Мартин Смит - Залив Гавана
Интерьер Хеди был украшен столь же удивительно: картинки, вырезанные из журналов и приклеенные к стенам — обои ручной работы с Лос Ван Ваном, Хулио Иглесиасом, Глорией Эстефан. Звезды — исполнители любовной лирики, стоящие в лучах софитов, страстные взгляды обращены к поклонникам. На лицо одной певицы она наклеила изображение своего собственного лица. Это напомнило Офелии страшную картину полуотрубленной головы Хеди. Лофт был не той комнатой, где проститутка принимала клиентов, это было ее личное гнездышко.
В этом гнездышке остались явные следы посторонних — полицейская лента вокруг платьев, порошок для снятия отпечатков пальцев на зеркале, легкий беспорядок, неизменно возникающий тогда, когда мужчины перекладывают женские вещи. У Хеди была коллекция кусочков мыла из отелей, столовые приборы, подставки, рамка из морских ракушек с фотографией празднования ее пятнадцатилетия — вечеринки с тортом из кондитерской, пивом и ромом. На другой фотографии Хеди одета в синие кружева, вокруг шеи шарф в тот же тон — цвета Хемайи, богини моря. И, конечно же, у стены была статуэтка Пресвятой Девы из Реглы, духа и в то же время святой. В ящике для сигар было полно моментальных снимков Хеди с туристами, в руках бокалы с дайкири или мохито в кафе на Старой площади, на площадях Армас, Кафедральной — в сказочном мире старой Гаваны. Однако любимыми у Хеди, похоже, были две фотографии, приколотые к подушечке в форме сердца, на которых она была снята вместе с Луной. Интересно, что подумали об этом криминалисты — мертвая девушка с офицером, ведущим расследование? Фотографии, видимо, были сделаны в разное время — они были по-разному одеты, — но оба снимка перед зданием, где среди пятен ржавчины была видна вывеска «Русско-кубинский центр». Внизу к подушечке был приколот третий снимок — Хеди, Луна и маленькая jinetera Тереса на заднем сиденье белого «крайслера империал». Ни возле кровати, ни в сигарном ящике, ни на стене не было никаких имен, номеров телефонов или адресов.
В здании было пусто, не было соседей, с которыми можно было поговорить. Офелия перешла через улицу к аптеке, где предлагались гуава для лечения диареи, орегано для носа, петрушка против газов. На стене висело зеркало с логотипом «Coca-Cola». К нему были приклеены отзывы, в том числе открытка из Мексики с танцовщицей в такой же кружевной юбке, с черными волосами и белой кожей, как у той девушки, которую она видела целующей Ренко. Лично Офелии было наплевать, но она была раздражена тем, что после всех ее стараний обеспечить безопасность боло она увидела, как он приглашает кого-то к себе. Офелия вспомнила, как женщина прижималась к Ренко и притягивала его лицо к своему.
— Дочка? — позвала травница со стула.
— Да, — Офелия купила для матери пакет коры красного дерева, применяемой при ревматизме, прежде чем заговорить о Хеди.
— Хорошая трава, — травница вспомнила Хеди по лекарству. — Симпатичная девушка, но часто мучилась животом. Тоже танцовщица. Такой позор.
Женщина знала, что Хеди танцевала в местной группе на карнавале. Там было шестьдесят танцоров, барабанщиков, канатоходцев, все одеты в синее — цвет Хемайи. Их шествие волнами вилось до Прадо, где на трибуне стоял сам Команданте. И еще она вспомнила друга Хеди, который мог взглядом прожечь дыру в доске.
— Да вот же он.
Министерская «лада» остановилась перед домом Хеди, Луна выскочил из машины проворнее, чем обычно. Офелия повернулась спиной к двери, сняла кепку и принялась наблюдать в зеркало. Ей пришлось выслушивать бесконечные рекомендации травницы, тупо разглядывая открытку из Мексики. Через минуту сержант вышел из дома Хеди с подушечкой в форме сердца.
Для Офелии не имело значения, что криминалисты, осматривавшие лофт Хеди Инфанте, вовремя не изъяли подушечку и фотографии. Неважно, что они проверили все пожитки Хеди на предмет отпечатков. Ни один из них со всем своим опытом не поймет Хеди так, как она.
