Шеннон Керк - Метод 15/33
Я продолжала свои усилия. Я продолжала тревожиться. Мое беспокойство выразилось в учащенном дыхании, а потом я заплакала. У нее в кабинете. Перед ней. К моей любви примешалось смущение и неловкость.
— Лиза, Лиза. О боже. Лиза. Что случилось? — спросила она.
Она вскочила со стула и прошла через комнату. Она не смогла бы сделать это быстрее, даже если бы я уселась в камин, чтобы сгореть. Она обнимала меня, целовала мои щеки и повторяла:
— Лиза, Лиза, Лиза.
Я не знаю, помнила ли она тот эпизод, когда мне было восемь лет и я сделала то же самое. В тот раз моя реакция была такой же, как сейчас, и я это очень хорошо запомнила. Я также запомнила, что поспешила все это быстро отключить, и сейчас мне предстояло сделать то же самое.
Чтобы сообщить ей о том, что я на самом деле чувствую, я решила подержать Любовь включенной еще одну минуту. Меня продолжал терзать страх, что сейчас она выпустит меня из объятий и вернется к своей работе. Все еще плача, я пробормотала:
— Мам, я очень тебя люблю. Я надеюсь, ты это знаешь. Просто это очень больно…
— Лиза, — заглушила она мои слова, прижав мое лицо к своему плечу в кашемировом свитере. — Лиза, Лиза, Лиза. Я твоя мама. И хотя твоя холодность разбивает мне сердце, с моей стороны было бы слишком эгоистично просить тебя любить меня открыто. Я понимаю. Если я что-то и поняла, воспитывая тебя и взрослея вместе с тобой, так это то, что я тебя понимаю. Ты гораздо сильнее меня, и мне это в тебе очень нравится. Ты такая, какой я хочу быть, ты моя сияющая надежда, моя любовь. Так что, если тебе необходимо оставаться сильной, делай то, что тебе для этого нужно, и будь настолько сильной, насколько можешь. Ты спасла меня, ты спасла себя, и я хочу, чтобы ты всегда оставалась самой собой. Ты идеальна. Ты само совершенство. Ты для меня все. Некоторым из нас приходится хоронить свое прошлое в бумагах, дорогая. Некоторым из нас… собственно, только тебе… повезло больше, и они умеют пользоваться выключателями. Я думаю, это истинный дар. Тебе достался редкостный дар, моя дорогая. Я тебя люблю. Тсс, не плачь.
Я позволила Любви заковать ее слова в титановую оболочку, заперла там же ее объятия и поместила весь этот момент в глубины своего банка памяти. Еще несколько секунд мы покачивались, озаренные пламенем камина. Когда она отстранилась, продолжая сжимать пальцами мои бицепсы, чтобы заглянуть мне в глаза, я отключила Любовь, но оставила включенной Благодарность.
Что касается моих действий в плену и моих показаний во время процесса, я тогда была еще совсем девчонкой, но теперь понимаю, как действовал мой рассудок, хотя тогда мне не удавалось уловить логику, скрывавшуюся за всеми моими поступками. Мой похититель угрожал меня убить и забрать у меня ребенка, и он собирался исполнить обе угрозы. Тем самым он заслужил смерть от моей руки.
Его сообщники тоже должны были умереть или сгнить в тюрьме, терзаемые жуткими пытками. Я не стыдилась своего стремления к мести, как и того, что мне приходится лгать, чтобы это стремление реализовать. Но я стыжусь того, что мне не удалось отомстить всем одновременно. Несмотря на то, что я располагала множеством изумительных преимуществ, подобная роскошь оказалась мне недоступна.
Более всего я стыжусь того, что совершенно сбрасывала со счетов фактор времени. Бывают дни, когда я не могу даже смотреть на себя в зеркало — настолько я себя презираю за то, что, стремясь к совершенству, так долго тренировалась, вместо того чтобы сделать все это раньше и спасти Дороти.
Глава 26. Преображенная тюрьма
Сейчас, когда мне уже тридцать три года, я, отложив в сторону исследование отпечатков пальцев, пишу эту историю. На моем столе, изготовленном из выброшенной на морской берег древесины, стоит фотография сына, которому я присвоила название… Шучу, которого я назвала Вантаджио. Если вы знаете итальянский, то вы уже поняли, что это означает «преимущество». Дома мы ласково называем его Ванти. Ему семнадцать лет. Он прекрасен. Он тоже ученый, за что я благодарю Господа и его ангела — черного мотылька.
Скоро Ванти должен вернуться домой после уроков. Он с ревом промчится по подъездной дорожке в подержанном черном «ауди», на который он накопил сам. Когда он проезжает через кампус, он приковывает к себе все взгляды. Я уверена, что все его одноклассницы, а также все девчонки годом или двумя младше мечтают прижаться лицом к его шее и его белокурым волосам. Но мне на самом деле нет никакого дела до того, как обмирает, глядя на него, остальной мир. После школы он должен вместе со мной работать в лаборатории. Так что лучше бы ему вернуться поскорее, и лучше бы ему не забыть забрать почту из ящика в начале этой длинной подъездной дорожки. Как бы то ни было, все равно никто его не достоин. И дело вовсе не в моих предубеждениях. Просто я смотрю на вещи реально. Я его мама. Я готова убить любого, кто задумает причинить ему вред.
