Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс

Несколько мгновений Ларисса смотрит ей вслед, затем ее внимание привлекает зрелище поважнее.

— L’ostia! — шепчет она. — Здесь же сам герцог.

Донателла окунается в вечерний бриз, с восторгом вдыхает напоенный ароматами воздух, а перед ней простирается дивный вид. Этот клочок земли она знает хорошо. Точнее, знала раньше — как пустырь с тонюсеньким слоем плодородной почвы, пригодным разве что для опунции да выпаса коз. За высокими песочного цвета стенами, ограждающими сад, земля такой и осталась. Одни лишь желтые камни, чахлые олеандры и вечно изменчивое море.

Но внутри они построили Эдем. У ее ног до самого края утеса тянется бассейн — еще чуть-чуть, и, кажется, перельется водопадом вниз. И зелень. Везде. Не те скудные и редкие вкрапления зеленого, среди которых она выросла: почти черные кипарисы, желтеющие ряды виноградников, кожистые лозы каперсника, твердые острые листья лимонных рощ и меланхоличное серебро оливковых деревьев, — а зелень, больше похожая на огромное покрывало, наброшенное на брачное ложе.

«Лужайка, — думает она. — У них есть лужайка».

Ее по периметру окружают деревья. Молодые, но уже большие. Не какие-то там саженцы, которым еще расти и расти. Она видела, как их выгружали с парома — закутанные в мешковину стволы и обернутые защитной полиэтиленовой пленкой корни, — но теперь, когда их посадили в выдолбленные в скале воронки, они выглядят так, будто росли здесь испокон веков. Пальмы, апельсины, сливы и яблони. А еще деревья грецкого ореха, миндаля и айвы. Колоннаду из закаленного непогодой золотистого андалузита обвивает бугенвиллея — тянет свои щупальца к древнему рожковому дереву, нависающему над самым краем пропасти.

Газон манит ее. Раньше она видела его только в кино, то и дело думая о том, каково по такому пройтись. Донателла сбрасывает сандалии и сходит с каменных плит. Почва под ногами податлива и почти пружинит, трава шершавая и прохладная, от нее меж пальцев ног залегает влага. Ее платье развевается за ней, легкое, как шепот, невесомое, как паутина. Она чувствует себя королевой фей, готовой на что угодно. Но сначала надо найти качели на самой вершине утеса, уже успевшие превратиться в легенду.

— Мерси! Вот ты где! Ну и что ты думаешь о моем доме?

Мерседес застали врасплох. Она не подготовила нужных слов. Тех, что понравились бы Татьяне. «Большой, холодный и самовлюбленный. Хвастливый. Он уродливый. Слава богу, что я здесь, будем надеяться, в первый и последний раз».

— Поразительный, — отвечает она.

Татьяна ухмыляется, окидывает Мерседес оценивающим взглядом и говорит:

— Ты еще не видела самого главного. Идем.

Рядом ахает мать. Так много в этом звуке. «Не бросай меня одну. Отец уже ушел, твоя старшая сестра тоже. Я здесь никого не знаю. Не надо!» В обычный день она бы примкнула к компании жен, но сегодня не обычный день.

— Но моя мама... — протестует Мерседес.

— Что? — с озадаченным видом спрашивает Татьяна, резко остановившись.

Мерседес переходит на шепот, не желая унижать Лариссу перед незнакомыми людьми. Ей хочется ее защитить. Она такая невинная душа в этом дивном новом мире.

— Она здесь никого не знает, — говорит Мерседес.

— Нонсенс! — восклицает Татьяна. — Конечно, знает! — Потом делает два шага и дергает за рукав священника, который в этот момент пьет шампанское, закусывая канапе, и разговаривает с ухоженной дамой в черном, как самый обычный человек. — Monsinjor!

Ее наглость приводит Мерседес в восхищение. Со взрослыми Татьяна ведет себя так уверенно, будто она одного с ними возраста.

— Вы ведь знаете сеньору Делиа, не правда ли?

Святой отец поворачивается и смотрит на свою прихожанку. На самом деле он не отличает ее от любой другой дочери Евы. В конце концов, его паства — это весь остров, а Ларисса — только один из тысячи ртов, которые послушно открываются, чтобы причаститься из его исполненных величия рук. Но он растягивает губы в пасторской улыбке и приветствует ее.

— Ну конечно же! Как поживаете, sinjora?

