Крис Хаслэм - Двенадцать шагов фанданго
— Вот пидор! — воскликнула Мэри. — Это все мне?
— Раствор сильно разбавлен. Можешь пока не колоться, если хочешь, — сказал я небрежно, надеясь, что она действительно воздержится.
На пороге своего падения я заколебался, стараясь отыскать альтернативу, пытаясь найти довод для того, чтобы пощадить ее убогую, ненадежную жизнь. Довод, однако, говорил, что близорукое сострадание будет стоить мне собственной жизни. Он был грубым и ущербным. Лишение ее сознания поможет мне так же эффективно, как смерть. Внезапно явилась мысль, что Мэри не надо убивать. Все, что было нужно, — вколоть ей достаточно раствора, чтобы отключить ее сознание на четыре часа, в течение которых, как я рассчитал, мне удастся выкопать свое сокровище и укрыться на побережье. Я снова услышал окружающие звуки, и время приобрело прежний ритм, когда чувство облегчения поприветствовало мое возвращение с края пропасти. Я все еще держал шприц, на моих дрожащих руках образовалось пятно от стекающих с его кончика капель раствора. Четверти этого количества будет достаточным для выведения ее из строя, и моя совесть будет чиста.
— Чего ты улыбаешься? — спросила Мэри, выхватывая шприц. — Ждешь, когда я свалюсь с ног?
Я открыл рот и поднял руки, а Мэри вколола себе дозу в подкожную вену.
— Не тот ли ты злодей, — прошептала она, когда поршень шприца достиг дна, — который отправит мою душу в ад?
Я не знал, что ответить.
Она покачала головой.
— Это, случаем, не Шекспир? «Все хорошо, что хорошо кончается» — или что-то в этом роде. Ты, кажется, был учителем, не так ли?
— Я учил испанскому языку, не английскому.
Мэри печально вздохнула. Героин парализовал ее мозг раньше, чем она смогла ответить. Шприц выпал из ее рук, как отстрелянный патрон.
— О боже! — простонала она, прежде чем отказал язык и она ушла в мир сновидений.
Я повернул ее на бок и смотрел на нее минут десять или больше, используя это время для слежения за перемещением маленького дракона в виде коричневой струйки по алюминиевой фольге. Сладкий запах вызывал тошноту и одновременно заставлял меня цепенеть, он действовал как бутылка вина перед посещением молодежной дискотеки. В течение недели, примечательной для меня поступками чрезвычайной глупости, я все же приобрел способность преодолевать себя. Женщина, лежавшая рядом со мной, умирала — она совершала это забавно, но все же умирала — во многом по моей вине.
Когда прекратилось ее первое погружение в нирвану, Мэри выплыла с лицом женщины, которая забыла свой паспорт.
— С тобой как? — прохрипела Мэри. Она заморгала, поняла свою ошибку. — Думала, ты тоже уколешься. Важно, что ты не сделал этого, а я сделала… Тебе следовало быть первым… Боже…
Она отходила в иной мир, цеплялась за дорогую жизнь, находясь в совершенном одиночестве в головном вагоне поезда, мчащегося по самым страшным в мире американским горкам. Я оставил ее умирать, крадучись, обошел дом в поисках чего-нибудь ценного. В течение следующего часа пребывания в оцепенении или около того я обнаружил пятнадцать тысяч песет, нож, зажигалку и несколько упаковок жевательной резинки. Сунув деньги в карман и сложив остальное в сумку, предоставил возможность своей несчастной хозяйке упокоиться на засаленной тахте. Шприц поэта я оставил при ней.
Машина завелась с первого раза. Я осторожно выехал из Ла-Мендиросы, чувствуя за собой вину и гадая, совершил я непредумышленное или умышленное убийство? Мне казалось важным напомнить себе, что именно в тот момент, когда она вырвала шприц, я был настроен просто выключить на время ее сознание. Ее погубили страсть к наркотикам и болезненное состояние. Это могло случиться в любое время.
Супруга серийного убийцы умерла от передозировки.
