Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс

Она бездумно бродит по комнате, водя пальцами по гладкому дереву.

— А откуда ты узнаешь, кто там снаружи? — спрашивает она. — Кто тебе скажет, что там уже безопасно?

— А-а-а… — тянет Татьяна. — Я уж думала, ты никогда об этом не спросишь.

Потом склоняется над клавиатурой и с грохотом барабанит по клавишам, вызывая один за другим к жизни экраны. Восемь различных видов на «Каса Амарилья». Буйная вечеринка в самом разгаре, невероятная суета на кухне и в помещениях для прислуги, безлюдный двор с искрящимся фонтаном. Татьяна тычет пальцем в очередную кнопку, и на экранах появляются новые картинки: ее отец, беседует с герцогом и теребит мелочь в кармане брюк; Ларисса, в полном одиночестве прислонилась к стене и явно чувствует себя не в своей тарелке; Донателла, сидит на скамье со стайкой молодежи и смеется так, будто она одна из них. И сеньора Бочелли, жена нотариуса, в туалете запихивает серебряное блюдо вместе с куском мыла в свою необъятную сумку.

На столе в обеденном зале стоит архитектурный макет из бальзы и картона метра три в длину. Стулья, скорее троны из позолоты и плексигласа, отодвинуты к стенам. Вокруг макета, рассматривая его, топчется народ.

Кастеллану Серджио узнает не сразу. Но это действительно он, их город: вот берег гавани, сжатый с обеих сторон городскими кварталами. Вот отвесные скалы, грубо склеенные из папье-маше. А вот новая пристань для яхт с водой, поражающей своей искусственной голубизной, забитая длинными рядами совершенно одинаковых кораблей размером с его ресторан.

Он подходит ближе, чтобы рассмотреть все в подробностях. Вот церковь с куполом и колокольней выше зданий на площади вокруг нее, как и полагается храму. Но в районе рынка вместо обветшалых возведенных еще в XVI веке строений со стороны моря высятся многоквартирные дома в шесть этажей. Городская площадь забита крохотными пластмассовыми столиками, миниатюрными бумажными зонтиками и людьми не больше муравьев. А уличных продавцов, которые торгуют продукцией, выращенной на собственной земле, разложив ее на старых одеялах, расстеленных на мостовой, нет и в помине.

Территория вдоль новой дороги, по которой они ехали этим вечером, огорожена, разбита на участки и застроена такими же домами, как этот. К западу, в самом конце Виа дель Дука, стоит огромное одноэтажное здание — ресторан, все лето прямо на его глазах обретающий конкретные очертания. Виа де лас Сиренас прямо за ним продлили до самых скал, чуть ли не до старого римского кладбища, на котором живет мать Лариссы, и тоже застроили многоквартирными домами и огромным отелем, которому место в Париже, судя по виду.

— Oao! — вслух восклицает он.

— Вы так думаете?

Когда он поднимает глаза посмотреть на говорящего, по его коже бегут мурашки. К нему обратился сам герцог.

Серджио склоняется в поклоне. Прислуживать ему в ресторане — это одно, а когда он сам обращается к тебе — совсем другое.

— Второй этап, — говорит герцог.

Серджио на миг охватывает паника, и он смотрит на макет. Но нет — «Ре дель Пеше» с его навесом, скрупулезно воспроизведенным чьей-то неизвестной рукой, стоит на своем месте на берегу залива. И стоит ему убедиться, что жизнь в привычном для него виде включена в этот великий план, как паника тут же сменяется приливом воодушевления. «Боже мой! — думает он. — Вот они, новые возможности!» А вслух говорит:

— У меня нет слов.

С дальнего конца стола на него бросает завистливые взгляды начальник порта.

— Хочется думать, что когда слова найдутся, то хорошие, — со смехом говорит герцог. — Надеюсь, что вскоре для всех нас начнется новая эра процветания.

