Деон Мейер - Остаться в живых
— Учти, мы проведем расследование. И назначим дисциплинарное слушание.
Радебе кивнул.
— Пожалуйста, не пропадай. Мы должны знать, где тебя искать.
Радебе смерил ее тоскливым взглядом, и она поняла, что внутри у него все перегорело и идти ему некуда.
Доктор Затопек ван Герден проводил Аллисон до машины.
Ей не хотелось уходить; конечно, нужно было писать статью, но ей не хотелось, чтобы здесь все закончилось.
— И все-таки я не совсем согласна с вами, — сказала она, когда они дошли до машины.
— В чем?
— Насчет добра и зла. Очень часто эти понятия абсолютны.
Она исподтишка наблюдала за ним. Его лицо освещала луна. Он слишком много думает; может быть, он слишком много знает. Мысли и знания бурлят в нем, но не находят выхода. От мучающего его напряжения он иногда кривит лицо, гримасничает, пытаясь удержать волнение под контролем.
Почему ее так влечет к нему?
Десять к одному, что он просто ублюдок, слишком уверенный в себе.
А может, так и есть?
Аллисон всегда считала себя чувственной. Но с годами пришла к выводу, что собственная чувственность — еще не все. Важно, как тебя воспринимают мужчины. А также женщины. Их оценки и сравнения помогают найти свое место. Понемногу свыкаешься с чужой оценкой, приноравливаешь к ней свои надежды, мечты и фантазии, защищаешь нежное сердце, чьи раны затягиваются так медленно. Иногда жизнь дает послабку, и ты довольствуешься минутами, проведенными с чужим мужем. Но сейчас Аллисон вдруг страстно захотелось стать высокой, стройной красавицей блондинкой с большой грудью, полными губами и упругими ягодицами. Ей захотелось, чтобы ее собеседник сделал ей непристойное предложение.
Но она, видимо, не привлекает его как женщина.
Вдобавок она с ним спорила. Рискнула сомневаться в его доводах — при том, что внешность у нее самая заурядная.
— Назовите мне хотя бы одного абсолютно злого человека, — попросил ван Герден.
— Гитлер.
— Гитлер — стереотипный пример. — Ван Герден покачал головой. — Но позвольте спросить: был ли он хуже королевы Виктории?
— Что, простите?
— Кто кормил бурских женщин и детей овсянкой с толченым стеклом? А как вам политика выжженной земли? Возможно, во всем виновата не лично королева, а ее полководцы. Скорее всего, она и понятия не имела о том, что тут творилось. Совсем как Питер Бота, наш бывший премьер-министр и президент, ярый сторонник апартеида. Он отрицал, что знал что-либо, и потому он хороший? А взять, например, Сталина. Или Иди Амина. Как оценить их? Можно ли измерить добро и зло цифрами? Или добро и зло можно измерить количеством жертв?
— Вопрос не в том, кто самый плохой. Вопрос в том, бывают ли абсолютно злые люди…
— Позвольте рассказать вам о Джеффри Дамере. Серийном убийце. Вы знаете, кто это такой?
— Убийца из Милуоки.
— Был ли он злым?
— Да, — ответила Аллисон, но уже не так уверенно.
— Его обследовали психиатры. Так вот, оказалось, что Дамер шесть или семь лет, точно не помню, но, допустим, семь лет, подавлял в себе желание убивать. Этот жалкий, разбитый, никудышный подонок в течение семи лет подавлял в себе желание поистине нечеловеческой силы. И что, от этого он стал лучше или хуже? А может, он стал героем? Не все способны противиться своим желаниям. Да что там, мы не умеем сдерживать даже самые примитивные порывы, например ревность или зависть.
— Нет. — Аллисон покачала головой. — Не могу с вами согласиться. Он ведь убивал. И не один раз. Он делал ужасные вещи. А то, что он перед этим долго сдерживался… не имеет значения.
Затопек улыбнулся ей:
— Сдаюсь. Наш спор бесконечен. В конечном счете многое зависит от личных качеств. А также от довольно спорных вещей. Например, от религии. От нравственных норм, системы ценностей. От того, какими мы видим себя, других, и от того, кем мы являемся на самом деле. И конечно, многое зависит от жизненного опыта.
Аллисон нечего было ответить; она просто стояла и молчала. Ее лицо было бесстрастным, но ей казалось, что ее тело слишком мало, чтобы вместить обуревавшие ее чувства.
— Спасибо, — сказала она, чтобы нарушить молчание.
— Тобела Мпайипели — хороший человек. Он настолько хорош, насколько ему позволяет окружающий мир. Запомните мои слова.
Он заталкивал мотоцикл под мост, когда услышал, что рокот вертолета приближается.
