Шеннон Керк - Метод 15/33
Я еле удержалась, чтобы не подмигнуть маме, которая сидела позади государственного обвинителя, потому что именно она предвидела, что миссис Очевидность именно так и поступит, и именно она настояла на точном времени моего появления в суде. Мы с мамой одновременно посмотрели на присяжных. Я убедилась в том, что они тоже отметили продемонстрированное миссис Очевидность высокомерие. Аккуратно одетый мужчина в оранжево-розовом свитере одними губами произнес «черт» и сделал какую-то пометку в блокноте.
Это и есть та игра, в которую играют в суде хорошие юристы, которые, по сути, являются режиссерами театрального представления и одновременно его ведущими актерами. Они манипулируют всевозможными деталями, предсказывают поведение и поступки участников судебного заседания, создают из мельчайших подробностей свою стратегию. Наблюдая за происходящим, я чуть было и сама не увлеклась юриспруденцией, но потом подумала: как это ужасно — проводить жизнь в гробах без окон, которые они называют залами судебных заседаний.
Вы уже знаете все о моих встречах с Доктором. Я рассказывала вам о том, что он осматривал меня три раза в три разных дня. Первый раз он был один, у него были холодные пальцы, и он молчал. Второй раз он приезжал с мистером Очевидность и заходил ко мне на целую минуту. Тогда он тоже практически ничего не произнес. И в последний раз он изнасиловал меня зондом аппарата УЗИ перед мистером и миссис Очевидность и назвал моего тюремщика «Рональдом». Вот и все. Я не знала о нем ничего, за исключением того, что он отказался лечить Дороти и стал виновником ее смерти. До того дня, как мы его заманили в ловушку и поймали, я даже не знала, как он выглядит. В тот день он был пьян и взъерошен. Он оказался полноватым мужчиной в неопрятной жилетке поверх светло-коричневой рубашки с большими кругами пота под мышками. Его костюм дополняли коричневые вельветовые штаны. В целом он напоминал какое-то бесформенное полено. Когда Лола надевала на него наручники, я заметила, что у него расстегнута ширинка. Когда я сказала ему «шах», он повернул голову и посмотрел на меня своими воспаленными глазами, а затем рыгнул.
Но шесть месяцев спустя, когда я вошла в створчатые двери зала судебных заседаний 2А и приблизилась к свидетельской скамье, я увидела полностью преобразившегося человека. Защита одела его в строгий костюм в полоску, рубашку с белым воротничком и красивый красный галстук. Он вполне мог бы быть политиком или банкиром. У него было гладкое лицо и уложенные с помощью геля волосы. Честно говоря, если бы я не знала, какое он чудовище, и если бы я позволила разыграться своенравным женским гормонам, я вполне была бы способна им увлечься. Вместо этого я воспользовалась тем, что присяжные сидели слева от меня и не видели моего лица, и еле заметно ему подмигнула, одновременно приподняв брови, давая понять, что игра началась.
Он напрягся, глубоко вздохнул и втянул голову в плечи, напоминая кошку, испугавшуюся полной луны.
Если вы помните, линия защиты Доктора основывалась на том, что Дороти все равно бы умерла и что совершенное им преступление тут ни при чем. И я все это знала, потому что мама подробно меня обо всем информировала.
Я села на стул, кивком поздоровалась с доброй, но строгой судьей Розен, которая возвышалась надо мной, сидя на своей судейской жердочке. Я принесла присягу на Библии, ответила на вопросы относительно того, кто я и где живу, и сообщила остальные необходимые факты моей биографии. Я опознала Доктора как человека, который меня осматривал, а затем добавила недостающие обвинению ингредиенты.
Опустив глаза, я шмыгнула носом совершенно особым образом, который, как я обнаружила, всегда вызывает слезы. Когда мои глаза увлажнились в достаточной мере, я встретилась взглядом с одной из присяжных — пожилой женщиной с добрыми глазами — и начала рассказывать о том, как Доктор два раза сказал моему похитителю: «В больнице Дороти поправилась бы. Но какая разница. Все равно, как только она родит, мы бросим ее в карьер». Я приукрасила эту ложь, заявив, что после этих слов он усмехнулся, «как злодей из мультфильма». Затем я приправила все это утверждением, что он также сказал: «Давайте подождем. Может быть, она выздоровеет и ребенок будет в порядке, и тогда у нас будет два младенца на продажу. В противном случае мы, как и собирались, бросим в карьер их обоих. Разумеется, мы не станем отправлять ее в больницу. Если ее состояние будет ухудшаться, прекратите приносить ей пищу».
— Это неправда! — заорал Доктор, прерывая мои показания. — В этом нет ни слова правды!
