Тара Янцзен - Безумно холодный
Она глубоко вздохнула. Окей, на это она согласится, но ей совсем не обязательно делать это голой. Разговор — вот, что им нужно. А не то, чем они занимались — о Боже.
ХОКИНС ЛЕЖАЛ совершенно неподвижно на своей стороне кровати. Он был абсолютно доволен — пока периодические волны напряжения не начали накатывать на него слева.
Она там слишком усиленно думает.
Сейчас не следовало думать, не следовало думать ни о чем. Ему действительно нужно было взять все в свои руки и спасти ее от самой себя. Он должен проявить самоотверженность.
Он должен снова заполучить ее.
О да. Еще разок тряхнуть стариной — отличный стратегический шаг ленивым воскресным утром, когда за окном идет дождь. Небо затянуто серыми тучами, а мир вокруг затих — лишь занятие любовью имеет смысл.
Прекратив раздумывать, он перекатился на бок, обхватил ее талию ладонями и перетащил ее по матрасу, подмяв под себя. Одним плавным движением. Она начала говорить что-то, но он заглушил слова поцелуем. Через пять секунд она уже приняла его сторону, пять секунд нежных поцелуев на ее губах и ласк рук, скользящих к ее груди.
Его тело обезумело рядом с ней. Ей нужно было просто дышать, а он уже заводился. Как он мог забыть, насколько легко это было — быть с ней, быть внутри нее? Не было ни капли напряжения в их занятиях любовью. Была лишь ленивая чувственность, расплавление внутри нее, которого он не чувствовал ни с кем другим. Много лет назад он решил, что это означает настоящую любовь. Сейчас он уже не был в этом уверен. Знал лишь, что хочет этого, нуждается как в воздухе.
Обвив ее ноги вокруг своей талии, он прижался к ней, дразня, а потом скользнул внутрь, просто чтобы почувствовать, как она окружает его по всей длине. Ничего похожего на это не существовало на всей земле. Влажное, жаркое тепло, просачивающееся в него, проникающее сначала в плоть, а потом в самые темные глубины мозга. Боже, с ней невозможно было думать.
Он раскрыл губы шире, притянул ее ближе, почувствовал, как ее мягкость охватывает его, и поцеловал ее — долго, влажно, глубоко, снова и снова, занимаясь любовью с ее ртом, языком, губами и зубами. Он просто хотел ее, ее влажную мягкость, вздохи капитуляции. Он хотел ее запах и вкус, ощущение ее тела — все это выходило за грань обычного наслаждения. Он знал это, но все равно продолжал потакать своим желаниям, выходя из нее и снова проникая внутрь так медленно, как только мог, просто чтобы чувствовать волшебство ее тела, словно волной омывающего его — снова, и снова, и снова.
Так можно и умереть. И тебе будет просто наплевать на смерть. Так хорошо это было.
— Ммммм, Кэт, — простонал он, скользнув губами к ее щеке, покусывая зубами скулу.
Ее руки были повсюду, скользили по бокам, по торсу, лаская его кожу в одном ритме с его толчками. Пальцы двинулись вниз, к бедрам.
Он развел ноги шире и зашептал ей на ухо, потом почувствовал, как ее рука скользнула чуть дальше, ладонь обхватила яички, осторожно потирая их, потягивая — так нежно, так ласково.
Укусив ее в шею, он пососал кожу. О да, вот так. Совершенство — и они снова без малейших усилий погрузились в него.
Он даже не хотел кончать. Он хотел, чтобы это длилось вечно, чтобы они навсегда остались в этом ленивом, эротичном коконе, где его разум затуманен жаром ее тела, где наслаждение прокатывается по нему, где она нежно покусывает его плечи, где ее язык медленно скользит по его коже, а ее бедра ритмично движутся ему навстречу.
Нет, он не хотел кончать. Он хотел вот так вот трахаться — так долго, как они смогут выдержать, погружаясь в совершенное отсутствие мыслей. Это был так сладко, так жарко — это было место вне времени, место исцеления. Он лизнул ее щеку изнутри и осторожно прикусил губу, потом снова прижался к ней ртом, скрепляя их одним дыханием.
КАТЕ КАЗАЛОСЬ, что она попала в лихорадочную фантазию. Ее мир стал таким маленьким, что почти исчез. Там был лишь он один, его тело, прижимающее ее к постели, толчки, делающие ее его частью, растущая жажда, которую она отрицала с тех пор, как последний раз оказалась в точно такой же ситуации — обнаженная в его объятьях, поглощенная им. Он наполнял ее, не только своим телом, но и своим удовольствием, первобытной силой своего желания. Его руки были повсюду, скользили по ее телу, обнимая ее, крепко и уверенно, не оставляя без прикосновения ни одной клеточки. Он точно знал, куда направляется, и вел ее за собой.
