Барри Лига - Я охочусь на убийц
Тут силы оставили его, и он обмяк, упав на Конни. Она успела подхватить его. Его голова попала между ее грудей, где он и продолжал безутешно всхлипывать.
— Я знаю, потому что…
— Проклятие! — Он отстранился от нее, извернувшись из ее объятий. — Черт побери, Конни! Не надо мне больше этого дерьма! Я же пытаюсь помочь тебе! — Он принялся ходить взад-вперед по маленькой комнате вне себя от гнева. Его трясло от негодования и еще от страха. Слова так и вылетали у него изо рта одно за другим, он запинался, и тогда слова начинали путаться, как люди, спотыкающиеся друг о друга, бегущие в надежде на спасение при землетрясении. — Послушай, как мы все это делаем. Мы завлекаем вас, высасываем из вас все, что нам нужно, рассчитывая на ваше сострадание и понимание, на вашу отзывчивость. И если вам повезет, вы умираете прежде, чем успеете все это осознать. А мы сами… Мы…
На этом месте он понял, что слова у него закончились. Он стоял в темноте, тяжело дыша, и смотрел на Конни. Она прижалась к стене, укутанная в одеяло, которое теперь казалось слишком ярким и каким-то неуместным в крохотном помещении Убежища. Конни с этим пестрым куском ткани представляла собой кусочек современного мира, который никак не вписывался в данную комнату. Здесь Джаз мог говорить только о древних побуждениях, о библейском гневе, о средневековых пытках. И о первобытном состоянии человека, о его дикости и жестокости.
Она сейчас все поймет и, еще не добравшись до машины, позвонит по мобильнику шерифу, а Джаз постарается ее остановить. Для этого ему придется применить всю свою силу убеждения. Потому что как только она выйдет отсюда и расскажет Уильяму все то, о чем он только что поведал, все сразу и закончится. Уильям откажется от его дальнейшего сотрудничества в поисках Импрессиониста, а тот, разумеется, будет спокойно продолжать убивать невинных людей. Что касается Джаза, то остаток дней он проведет в одиночной палате для душевнобольных в какой-нибудь далекой уединенной психушке, пытаясь собрать по частям остатки собственной души.
И все же какая-то часть его самого…
Какая-то часть его хотела, жаждала того, чтобы она ушла. Чтобы она бросила его прямо сейчас.
И вот тут Джаз понял, что любит эту девушку по-настоящему. Впервые в жизни он осознал, что в мире существует нечто более важное, чем он сам.
Она продолжала стоять на месте.
И смотреть на него немигающим взглядом.
— Так сделай это, — произнесла она с таким спокойствием и такой уверенностью, что Джаз испугался. — Я так устала от всего этого, — продолжала Конни, с такой четкостью и отрывистостью проговаривая слова, словно они причиняли ей боль в горле. — Мне так надоело слушать твои жалобные стоны по поводу самого себя, что даже дурно иногда делается. Я же люблю тебя, дурачок ты этакий. Я пытаюсь понять тебя и помочь тебе, а ты постоянно ведешь себя так, будто я вообще ничего не понимаю. И все время пытаешься запугать меня или просто оттолкнуть.
— Конни…
— Замолчи! Теперь моя очередь говорить. А если ты попытаешься заткнуть меня, тебе придется убить меня. Кстати, именно это ты и можешь сделать, как сам меня только что уверял. Так вот и сделай это. Прекрати угрожать мне и плакаться, а возьми да и сделай все то, о чем говорил. А если нет, тогда заткнись сам и уж, будь любезен, позволь мне быть с тобой и помогать тебе. Потому что если ты меня прогонишь, получится так, что твой папочка все-таки выиграет. Он победит, Джаз, а мой безумный папаша наконец-то успокоится, что его дочь больше не встречается с белокожим парнем. Но в любом случае избавься сначала от своих тараканов в голове и перестань вытряхивать их на меня!
Джаз молча смотрел на нее. Она вообще-то понимает, что говорит? Да она же решила в открытую спровоцировать его…
— Я…
— Ага! — Она подняла руку, останавливая его. — А вот теперь подумай хорошенько, Джаз, прежде чем говорить. Что ты хочешь мне сказать? Потому что если это будет очередное дерьмо вроде «Я слишком опасен для тебя», я от отчаяния просто убью сама себя. И где после всего этого окажешься ты сам?
Джаз вытянул руки вверх от собственного бессилия. Ему хотелось сейчас хорошенько врезать кулаком по чему-то или по кому-то. Сейчас ему, как никогда, требовалось почувствовать боль и причинить боль. Но перед ним стояла только Конни. В это время часть его (довольно большая часть, и он сам это понимал) знала, что сейчас нужно сделать и как именно. Но тем не менее другая его часть (маленькая, но при этом на удивление сильная) отчаянно боролась с ним самим и с голосом отца, живущим внутри Джаза.
