Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2
Энеа и с ним расстался, не попрощавшись, отчего Никколо подумал, что кража, наверно, серьезней, чем о ней говорят.
Пробило пять. Энеа уже еле передвигал ноги, однако и не думал останавливаться. Плохо соображая, куда идет, а больше повинуясь инстинкту, очутился он у здания вокзала. Это был еще один пункт сбора наркоманов и «толкачей», которые на всякий случай запасались билетом до ближайшей станции.
Он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Двое парней — руки в карманах полотняных штанов, наглухо застегнутые куртки из кожзаменителя, — прислонившись к стене, с любопытством его разглядывали. Когда он обратил на них внимание, один толкнул другого локтем, и оба поспешно скрылись. Усталость помешала Энеа узнать их: типы из компании Нанды.
Он вошел в зал ожидания второго класса, но не сразу увидел Нанду. Она сама помахала ему издали. Энеа подошел и тяжело опустился на скамью рядом с ней, уронив руки между колен.
— Мне уже сказали, что ты здесь, — проговорила она. — Я могла бы сбежать, если б захотела. Ты сердишься, да?
Но он почувствовал такую радость и облегчение от встречи с ней, что решил отложить разговоры на потом. Только повернул голову и оглядел ее всю. Вид неважнецкий: бледная, волосы немытые, непрерывно почесывается — то под мышкой, то в паху.
— Бог знает, во что ты опять превратилась! — сказал он с такой нежностью, что у Нанды защемило сердце.
— Знаешь, я устала от твоих нравоучений! — с притворным раздражением откликнулась она.
Несмотря на холод, девушка была в одной только голубой футболке с круглым вырезом; под тканью топорщились маленькие груди. С левой стороны на футболке была криво приколота камея Матильды.
— Господи, только не это! — пробормотал Энеа и протянул руку, чтобы отстегнуть брошь.
15
Энеа нервно расхаживал по тесной мастерской Джорджа Локриджа. Он вошел всего несколько минут назад и уже чувствовал себя как в клетке. Без дела он секунды не мог усидеть на месте.
Помещение было узкое, длинное, доверху забитое всяким хламом. Статуэтки, светильники, позолоченные и черные рамы всех форм и размеров громоздились вдоль стен, и казалось, не одна, так другая куча вот-вот рухнет. У посетителей при виде этого добра возникало обманчивое ощущение, что здесь за сущие гроши они смогут откопать великое произведение искусства.
К Локриджу наведывались как богатые коллекционеры, так и голоштанная молодежь. Первые — в поисках какой-нибудь антикварной редкости, вторые — в надежде приобрести по дешевке что-либо из мебели, к примеру источенный жучком комод или ночной столик, которые помогут создать в доме атмосферу старины и роскоши. Потом деревянные поверхности тщательно отполировывались, покрывались лаком, на полках расставлялись выщербленные вазы, эмалированные блюда, фарфоровые амурчики и медные канделябры, но результат — все то же убожество.
У англичанина был просто талант сбывать рухлядь, даже не упоминая, принадлежит она к антиквариату или нет. Он умел очень ловко привлечь внимание клиента, скажем, к ампирному трюмо и при этом заметить вскользь, что, будь у него силы, сам бы отреставрировал и отправил на выставку в музей. Но поскольку годы уж не те, он постарел, обленился, то уступит за ту цену, по какой вещь ему досталась. И называл сумму, по крайней мере раз в десять превышающую реальную стоимость. Причем никаких скидок не допускал.
В тот день перед обедом в лавке появился элегантный сухопарый человек — наверняка приезжий антиквар. Стал перебирать рамы, подносил их к свету, разглядывал со всех сторон и при этом сохранял на лице брезгливо-скучающее выражение.
Англичанин искоса наблюдал за ним, наверное, минут двадцать и наконец не вытерпел:
— Кто не способен ценить прекрасное, — сказал он, обращаясь якобы к Энеа, — лучше бы подыскал себе другое занятие, а в искусство не лез.
Предполагалось, что покупатель как-то отреагирует, но тот и ухом не повел. Спокойно выбрал три довольно скромные рамки и предстал перед владельцем с бумажником в руке. Заплатил, не торгуясь, но последнее слово все же оставил за собой.
— Прекрасное не только ценить, но и продавать надо умеючи, — глубокомысленно изрек он.
После его ухода Локридж сказал Энеа, что первая половина дня выдалась удачной, и по этому случаю пригласил его на обед к «Джино»: там только постоянные клиенты и выбор блюд небольшой, зато готовят вкусно.