В углу над красным стулом возле дезактивационной камеры висит заключенный в рамку осколок фарфора, который я украла прежде, чем криминалисты упаковали его в один из своих пакетов в качестве вещественного доказательства. На этом фрагменте все еще виднеется пятно его потемневшей крови. Я решила считать, что это мазок их общей крови — его и этой чертовой тарелки, — смешавшейся в аду.
Я смотрю на это произведение преступления в рамке и думаю о том, что мне надо положить в карман, готовясь к запланированному на завтра нашему с Лиу визиту в тюрьму Брэда.
После того как все испытания остались позади, мои родители снова наняли на работу мою защитницу, мою няню, мою верную Гилму. Поскольку Ванти родился в июне, я закончила десятый класс[20] дома и все лето провела, играя с малышом. Я знаю, что мне очень повезло. В самом деле. Очень многим девчонкам повезло куда меньше. В знак признания этого и в их честь я даже не прикасаюсь к переключателям благодарности и облегчения. Эти чувства всегда включены. С другой стороны, страх, раскаяние и неуверенность надежно выключены и опломбированы. И хотя я понимаю, что общество осуждает подростковую беременность и что эта тема далеко неоднозначна, мой рассказ не имеет отношения ни к извинениям, ни к извлечению уроков из горького опыта.
Мои родители потратили кучу денег на семейную и индивидуальную терапию для меня и для себя тоже. Они меня поддерживали, и я знаю, что мне повезло с ними и их безусловной любовью. Но я благодарна им не только за это. С самого начала они обеспечили меня Преимуществами № 34 и № 35 — научным складом ума и высокомерием. Если бы мне не удалось отделить себя от своего затруднительного положения и отнестись к происходящему как к научной проблеме, я бы сломалась под грузом страха. И если бы я не считала себя выше этих презренных созданий, я, возможно, не смогла бы посвятить столько часов планированию их смерти. Тех из вас, кто за подобную несгибаемую отстраненность называет меня социопатом, я хотела бы спросить — что бы вы сделали, если бы кто-то приставил к вашему малышу дуло пистолета и начал угрожать нажать на спусковой крючок. Возможно, тогда вы позавидовали бы моему хладнокровию и моей решительности. Вы бы пожалели, что не располагаете моими научными познаниями и упорством. Разумеется, вы бы на свой собственный манер распорядились преимуществами, имеющимися в вашем распоряжении, и я вас за это не осуждаю. Я надеюсь, что и вы не станете меня осуждать. В конце концов, каждый из нас стремится к справедливости по-своему. Я стремлюсь к своей без малейшего раскаяния.
Время неизгладимых из памяти мучений давно миновало, но все, о чем я тогда думала, всегда со мной. Я спрячу эту рукопись, потому что боюсь того, что ее обнаружение приведет к отмене пожизненных сроков, которых нам удалось добиться. Очевидная пара выйдет на свободу в следующем году и… скажем так, относительно них также предусмотрены определенные меры.
Мне осталось упомянуть три момента. Первый — это мой муж Ленни. Ленни мой лучший друг с тех пор, как нам обоим исполнилось по четыре года. Мое исчезновение едва не свело его с ума, и он не оставлял следователей в покое, умоляя их продолжать розыски.
— Она не сбежала, — кричал он на них.
Он организовывал поисковые группы и дежурства и провел много бессонных ночей, вместе с моими родителями разрабатывая стратегию поисков. Ленни обеспечил самое главное мое преимущество — мое состояние, хотя именно из-за него я и угодила во всю эту переделку. Ленни — он компас для нашей маленькой семьи, состоящей из меня, Ленни и Ванти. В одной изумительной песне есть изумительные слова, которые ассоциируются у меня с ним. Эверласт произносит эти строчки на фоне гитарного перебора Сантаны: На мою голову положил ладонь ангел… в глубине моей души обитает тьма…
В глубине моей души по-прежнему обитает что-то темное. Я бьюсь с этой тьмой каждый день и каждую минуту. Я свирепо охраняю свои переключатели. Ленни — он и есть тот самый ангел, который положил ладонь мне на голову. Благодаря ему мне удается посвящать себя более благородным устремлениям. Возможно, Ванти тоже мой компас, но относительно моего взрослеющего сына мне приходится принимать в расчет и многое другое. В вопросах этики и морали я прежде всего полагаюсь… мы все прежде всего полагаемся на Ленни. Именно Ленни всегда помнит, когда необходимо поздравить родственников с днем рождения. Именно он занимается счетами, ремонтом дома и прочими житейскими деталями. Нам с Ванти, похоже, позволено посвятить себя всему остальному.