— Вот и все, — говорит Татьяна и тащит Мерседес за собой.

У рожкового дерева расположился ряд низких сидений, а невысокая стена скрывает их головы до тех пор, пока она не выходит прямо к ним. Их десять, может, дюжина. Молодые люди. Ее ровесники, некоторые, может, чуть старше, одетые, как и она, в роскошные летние наряды. Лощеные, шикарные, пьют шампанское и хохочут над шутками, как на настоящей вечеринке. Тотчас узнав в них пассажиров яхт, она резко тормозит, но уже поздно: они заметили ее и повернулись посмотреть.

— Привет! — окликает ее красивый блондин лет двадцати.

Смокинг, без галстука, верхняя пуговица рубашки расстегнута.

— Ба, новое лицо! Кто ты?

Донателла чувствует, как ее лицо заливает краска, но не собирается выдавать охватившего ее смущения. Она мечтала о подобном приключении уже много лет. О чем-то совершенно ином. Поэтому она собирает в кулак всю свою решимость, уверенно улыбается и говорит:

— Я — Донателла Делиа.

С таким видом, будто это имя положено знать каждому.

Коридор упирается в глухую стену, но Татьяна, миновав последнюю дверь, все равно идет к ней. А когда до конца остается всего ничего, что-то пищит, и стена плавно отъезжает в сторону, а перед ними открывается темное просторное помещение. Татьяна с ухмылкой помахивает каким-то электронным устройством.

— Их всего три, — объясняет она. — У меня, у папы и у парня из охраны. Если мы все грохнемся на одном и том же самолете, эта комната будет стоять закрытой до тех пор, пока в нее, году этак в пятитысячном, не телепортируется какой-нибудь археолог.

Мерседес заглядывает внутрь. Может, ее опять планируют обмануть? Может, через мгновение снова запрут в темноте? Но Татьяна нажимает на своем приборчике еще одну кнопку, и включается свет. Комната так отличается от всего остального, виденного ею в доме, будто ее перенесли сюда из Нью-Йорка. Длинная и неожиданно узкая — царство вишневого шпона и кресел, обтянутых зеленой кожей. Одна стена состоит сплошь из телевизоров, в том числе и совсем огромного, такого же, как на яхте, который на целый метр выступает вперед среди окружающих его маленьких экранчиков, — диагональ под стать размеру мужественного офисного стола, расположенного напротив них. Поначалу Мерседес думает, что на столе стоит еще один экран, но в следующее мгновение понимает, что это.

— Это что, компьютер?

— Ага, — отвечает Татьяна.

Мерседес подходит ближе, чтобы на него посмотреть, и говорит:

— Я о них слышала.

Вид этой штуковины отнюдь не соответствует ее ожиданиям. Вереница коробочек из кремового пластика, неуклюжая клавиатура, больше похожая на детскую игрушку, и телевизор, который даже ей кажется безнадежно устаревшим.

— Это будущее, — говорит Татьяна. — Знаешь, уже работают над таким, который можно будет носить в портфеле. Папа собирается такой купить.

— Что это за место? — спрашивает Мерседес, оглядываясь и чувствуя себя в окружении всех этих технологий как на космическом корабле.

— Комната безопасности.

— Комната безопасности?

Татьяна закатывает глаза и говорит:

— На случай, если кто-то вторгнется в дом.

— Вторгнется?

— Ох, Мерседес, какая ты простушка. — Татьяна вновь закатывает глаза. — Именно здесь можно закрыться, если на дом нападут.

— Но кто?

— Грабители, — безучастно отвечает Татьяна. — Террористы. Политические активисты.

— Я... На Ла Кастеллане?

— Ох, Мерседес. Да где угодно. — Татьяна закрывает дверь нажатием кнопки. — Стальные стены в три дюйма толщиной, — хвастает она. — Двери тоже. А если нажать вот эту кнопочку, то силовики будут здесь буквально на несколько дней раньше, прежде чем злоумышленники смогут врезать проход и добраться до нас.

— Силовики? А герцог в курсе?

— А то! — смеется Татьяна. — У него самого есть такая же!

Комната безопасности. В средневековой крепости. Должно быть, это самое безопасное место на всем белом свете. В былые времена стоило маврам показаться на горизонте, как все население острова в ту же минуту бросалось в замок. «Интересно, когда герцоги начали отгораживаться от собственных подданных?» — проносится в голове Мерседес смутная мысль.