Тони О'Делл - Темные дороги
Эмбер не стала мне докладывать, как там девочки, из чего я заключил, что они живы. В поисках, чего бы перекусить, я забрался в холодильник. Нашел открытую упаковку болонской колбасы и съел пару кусков.
Джоди оставила на столе свой табель успеваемости, чтобы я его подписал. Сплошные плюсы, за исключением гимнастики. Пара тестов, напоминание о возврате книг в библиотеку, карандашный рисунок: Микки-Маус на фоне голубого замка и надпись наверху: МАЯ ЛЕТНЯЯ МИЧТА. Листок оранжевой бумаги, сложенный вчетверо.
Я развернул листок. Бумага принадлежала Мисти. Эмбер купила ей на прошлый день рождения. По каемке скакали лиловые, красные и синие единороги. Поначалу я их принял за демонов.
Посередине Мисти написала своим мелким четким почерком:
Им разумнее оставаться вместе, а не разбредаться по посторонним людям. Они любят друг друга. Харли вернется.
P. S. В их кровосмешении нет ничего страшного. Кровь у них одна. Эсме – дура.
Я сложил бумажку. Вокруг все почернело. Огромное лицо Мисти надвинулось на меня, и я закричал.
Сжимая спинку стула, я стоял посреди кухни. Навалилась такая усталость, будто я прошел сотни миль без передышки.
Мне все это привиделось? Нет, табель Джоди лежал на столе. И записка Мисти тоже. С жирными отпечатками от колбасы. Вдруг меня по ним опознают?
Мамину Библию я взял с собой в постель, но даже не открыл. Мне казалось, меня замучает бессонница. Однако я и двух минут не смотрел на лампочку, как уснул. Помню какой-то зыбкий белесый силуэт в воздухе над собой и довольный вздох Элвиса. Пес уже давным-давно не спал в моей комнате, но сегодня прошмыгнул вслед за мной в подвал. Поскреб когтями по цементу и улегся на коврик у кровати.
Ощущение того, что источник охватившей меня неги где-то рядом, разбудило меня. Блаженство вскармливало, баюкало, защищало, учило, ласкало, создавало меня. Что это было, я не знал. Красоту создавала не физическая форма, а преданность мне. Таинственная «она» была мне не ровня, она жертвовала собой ради нас двоих.
Я растворился в ней. Ее тело было жидкостью, которой я дышал. Ее пальцы были вспышками подводного пламени, которые обжигали мою неродившуюся кожу и утоляли боль. Она застонала мне в ухо. Один раз. Чуть слышно. Нота переливалась серебром. В ней были трепет и грусть. Словно щенок попробовал завыть.
Я повернулся на бок и принял ее от Него. Она была предназначенным мне даром. Моим даром. А я был ее искуплением.
И тут я вспомнил, что не сплю.
Ужас сдернул меня с кровати и расплющил по стене. Причину его я поначалу не понял. Инстинкт самосохранения велел мне бежать, вылезти из кожи вон, отрубить себе руки. Но я не послушался и открыл глаза.
Эмбер сидела на полу рядом кроватью. Голая.
Рука ее потирала затылок. Ударилась?
– Боже, – прохрипел я.
– Ты сказал мне остаться, – проговорила она.
В изножье кровати я увидел мамину Библию. Схватил и выставил перед собой, словно распятие.
Прошептал:
– Оденься.
– Что с тобой?
– Убирайся! – заорал я.
– Ты решил, что я – это она, – хрипло сказала Эмбер. – Решил, что я – это она. Вот почему тебе так понравилось. Ты решил, что я – эта шлюха.
Она поднялась и шагнула ко мне. Как была, без клочка одежды.
– Я все про вас знаю! И про ваше укрытие!
Я раскрыл Библию и прижал к лицу страницы с красным обрезом. Почувствовал запах мамы и зарыдал.
– Ты принял меня за нее? Решил, что настала завтрашняя ночь и вы трахаетесь?
– Я тебя не трахал, – всхлипнул я. – Я спал.
– Она тебя не любит. И не полюбит никогда. Ты для нее часть тела. Большой глупый член, на котором так здорово скакать.
Попробовать проскочить мимо нее? А вдруг она до меня дотронется? Вдруг я ей позволю?
– Как ты мог так со мной поступить? – крикнула она.
Я закрыл глаза и бросился вперед, точно в огонь. Наши тела соприкоснулись, но я выжил. Неуклюже протопал вверх по лестнице. Элвис подкапывался под входную дверь, пытаясь выбраться из дома. На крыльце я перегнулся через перила и меня вырвало.
Бежать мне было некуда. Впервые в жизни лес страшил меня. На машине я мог разве что отправиться в ссылку, для побега она не годилась.
Мне бросились в глаза четыре пустые собачьи будки. Я опустился на четвереньки и заполз в одну из них. Свернулся клубком в грязи, прижимая к груди мамину Библию. Пахло псиной. Стуча зубами, я вслушивался. Но ее шаги так и не прозвучали.