Издав вопль гнева и неудовлетворенности, он промчался мимо нее и выскочил из Убежища наружу. Он бросился вперед на лужайку, где упал на колени среди травы и опавших листьев. В голове его вертелись образы Конни, но теперь она появлялась как жертва Импрессиониста. Вот Конни в поле, Конни в душевой кабине Хеллеров, Конни на когда-то белом ковре Джинни, ее кровь вытекает, а жизнь кончается… Джаз прижимается губами к ее устам, только на этот раз он высасывает из нее последний вздох, вместе с воздухом забирая в себя и ее душу тоже.
«Неужели вот это и есть я? Неужели вот таким я должен стать? Или Конни все же права? И все это я только зря драматизирую? А откуда мне знать, правда это или нет? Как мне распознать истину?»
Он стоял на коленях на холодной земле, а образы сменялись один за другим у него в мозгу, и так продолжалось до тех пор, пока он не услышал, что дверь Убежища отворилась. И тут же захрустели опавшие листья под ногами Конни.
Он ждал, что сейчас она подойдет к нему сзади и дотронется до его плеча. Он почувствует слабый и такой приятный аромат, исходящий от ее волос, запах средства для легкого расчесывания волос, который всегда шлейфом стелился за ней.
Он ждал.
Пока не услышал, как завелся мотор машины Хоуви.
Да, вот так. Он опустил голову. Именно этого он и заслуживает.
Джаз долгое время оставался в такой позе, не смея пошевельнуться. Он даже подумал, что останется здесь до конца своих дней.
Если бы в следующий момент перед его мысленным взором не возник образ Ирэн Хеллер.
А точнее, ее закрытых век. Это Импрессионист закрыл ей глаза, словно волновался, как бы в них не попал шампунь и не причинил боли несчастной женщине.
Но Джаз понимал, что скрывалось за этими веками. Он видел этот пустой взгляд мертвого человека.
Он видел его у жертв своего отца.
И у Фионы Гудлинг.
И у Джинни Дэвис.
Этого он не смог бы забыть никогда.
Никто сегодня не прижмет к себе Ирэн Хеллер.
Никто больше не прижмет ее к себе, и кто-то будет сильно тосковать без этого прикосновения.
Конни была права. Пожалуй, он тут ни при чем со своими проблемами и со своим прошлым. Наверное, главное заключалось в Ирэн и Фионе, и в Карле, и в бедной, бедной Джинни. Он должен сделать все от него зависящее, чтобы отомстить за них.
Но было еще кое-что, что он мог сделать.
Он встал и уставился в ночное небо. Потом глубоко вдохнул и выпустил из легких маленькое облачко белого пара.
После этого он произнес вслух, обращаясь к ночи, обращаясь к самому себе, чтобы его слова стали реальностью. Он сказал:
— Я должен увидеться с отцом.
Глава 29
Конни не позвонила ни в тот же вечер, ни на следующее утро. Правда, Джаз и не ждал от нее звонка. Ему самому очень хотелось первым набрать ее номер, но всякий раз, когда его рука тянулась к аппарату, он тут же отдергивал ее. Что он мог сказать?
Бабуля бесилась. Она находилась в состоянии крайнего возбуждения. Она негодовала, потому что репортеры окружили ее дом и расставили свои машины вплотную к границе ее частной собственности. При этом ей они казались не представителями прессы. Бабуля искренне считала, что на нее наступает вражеское войско. А явились эти воины сюда с единственной целью: ограбить дом и сжечь его, а ее изнасиловать и заставить рожать новых солдат. При этом присутствие среди журналистов афроамериканцев и латиноамериканцев ничуть не успокоило ее, а, скорее, усилило страхи.
Мелисса Гувер, при условии если бы она увидела сейчас бабулю, могла бы ликовать и со спокойной душой отправлять свой отчет по адресу. Она бы выиграла.
— Да уж лучше бы это действительно оказались грабители, нежели репортеры, — пробормотал Джаспер, отодвинув черную занавеску и выглядывая на улицу в образовавшуюся узкую щель. Он недолюбливал всю прессу из-за того, что успели сделать журналисты с его жизнью. Да они просто превратили ее в какое-то извращенное представление. — По крайней мере все закончилось бы относительно быстро.
— Они подходят! Они уже близко! — верещала бабуля, по-пластунски передвигаясь по полу кухни, вооружившись при этом большой кухонной вилкой для жарки мяса. Глаза ее безумно сверкали. Если бы в этот момент она не напомнила Джазу его отца, он бы, наверное, расхохотался.