Офелия жила практически в двух мирах. Один из них был обычным миром скудных пайков и автобусных очередей, заваленных щебнем улиц, тусклого электричества, заставлявшего Фиделя мерцать на экране телевизора. Миром изнуряющей духоты, заставляющей ее дочерей распластываться, подобно бабочкам, на прохладных плитках пола. Другой был глубокой вселенной, такой же реальной, как вены под кожей. Мир сладострастной Ошун, плодородной Хемайи, грохочущего Чанго, мир добрых и злых духов, живших в каждом, кто их вызвал, благодаря которым приливала кровь к лицу, появлялся вкус во рту, цвет в глазах. Так же, как семена колы, так же, как душа барабана, говорящая только тогда, когда кто-то играет на нем, в каждом человеке живет дух, который говорит через сердцебиение, только надо уметь слушать. Так Офелия Осорио несла огонь солнца, скрытого за темной маской, и так она видела двойственный взаимопроникающий мир Гаваны.
На этот раз Ольга Петровна встретила Аркадия в домашнем халате, волосы накручены на бигуди. Она расставляла пакеты с продуктами в гостиной. Ее улыбка принадлежала хорошенькой, но уже очень немолодой женщине, застигнутой врасплох. Толстая маленькая голубка? Может быть.
— Побочный бизнес, — пояснила она.
— Здоровый побочный бизнес.
То, что прежде было уголком России, сейчас было заставлено рядами белых пластиковых пакетов, набитых до предела банками итальянского кофе, китайской посудой, туалетной бумагой, растительным маслом, мылом, полотенцами и бутылками испанского вина, даже замороженными курами в пакетах… Все пакеты были заклеены, на каждом было написано какое-нибудь кубинское имя.
— Я делаю, что могу, — сказала она. — Раньше, когда здесь была настоящая русская колония, все было гораздо проще. Кубинцы могли рассчитывать на честные поставки продуктов из дипломатического магазина. Когда посольство отправило всех домой, на тех из нас, кто остался, нагрузка значительно увеличилась.
Не бесплатно, был уверен Аркадий. Десять процентов? Двадцать? Было бы бестактно задавать подобные вопросы такой внешне типичной советской матроне.
— Я сейчас вернусь, — пообещала она и скользнула в спальню, оттуда просочился намек на тонкий аромат духов. Из-за двери он услышал: — Поговорите с Сашей, он любит компанию.
Канарейка в клетке, казалось, пытается разглядеть у Аркадия хвост. Аркадий заглянул в кухню. На столе клеенка, на ней самовар. Календарь с ностальгическим снежным пейзажем. Соль в солонке, бумажные салфетки в стакане. На полке стеклянные банки с домашним вареньем, огурчиками и салатом из фасоли. К ее возвращению он был уже в гостиной. Пепельные волосы Ольги Петровны аккуратно уложены в прическу в рекордные сроки.
— Я бы угостила вас чем-нибудь, но скоро придут мои кубинские друзья. Когда они видят чужих, нервничают. Я надеюсь, что это не займет много времени. Вы ведь понимаете.
— Конечно. Я насчет Сергея Приблуды. Когда мы говорили первый раз, вы сказали, что некоторые сотрудницы посольства сплетничали, будто он завел роман с кубинкой, поэтому стал лучше говорить по-испански.
— Сергей Сергеевич никогда особенно хорошо не говорил по-испански, — Ольга Петровна позволила себе улыбнуться. — Ни до этого романа, ни после него…
— Думаю, вы правы, он был слишком русским. Русским до глубины души.
— Как я вам уже говорила, «товарищ» в полном смысле этого слова.
— И чем дольше я веду расследование, тем отчетливее понимаю, что если бы он действительно нашел женщину, которой глубоко восхищался, она могла бы быть только русской, как и он сам. Вы согласны?
Хотя Ольга Петровна продолжала так же мягко улыбаться, в ее глазах появилась настороженность.
— Пожалуй.
— Притяжение должно было быть неизбежным, — сказал Аркадий, — возможно, воспоминания о доме, о настоящем русском обеде. Кроме того, романы в посольстве не поощрялись, необходимо было планировать тайные встречи, либо они должны были казаться случайными. К счастью, он жил отдельно от других русских, а она всегда могла найти повод, чтобы появиться на Малеконе.
— Возможно.
— Но ее видели кубинцы.
Послышался стук. Ольга Петровна приоткрыла дверь, шепнула что-то и мягко прикрыла ее. Повернувшись к Аркадию, она попросила сигарету и, когда он дал ей прикурить, села и с наслаждением затянулась. Совсем другим, более чувственным голосом, она сказала:
— Мы не занимались ничем противозаконным.
— Я и не утверждал этого. Я приехал в Гавану совсем не для того, чтобы погубить чью-то жизнь.
— Я не знаю, чем занимался Сергей. Он не говорил, а я не спрашивала. Мы просто тепло относились друг к другу, и все.
— Этого было достаточно, я уверен.
— Тогда чего вы хотите?
— Я думаю, что у человека, близкого по духу Сергею, у того, кому он был небезразличен, вероятно, найдется фотография получше, чем та, которую вы показали мне в первый раз.