С тех пор как Лука бросил его ради молодого американского хореографа, Локридж совсем одряхлел и голос у него стал тонкий и жалобный, как у девушки. Вечно плакался, сетовал на свою злосчастную судьбу и чувствительное сердце и от одиночества, казалось, еще сильнее привязался к Энеа. Теперь он искал его общества, даже когда у того не было нужды «уступать» картины. Чутье подсказывало ему, что Энеа тоже одинок, и притом основательно запутался.
— Тебе, как я погляжу, деньги уже не нужны, — заметил Джордж, когда они уселись за столик в самом углу.
Энеа смущенно огляделся. Заведение довольно убогое: обшарпанные стены, скатерти в клетку. Да и публика соответствующая: в основном лавочники из тех, кто не привык обедать дома. На закуску англичанин заказал им по толстому ломтю ливерной колбасы, которую официант шмякнул перед ними на обрывках желтой бумаги, в какую прежде мясники заворачивали товар.
— Так ведь я тоже теперь свободен, — ответил Энеа, с сомнением глядя на колбасу.
Англичанин же без лишних размышлений запихнул кусок в рот и стал аккуратно жевать, чтоб ненароком не повредить вставные зубы.
— Какая там свобода! Не свобода это, а одиночество. Лучше любой компромисс, только бы не быть одному. Терпи, терпи, мой друг! Останешься один — будешь страдать еще больше.
Энеа с тоской посмотрел на него.
— Даже когда человек, который рядом, превращает тебя в тряпку, чтоб вытирать ноги?
— Даже если он вывернет тебя наизнанку — все равно терпи.
Каламбрина изо всех сил барабанила в стеклянную дверь кухни, пытаясь достучаться до Матильды. Ей мешали многочисленные свертки и пакеты; шерстяной берет сбился на одно ухо.
— Ну и ну! Полчаса держишь меня на улице! — напустилась она на подругу, предварительно чмокнув ее в щеку.
Зажатый под мышкой журнал выскользнул на пол; когда Каламбрина нагнулась за ним, выронила голубой пакет. Отдуваясь, она свалила все на стол, и Матильда помогла ей разобрать покупки.
— Я только сегодня утром узнала, что тебя обокрали, — затараторила гостья. — Нас не было в городе, я вернулась — и сразу по магазинам, а то в доме шаром покати. Ты почему мне не позвонила?
— Потому что вас не было в городе, — с легкой досадой ответила Матильда.
Каламбрина явилась совсем некстати: сейчас начнет расспрашивать, что да как да почему, и наверняка еще станет защищать управляющего и его семейство.
Однако, к ее удивлению, Каламбрина заключила обратное:
— Это как пить дать кто-то из своих. Эта твоя Анджолина никогда мне не нравилась. А-а, привет, Саверия!
Матильда только теперь заметила Саверию, вошедшую в дом с объемистым свертком. Какое-то время она недоуменно глядела на прислугу, пока не вспомнила, что послала ее в химчистку забрать серый костюм Энеа. Саверия стояла неподвижно и на вытянутых руках, словно младенца, держала длинный бумажный сверток.
— Ну что вы встали? Отнесите в комнату синьора Энеа, — нетерпеливо приказала Матильда.
Но служанка не уходила, и Матильда поняла, что у нее опять неприятные вести.
— Идите, Саверия, вы что, оглохли? — Она никак не хотела, чтоб Саверия выкладывала все в присутствии Каламбрины.
Женщина аккуратно положила сверток с костюмом на мраморную полку, засунула руку в карман, вынула и протянула что-то Матильде на раскрытой ладони.
— В химчистке сказали, это ваше. Приемщица нашла в кармане костюма.
Матильда не сдвинулась с места: она узнала свою камею.
— Со мной так часто бывает, — вмешалась Каламбрина. — Вечно что-нибудь забываю в карманах. К счастью, не перевелись еще честные люди.
Матильда, как в замедленной съемке, взяла камею с ладони Саверии. Ни та ни другая не отвели взгляда.
В тот вечер Матильда надела черный шерстяной пиджак и приколола камею на лацкан. Когда Энеа вошел в столовую, она встретила его стоя, вцепившись руками в спинку стула. Целый день она строила догадки по поводу случившегося, но ни одна не показалась ей достаточно убедительной. Энеа остановился у стола, дожидаясь, пока мать сядет, но та продолжала стоять, гордо выпрямившись и пристально глядя ему в глаза.
— Кто-то должен прийти к ужину? — спросил Энеа, кивнув на ее костюм. И тут увидел камею.
— Нет, это ты должен объясниться, — произнесла Матильда заранее заготовленную фразу.