Ему с трудом удалось спуститься по крутому обрыву к воде. Потом он втащил мотоцикл по траве, через кусты прямо под бетонное основание моста. Он сразу понял, что стоймя мотоцикл оставлять нельзя. Он упадет, даже если поставить его на все упоры. Пришлось уложить мотоцикл на бок. Ему пришлось нелегко; надо было выкрутить руль и, держась за самые концы рукояток, сжать мотоцикл коленями. Большие винты вертолетов стрекотали еще ближе. Видимо, они его каким-то образом вычислили.
Он положил шлем на бензобак, снял куртку и брюки — они слишком светлые и приметные ночью. Высунувшись из-под моста, Тобела увидел, что вертолет всего в тридцати-сорока метрах впереди, завис совсем низко над землей. Потоки ветра, разгоняемые мощными винтами, ударили ему в лицо. Он увидел красно-белые вращающиеся огни и еще увидел в открытой двери «орикса» четыре лица, каждое под нашлемным прибором ночного видения.
Дождавшись, пока «орикс» сядет, Да Коста, Малыш Джо Морока, Купидон и Звелитини спрыгнули на землю.
Вертолет сел на поляне. С одной стороны была река, с другой — дорога, с третьей — заросли акации. Первым делом они бросились к реке; к воде их потянул древний инстинкт. Двигатели взревели последний раз и, наконец, замолкли. Послышались ночные звуки: заквакали лягушки, зажужжали насекомые. Где-то вдали лаяла собака.
Да Коста подошел к воде, расстегнул ширинку и помочился. Толстая струя мочи блестела в лунном свете.
— Эх, ты! — упрекнул его Купидон. — А фермеры потом будут пить эту воду.
— Буры лакают бренди и кока-колу, — возразил Да Коста, далеко выплевывая жвачку.
— Неплохо плюнул, — заметил Звелитини. — Для белого, конечно.
— Можешь лучше?
— Естественно. У нас, зулусов, такие губы, что мы можем переплюнуть и белых, и коса!
— Ваше высочество, готовы ли вы рискнуть денежками?
— Ставлю десять рандов на то, что я тебя переплюну.
— Что плюнешь дальше всех нас. Всех троих.
— Согласен.
— Эй, о чем вы там? — спросил Купидон.
— Здесь ОБР, братишка. Мы все делаем вместе. Иди и плюй с нами.
— Погодите, — сказал Да Коста. — Сначала я должен связаться с капитаном. Доложить, что мы прибыли на заданную позицию.
— Не торопись. Ночь длинная.
Они грубо шутили, поддразнивали друг друга и плевались, не ведая, что их добыча притаилась совсем рядом. А еще они не догадывались о том, что один из них не доживет до восхода.
31
Янина Менц пошла к директору и первым делом рассказала ему о гибели Мириам Нзулулвази. Маленький зулус очень расстроился. Янина видела, что операция уже начинает сказываться на их отношениях. Директор перестал улыбаться, реже хвалил ее. Жизнерадостность его словно испарилась.
Он тоже сдает, подумала Янина. Белоснежная сорочка была уже не такой гладкой; морщины на лице походили на трещины в броне.
— А что Винсент? — спросил директор устало.
— Попросил об отставке.
— И вы ее приняли.
— Да, сэр, — решительно ответила Янина.
Зулус закрыл глаза. Он сидел неподвижно, сложив руки на коленях, как будто молился. Но он не молился; просто у него была такая привычка. Другие на его месте в такие минуты начали бы бурно жестикулировать, хвататься за сердце. Он же на некоторое время полностью отключался от мира.
— В нашей работе всегда случаются непредвиденные обстоятельства, — тихо сказал он.
Янина Менц поняла, что ответа от нее не требуется. Она ждала, пока директор откроет глаза, но он не открывал их.
— Вот что я ненавижу больше всего. Но это неизбежно.
Глаза открылись.
— Винсент. — Он взмахнул рукой — слабо, едва заметно. — Он такой идеалист… Слишком мягок и чувствителен. Я переведу его на другой участок. В такое место, где он сумеет применить свои таланты.
Янина по-прежнему не знала, что сказать, потому что ее мнение отличалось от мнения директора. Винсент допустил непростительную ошибку. Для нее он просто перестал существовать.
— А что нам делать с… миссис Нзулулвази?
Почему директор не сказал «с телом» или «с трупом»? Сегодня Янина увидела директора как будто впервые. Она разглядела его слабость.
— Сэр, я распоряжусь, чтобы ее отправили в морг. И не задавали лишних вопросов.
— А ребенок?
О ребенке она совсем забыла.
— По-моему, будет лучше всего, если за ним присмотрят его родственники. Мы не… У нас нет таких возможностей.