Все это было так болезненно прекрасно — просто чувствовать его внутри, снаружи, повсюду. Она скользнула одной рукой вниз по его груди, пробираясь пальцами сквозь мягкие темные волоски, покрывавшие его тело до паха. Ей нравилось ощущать его: эти твердые гладкие мускулы, их движение, каждый толчок бедер, погружавший его еще глубже внутрь ее тела.
Она знала его, знала, что это может продолжаться бесконечно, пока не останется ни одной связной мысли, пока не останется ничего, кроме вкуса и прикосновений, вздохов, звуков и запахов. Чувственность просачивалась под кожу. Это было второе дыхание и неземное наслаждение. Это была сила и готовность капитулировать. Это было потрясающе. Именно поэтому она называла его Суперменом.
Долгие минуты перетекали одна в другую, не спеша продолжая день до тех пор, пока она не перестала существовать вне его. Его жар стал ее, проникая в каждую пору. Его вкус стал ее. Она двигалась, и он двигался вместе с ней, превращая их в одно целое, пока не обхватил ее бедра одной рукой, подтягивая ее ближе к себе. Тогда все остановилось, только вторая его рука медленно скользила вверх по ее телу, между грудей, пока не остановилась у основания ее шеи. Его горячая ладонь вжала ее в кровать. Как клеймо, как подчинение. Это было доминирование в самом первобытном смысле слова, и оно требовало подчинения. Он не сводил с нее глаз, темных и блестящих. Волосы свисали по обе стороны его лица. Он прижал ее еще теснее.
О, Боже… О, Боже… Боже… Он толкнулся вглубь нее, и жар прокатился по ее телу. Над верхней губой и на лбу выступил пот. О, Боже. Он толкнулся сильнее, и дрожь родилась в самой глубине ее тела. Он почувствовал это, она видела по его потемневшему взгляду. Свирепая улыбка скривила его губы, а потом его глаза закрылись и голова откинулась назад. Он насадил ее на себя, толкнулся внутрь, зубы его обнажились, глухой стон родился в глубине груди, бросая ее в жар, сводя с ума. Она хотела его. Она хотела всего этого, хотела отчаянно. Ее ноги плотнее обхватили его бедра, а за стоном, раздавшимся в ее ушах, последовали первые пульсирующие выплески его освобождения. Она чувствовала его член внутри себя, горячий и твердый. Расплавленный жар наполнял ее изнутри, а когда она снова толкнулся внутрь, она присоединилась к нему, утопая в экстазе, погружаясь в удовольствие, столь глубокое, что она чувствовала его мозгом костей, сердцевиной души. Она была переполнена им, стала его частью.
Она снова проснулась час спустя, на этот раз полностью отдавая себе отчет о ситуации, в которой оказалась. Она была влюблена. Влюблена в того же мужчину, в которого была влюблена всегда — да поможем ей Бог.
Он уснул рядом с ней, и она не хотела его будить. Она даже не прикасалась к нему — только смотрела.
Она пожирала его глазами — такой он был красивый. Дождь прекратился, и солнце сияло в огромных окнах, нагревая лофт. Он столкнул с себя все простыни, полностью открывшись ее взгляду.
Она помнила, как раздевала его в самый первый раз. Руки дрожали. Они целовались на кушетке в номере Браун Пэлэс — так заканчивался почти каждый вечер с тех пор, как он спас ее. Он даже несколько раз ее насмешил, а дважды почти остановил ей сердце: один раз, когда приспустил лямку одного из ее сарафанов и прикоснулся ртом к вершинке груди, а второй раз, когда скользнул рукой под подол и почти сделал то, что точно сделал вчера ночью — почти.
Он был очень осторожным, очень медленным во всем, а когда он перестал целовать ее, перестал прикасаться к ней, а просто обнимал, она почувствовала пустоту. Ей было недостаточно, недостаточно его.
Она пробежала ладонями по его рукам, следуя темным линиям чернил, тянувшихся по его коже, пытаясь придумать, как сказать ему, что хочет большего.
— Где ты сделал ее? — спросила она, вместо задуманного, скользя пальцем по одному из изгибов татуировки.
— В одном местечке к югу отсюда, — ответил он, слегка поколебавшись. Потом добавил: — Хочешь увидеть ее целиком?
Вопрос был простым, но каким-то образом, она поняла, что его татуировка приведет к самому потрясающему приключению в ее жизни.
И она не ошиблась. К тому времени, как они окончательно расправились с его футболкой, она оказалась на неизвестной ей территории. Она знала, что он в хорошей форме, но даже не подозревала насколько, пока не увидела его полуобнаженным.
— Это… крылья, — сказала она, с удивлением осознав увиденное. Темные линии, извивавшиеся по его предплечьям не давали полной картины. Со спины с разведенными руками линии превращались в перья, не всюду идеально аккуратные. Какие-то загибались на концах, какие-то располагались дугообразно, словно по ним дул ветер, буквально смазывая их черты.