Слишком много имен, слишком много шампанского. Ей сложно все их запомнить — Хьюго-Света-Кристоф-Алекса-Кристина-Себастьян-Дмитрий-Серена-Каспар-Джамал-дорогуша-Гарри-Конрад — и соотнести с лицами, так как все девушки белокурые, кроме Светы, родившейся где-то к югу от экватора. Наконец Донателла сдается и называет каждого просто kara, и им это нравится. По мере того как бутылки пустеют, а по кругу идет косячок с травкой — первый, который она видит в жизни, не то что пробует, — она все больше обретает уверенность в себе, а тот факт, что все они хорошо знакомы друг с другом (школа, Англия, родители — давние партнеры по бизнесу или просто «крутимся в одних кругах»), с каждой минутой теряет свою значимость, и важным остается только охватившее ее веселье. Зажатая меж двух парней на кожаном диване, она слушает их шутки, отсылки и свойскую болтовню, не понимая ни единого слова.

Но ей наплевать. Добро пожаловать в новый мир, девочка моя. В мир потрясающий, необузданный, волнительный, огромный, не имеющий ничего общего с Кастелланой. У Донателлы такое ощущение, что для нее наконец началась настоящая жизнь.

Откуда-то доносится загадочная музыка, и ей требуется целая вечность, чтобы понять, что льется она из двух больших черных валунов по краям дивана и что на самом деле это колонки, и все смеются над ее изумлением. Кто-то говорит, что это очень мило. «Где ты бывала?» — спрашивает кто-то еще. «На Ла Кастеллане, — отвечает она. — Я прожила здесь всю свою жизнь». — «Островитянка! Как интересно!» — «А кто же твой отец, что вас пригласили на эту вечеринку?» — «Ресторатор», — с апломбом заявляет она. «Ах, ресторатор! Это же потрясающе!» — «Честно говоря, не очень, — отвечает она. — Скукотища». — «Ну ничего, — говорит на это Себастьян-Конрад-Джамал-дорогуша, — мы не дадим тебе заскучать». И делает громче музыку — американское диско, которое она видела только по телевизору Татьяны. Все вскакивают и идут танцевать. Чья-то рука проводит ей по бедру, но это простая неосторожность, solteronas не смотрят, а ей впервые в жизни по-настоящему весело.

Татьяна покатывается со смеху. Мерседес заламывает руки.

— О боже! Боже! — причитает она и мысленно благодарит святого Иакова, что это не кто-то из ее собственной семьи.

Попутно она думает о том, что у них видеокамеры в туалетных комнатах. Они реально снимают людей в туалетах. Но ужас перед затруднительным положением сеньоры Бочелли гонит из ее головы эти мысли.

— И что вы теперь будете делать? — спрашивает она. — Господи, что теперь?

По коже у нее бегут мурашки при мысли о предстоящей постыдной сцене: Миды обвиняют женщину в краже при всех гостях, констебль надевает на нее наручники. Мерседес закрывает лицо руками.

Татьяна щелкает пультом, и на экране появляется спальня. Наполеоновская кровать, по виду напоминающая сани, и тюлевые занавески, развевающиеся у окна на вечернем ветру. В проеме двери, рядом с кроватью, виднеется склонившийся перед зеркалом смутный силуэт сеньоры Бочелли, которая проверяет, не размазалась ли помада.

— Да ничего, — беспечно отвечает Татьяна, — по крайней мере пока. Но эта запись просто бесценна. Неужели ты не понимаешь, что теперь они у нас в руках? Если этот мелкий законник посмеет создать нам хоть какие-то проблемы — бац! И у него не останется другого выхода, кроме как поддержать любое наше решение! Жду не дождусь рассказать об этом папочке!

Она опять барабанит по клавиатуре и нажимает клавишу ввода. Один из аппаратов с тихим урчанием выплевывает видеокассету.

— Отлично, а теперь положим это вот сюда.

Она открывает в панели под экранами ящик. Там полно видеокассет. Он забит ими. Татьяна добавляет еще одну. Потом открывает другой ящик, достает чистую кассету и сует в прорезь аппарата, который заглатывает ее, словно живой.

Мерседес в панике. «А я что-то натворила? Этим летом? Если они снимают здесь, то снимали и на „Принцессе Татьяне“. А вещи, которые она мне дарила… Это тоже есть на записи? Все эти платья... В том смысле, что... они же были не только ее. Еще одежда ее матери для моих родных. На всех ли записях видно, что это она мне их дает? Что я не взяла их сама?»

— Ой, да расслабься ты, Мерседес! — говорит Татьяна. — Это же весело. Садись. Я тебе сейчас такое покажу...

Мерседес опасливо садится в кресло.

— Что же?