Кому это интересно? Я закурил сигарету от золотой зажигалки, включил передние фары и отогнал от себя сомнения… Может быть, она меня поблагодарила бы в определенных обстоятельствах…
19
Ближайшим к Ла-Мендиросе населенным пунктом был поселок Матаморос. Построенные в седловине между двумя горными пиками, выбеленные дома укрылись под защитной тенью когда-то мощной крепости и рассыпались по горным склонам, как выброшенные кубики рафинада. Шесть дорог различного качества и важности сходились на круто уходящих вниз улицах, делая Матаморос пунктом сообщения со всеми частями страны. Стратегическое положение на перекрестке дорог между горами и морским побережьем позволило поселку пользоваться выгодами коммерческого центра. До последнего времени на его южной окраине находился крупнейший в регионе субботний рынок, на котором продавались товары, в основном — неизвестного происхождения. До распространения моторизованного транспорта для торговцев и покупателей имело смысл навещать поселок в пятницу вечером, чтобы поспеть к открытию рынка в субботу до восхода солнца. Вместе с задорной компанией контрабандистов, бандитов и цыган, вваливавшихся в поселок после полудня по пятницам, развился дух праздника. В течение ряда веков Матаморос оставался ненадежным домом для непропорционально большого числа баров и борделей. Начиная с 1939 года власти и супермаркеты неуклонно подрывали значение рынка, и теперь он стал барахолкой для продажи ковров, мелких изделий и дешевой одежды. Однако бары и традиции сохранились. Каждую пятницу Матаморос веселился.
Я осторожно въехал в поселок, сознавая с тревогой, что лишь десять часов назад увидел, наконец, копа, который затем попал в виде трупа в кузов моего фургона. Было более чем вероятно, что в местной полиции отменили все отпуска и санкционировали сверхурочное дежурство добровольцев. Копы ненавидят убийц полицейских, а национальные гвардейцы всегда чувствовали себя в Матаморосе уязвимыми. Я продвигался через узкие выбеленные улицы, вдоль которых прогуливались молодые испанцы, казавшиеся мне, сидевшему без прав в краденой машине, подозрительными и назойливыми. Ощущение того, что я загнан в ловушку, усиливалось из-за рядов припаркованных невероятными способами автомобилей, сгрудившихся вдоль несуществующих тротуаров, а также из-за тех автомобилей, которые еще ездили в поисках стоянок, оглашая улицы гудками. Хихикающие девицы добродушно пикировались с желеобразными Ромео, продолжали подтрунивать друг над другом даже тогда, когда партнеры находились в разных барах. Их гомон перемежался с частыми вспышками дешевых фейерверков. Струи мочи и пролитого вина текли по сточным канавам; сосредоточившись на том, чтобы не сбить пьяных пешеходов, я представил мельком печальное лицо мрачной вдовы, покачивающей головой в связи с нарушением права ее собственности. Арендованная машина как раз тогда, когда вечер стремительно превращался в ночь, направилась к побережью и вывезла меня к Дель-Санто-Кабро как раз рядом с одним из самых посещаемых баров в поселке. Прошло уже двенадцать часов с тех пор, как я выпил, а Кровавая Мэри случайно приняла чрезмерную дозу наркоты, спешить не было необходимости. Выпитые в спокойной обстановке пара стаканчиков водки и немного пива, продающегося в розлив, позволят обдумать недавние события и выработать планы на ближайшее будущее. Кто скажет, когда еще представится такая возможность?
Я поместил большую часть машины в свободном пространстве и быстро вылез, спеша по улицам с опущенной головой и сигаретой во рту. Прикрыл рукой лоб, как это делают беженцы. «Транзит» с кровавым грузом, очевидно, к этому времени обнаружили. Я опасался, что фотороботы моего лица уже глядят на меня с объявлений о розыске, выставленных в каждой витрине и наклеенных на каждой стене. Я уставился в блестящую мостовую и спускался под гору, подальше от центра, против уличного движения. Мне был знаком этот бар, в котором слезились глаза, медленно работал мозг, — место, где беженец мог пользоваться относительным гостеприимством, пока у него не кончались деньги. Бар находился недалеко, но мне в пятничную ночь мешал встречный поток пешеходов, и, когда я оставил осторожность и стал высматривать проходы в толпе, мой взгляд выхватил коротко стриженную блондинку в двадцати метрах от меня. Мы отвернулись друг от друга одновременно, когда лицо этой женщины скрылось в толпе, я попытался восстановить в памяти ее облик. Недавно я видел ее. Она была англичанкой, может, бельгийкой, лет тридцати с гаком, с прекрасными глазами и безобразными губами. Она не была той женщиной, которая доставила бы мне удовольствие…
В выражении ее лица было что-то знакомое. Уверенный в том, что она в умственном отношении превосходит меня, я принялся искать выход с улицы. Моя голова и щетина покрылись жалящим нервным потом, в то время как тело руководствовалось сигналами, которые мозгу еще предстояло осмыслить. Ощущение неясной угрозы охватило меня, и, когда я шагнул в образовавшийся проход, во время секундного просвета в толпе показались два хмурых лица с глазами, бегающими, как клинки сабель. Они находились теперь в десяти метрах, лавировали в моем направлении, пробивались с извинениями сквозь нетрезвую толпу.