Глава 19
Я не спал. Я был словно в трансе каком. Подтянув голые колени к груди, я вглядывался в щель между досками собачьей будки. Черное небо, налилось синевой, потом зарозовело.
Я вздрагивал от каждого звука. Вот заскреблась мышь. Прохныкал козодой. Прошуршала змея. Я слышал, как где-то внизу скрежещут тектонические плиты. Сердце с шумом разгоняло кровь.
Вот звуки стали разнообразнее. Утро. Из кухни донесся голос Джоди. Стукнули дверцы буфета. Звякнули тарелки. Из крана полилась вода. Мисти что-то сказала.
Эмбер не слышно.
Дверь черного хода распахнулась. Джоди позвала Элвиса. Джоди позвала меня.
Эмбер не слышно.
Я сжался, затаился. Открылась и закрылась парадная дверь. Шаги рысцой. За ними другие.
– Рядом, Элвис, рядом! – крикнула Джоди.
Я представил себе, как пес поднимает уши и радостно трусит рядом с ней к автобусной остановке.
Опять скрипнула входная дверь. Я припал к щели. На крыльцо вышла Эмбер, и я сразу же отвернулся. Она была полностью одета, но перед глазами у меня так и маячили влажный темный треугольник и два набухших красных соска. Такой она останется для меня навсегда. Такой я теперь буду ее видеть.
Я впился зубами в мамину Библию. Только бы не закричать, не засмеяться, не засопеть. До меня доносился стук ее каблуков. Эмбер отправлялась в школу. Жизнь для нее продолжалась. Эмбер держалась молодцом.
Я еще сильнее стиснул зубы, пока не выступили слезы.
Стук каблуков стих где-то в стороне, возле шоссе. Теперь слышалось только пение птиц. Она права, сказал я себе. Какой смысл тереться возле дома. До ночи лучше держаться от места преступления подальше.
Я выполз из будки. Проморгался. Будет жаркий, солнечный день. До дома я добрался на четвереньках. И в подвал спустился на четвереньках. Нелегкая задача, кстати сказать.
Натянул какие-то шмотки, провел расческой по волосам, пощупал простыню и отправился наверх. Хоть «поп-тартом» поживлюсь.
Оказалось, у нас есть только арбузный. Джоди упросила меня купить его из-за красно-зеленой глазури, но вкус ей ужасно не понравился. И мне тоже.
Я взял кукурузные хлопья и съел пару пригоршней прямо из коробки. Запил молоком и двумя банками пива.
Во дворе залаял Элвис. Я перепугался, что вернулась Эмбер, но пиво притупило чувства. Наверное, не надо было столько пить. Потянулся за папашиной курткой, что висела на спинке стула, и шарахнулся о стену.
Закрыл глаза и выругался. А когда открыл, увидел Мисти. Стоит в дверях в джинсовом комбинезоне и черном топике. Волосы завязаны хвостом. С плеча свисает прозрачная лиловая пластиковая сумочка. Внутри губная помада, кекс и перочинный нож.
– С тобой все хорошо? – спросила сестра.
– Просто замечательно.
Она застыла в молчании. И не обойти ее никак. Попросить подвинуться, что ли?
– Что это ты здесь делаешь? – Голос-то у меня был храбрый. – Пропустила автобус? А Джоди где?
– Сегодня последний день перед каникулами, – сказала Мисти. – Прибираемся в шкафчиках и смотрим видео. Больше ничего.
– Надеюсь, смотрите образовательную программу.
– Экранизацию.
– «Моби Дик»?
Она смерила меня взглядом.
– «Кладбище домашних животных».
– Вот куда идут мои налоги, – проворчал я, влезая в куртку.
– Я слышала, как вы с Эмбер ночью ругались.
Я сглотнул. Обвел глазами кухню. Сполоснул миску Джоди. Раздавил банки из-под пива и выбросил в мусор. Открыл холодильник и сунул в него голову.
– И что же ты слышала?
– Ты орал на нее, чтобы оделась.
Я засмеялся. И еще раз засмеялся. Откусить бы себе язык, лишь бы перестать ржать раз и навсегда.
– Ты, наверное, ослышалась.
– Почему ты спал в собачьей будке?
– Чисто для прикола. – Я вынул голову из холодильника.
– Ваши с Эмбер дела меня не интересуют.
Я старался не смотреть на нее, но мои усилия не увенчались успехом. Темные, немигающие глаза уперлись в меня. Под их взглядом я превратился в мальчишку, которого неудержимо тянуло к черным дырам в земле и полуразрушенным зданиям. Она говорила безо всякой задней мысли. Не потому, что была испорчена. Не потому, что все простила или сама была жертвой. Просто ее ничего больше не трогало. Да она никогда и не была особенно отзывчивой. Теперь же это бросалось в глаза.
