами куда угодно.
Я вдруг спросил себя, не флиртует ли она со мной. Что-то было в ее интонациях, мягком хрипловатом голосе. Я быстро глянул на ее бейджик, чтобы уточнить имя: Майя Свартлинг, врач-стажер.
— Майя…
— Не отвергайте меня, — игриво прошептала она, — Эрик Мария Барк.
— Поговорим потом, — сказал я, когда двери лифта разъехались.
Майя улыбнулась, опять появились ямочки на щеках; она сложила ладони перед грудью, шутливо поклонилась и нежно произнесла:
— Савади.
Я, улыбаясь самому себе, вспоминал это тайское приветствие, поднимаясь к директору. Раздался мягкий звон, и я вышел из лифта. Дверь была открыта, но я постучал, прежде чем войти. Анника Лорентсон сидела и смотрела в панорамное окно, из которого открывался изумительный вид на Северное кладбище и Хагапаркен. На ее лице не было и следа от тех двух бутылок вина, которые она, по слухам, выпивает каждый вечер, чтобы уснуть. Кровеносные сосуды не проступают, скрыты под кожей пятидесятилетней женщины. Конечно, под глазами и на лбу отчетливо видна сеточка морщин, и такие красивые когда-то линии подбородка и шеи, много лет назад обеспечившие Аннике Лорентсон второе место на конкурсе красоты «Мисс Швеция», увяли.
Симоне просветила бы меня на этот счет, подумал я. Она бы сказала, что именно мужские черты лица принижают высокопоставленную женщину, позволяя критиковать ее внешность. Никто не обсуждает начальников-мужчин, если те злоупотребляют алкоголем; никому и в голову не придет сказать, что у начальника-мужчины дряблое лицо.
Я поздоровался с директором, сел рядом и сказал:
— Торжественно.
Анника Лорентсон молча улыбнулась мне. Она была загорелой и стройной, жидкие волосы выгорели на солнце. Духами от нее не пахло — скорее, чистотой; слабый запах очень дорогого мыла.
— Хотите? — Она указала на бутылки с минеральной водой.
Я покачал головой, начиная подумывать: где же остальные? Члены правления должны быть здесь, мои часы показывали уже пять минут сверх назначенного времени.
Анника встала и объяснила, словно прочитав мои мысли:
— Они придут, Эрик. Понимаете, они сегодня в бане.
Я криво улыбнулся:
— Способ избежать встречи со мной. Хитро, правда?
В эту же минуту дверь открылась, и вошли пятеро мужчин с распаренными докрасна лицами. Воротники костюмов влажные из-за мокрых волос и шей, от вошедших исходило тепло и запах лосьона после бритья. Они не спеша заканчивали разговор. Я услышал, как Ронни Йоханссон сказал:
— Хотя мое исследование кое-чего стоит.
— Само собой, — озадаченно ответил Свейн Хольстейн.
— Бьярне нес, что надо урезать, что эти клоуны из бухгалтерии хотят «отрегулировать» бюджет исследования во всей области.
— Я тоже об этом слышал. Но особо беспокоиться не о чем, — тихо сказал Хольстейн.
Они вошли, и разговор затих.
Свейн Хольстейн крепко пожал мне руку.
Ронни Йоханссон, представляющий лекарства руководству, лишь сдержанно помахал мне рукой и сел. Теперь мою руку жал Педер Меларстедт, член ландстинга. Он, отдуваясь, улыбнулся мне, и я заметил, что он все еще обильно потеет. Из-под волос стекали ручейки пота.
— Вы потеете? — с улыбкой спросил он. — Моя жена это ненавидит. Но я считаю, что потеть полезно. Определенно полезно.
Франк Паульссон едва глянул на меня, коротко кивнул и отошел к противоположной стене. Все еще немного поговорили, затем Анника негромко хлопнула в ладоши и попросила членов правления занять места за столом для совещаний. После бани им всем хотелось пить, и они сразу открыли бутылки с минеральной водой, стоявшие на большом ярко-желтом пластмассовом столе.
Я еще минуту постоял спокойно, рассматривая их, людей, в чьих руках была судьба моего исследования. Как странно: я смотрел на членов правления — и вспоминал своих пациентов. В этот момент они все были в защитной оболочке: их воспоминания, переживания и вытесненные в подсознание чувства слоились в стеклянном шаре, словно неподвижные кольца дыма. Трагично-красивое лицо Шарлотте, тяжелое печальное тело Юсси, бледная уступчивость Пьера, Лидия с ее бренчащими украшениями и прокуренной одеждой, Сибель в вечных париках и дерганая Эва Блау. Мои пациенты — нечто вроде таинственных отражений этих одетых в костюмы, уравновешенных и состоятельных людей.
Члены правления расселись, перешептываясь и беспокойно вертясь. Один из них позвякивал мелочью в кармане брюк. Другой спрятался, углубившись в свой ежедневник. Анника подняла глаза, спокойно улыбнулась и сказала:
— Эрик, прошу вас.
— Мой метод, — начал я, — мой метод сводится к лечению травм посредством групповой гипнотерапии.
— Это мы поняли, — вздохнул Ронни Йоханссон.
Я попытался коротко рассказать о том, что делал все это время. Меня слушали рассеянно; некоторые смотрели на меня, некоторые тяжело уставились в стол.
— К сожалению, мне нужно идти, — сказал через некоторое время Райнер Мильк и поднялся.
Он пожал руку кое-кому из присутствующих и вышел из комнаты.
— Вы получили материалы заранее, — продолжал я. — Я знаю, отчет довольно длинный, но это необходимо. Я не мог сократить его.
— Почему? — спросил Педер Меларстедт.
— Потому что делать выводы еще рановато, — пояснил я.
— А если перепрыгнуть два года?
— Трудно сказать, но модели поведения я вижу, — ответил я, хотя знал, что не должен ввязываться в такой разговор.
— Модели поведения? Что за модели?
— Не хотите рассказать, чего вы рассчитываете достичь? — улыбаясь предложила Анника.
— Я надеюсь выявить ментальные барьеры, которые остаются у человека при погружении в гипноз, определить, как мозг в состоянии глубокого расслабления находит новые способы защитить личность от того, что ее пугает. Я полагаю — и это поразительно, — что когда приближаешься к травме, к ядру, к тому, что представляет настоящую опасность… Когда под воздействием гипноза вытесненные воспоминания наконец проявляются, человек в последней попытке защитить тайну начинает цепляться за все подряд. И тогда, как я начал догадываться, он перетягивает в существующие в памяти образы материал своих сновидений, только чтобы избежать прозрения.