Я съежилась на стуле, делая вид, что испугалась. Закусив нижнюю губу, я выпучила глаза, всем своим видом умоляя добрую судью меня защитить. Кап-кап, полились крокодиловы слезы.
— Ваша честь, это правда. Это правда, — всхлипывала я.
— Вы немедленно сядете на место, сэр, и придержите свой язык! — взревела она. — В этом суде вы будете говорить тогда, когда вам дадут слово. Еще одна такая выходка, и я предъявлю вам обвинение в неуважении к суду. Вы меня поняли?!
Молчание.
— Вы меня поняли?!
— Да, мэм, да, Ваша честь, — произнес Доктор, опустив голову и снова садясь на скамью.
Но тут вскочил его адвокат, и мне это поочередное вскакивание напомнило кротов в игре, где эти зверьки лезут из нор и их никак не удается перестрелять. Мне пришлось втянуть щеки и скосить глаза, уставившись на мокрое пятно на потолке комнаты, чтобы не расхохотаться над этим фарсом. Затем я повторила трюк с носом и глазами, чтобы по моему хорошенькому личику продолжали катиться слезы.
— Приношу свои извинения, Ваша честь, это больше не повторится, — произнес представитель защиты.
Мама предсказывала и это. Она сказала мне, что я вообще могу говорить все, что угодно, потому что адвокат не сможет обвинить меня во лжи в присутствии присяжных. В худшем случае он усомнится в моей способности в точности вспоминать все подробности тех событий, но лгуньей наверняка не назовет. Мама не знала заранее, что я действительно собираюсь лгать. Я не хотела отягощать ее этой информацией. Лично меня это нисколько не тяготило.
Все же я перехватила ее скептический взгляд, быстро превратившийся в горделивую улыбку, когда я начала в слезах уверять судью в том, что я говорю правду. Мама знает, что я не плачу. Она тысячу раз выслушала мой рассказ обо всем, что произошло в заключении. Я воспользовалась этим, чтобы несколько раз туманно намекнуть на то, что я кое-что слышала от Доктора. Но в подробности я вдаваться не стала. Я хотела иметь возможность действовать по обстоятельствам, чтобы наиболее эффективно помочь представителям обвинения. Так что у мамы были все основания для скепсиса.
Все успокоилось, и судья Розен обратилась к обвинителю:
— Продолжайте. Я хочу до перерыва добиться хоть чего-то внятного. — Обернувшись ко мне, она добавила: — Ты готова продолжать?
— Да, мэм, — робким, но уверенным голосом произнесла я.
Обвинитель повернулся к столу позади себя, взял в руки тарелку и объявил:
— Вещественное доказательство номер 77.
Тарелка Дороти.
— Да, сэр, это та самая тарелка. У человека, который приносил мне еду, поначалу всегда была и ее тарелка. Я с самого начала видела на обертке букву Д.
Ложь.
Обвинитель предъявил суду записку, которую я нашла в кухне, — ту самую, с буквой Д.
— Вещественное доказательство номер 78.
— Да, это та самая записка. Видимо, он мне приносил еду первой. Но примерно за неделю до моего побега он перестал приносить вторую тарелку, входя ко мне в комнату. Иногда я смотрела в замочную скважину и видела, как он ест с этой тарелки. В мусорном ведре в ванной комнате я находила вот такие ярлычки с буквой Д. Он съедал ее еду. — Ложь и еще раз ложь. — Видимо, он следовал указаниям Доктора, который распорядился заморить Дороти голодом. — Скорее всего, ложь.
Представитель защиты забился в конвульсиях, практически изрыгая из себя возражения против «предположений», «недостаточности оснований» и бла, бла, бла. Но боковым зрением я видела, как ужаснулись присяжные, и знала, что вред нанесен. Вот тебе и конец пришел, — одними глазами произнесла я, покосившись в сторону Доктора, который писал записки и что-то громко шептал своему беззащитному защитнику.
Шах и мат, тварь.
Я бессовестно лгала, сопровождая каждую ложь всхлипываниями. Трое присяжных, включая одного мужчину, плакали. Для Доктора это была настоящая катастрофа. Провал. Какая жалость. Гори в аду. Я не испытывала ни малейшего раскаяния за свои лжесвидетельства. Все остальное, что я говорила, было правдой. Кроме того, я верила в то, что все, что я рассказываю, в любом случае правда. Если, немного ее приукрасив, я могла добиться самого сурового из всех возможных приговоров, одновременно не позволив заключить привычное и презренное соглашение, так тому и быть. Главное, что справедливость восторжествует. Ее подадут в охлажденном виде на фарфоровой тарелке Веджвуд.
