Сабина Тислер - Я возьму твою дочь
Он поднес часы к глазам и попытался в темноте различить циферблат. Еще четверть часа.
«Боже, я сейчас уйду! — взмолился он. — Я больше не выдержу, меня это выводит из себя. Все равно ведь никто не приходит. Сейчас я закрою церковь и приму горячую ванну. Это еженедельное время исповеди в холодной как лед церкви было не самой лучшей Твоей идеей, если мне будет позволено так выразиться».
Дон Лоренсо уже хотел снять епитрахиль, когда услышал, что дверь церкви заскрипела. Он едва сдержал крепкое ругательство, вздохнул и застыл на деревянном табурете. То, что Бог так быстро среагировал на критику, страшно его удивило.
Как только женщина вошла в исповедальню, он почувствовал, какой нежной и молодой она была. Это было необычно. Он уже не мог вспомнить, когда в последний раз кто-то из молодых людей приходил на исповедь.
— Salve, — прошептала она.
— Да пребудет Господь Бог с тобой, — ответил он, и она сказала:
— И с твоим духом.
Голова ее была закутана шерстяным платком, глаза закрыты. Однако, несмотря на темноту, ее красота не укрылась от него.
— Говори, — начал он, — чем отягощена твоя душа?
— Я пришла не для того, чтобы исповедоваться, — сказала она тихо, — я пришла, потому что у меня на этом свете нет ни одного человека, с которым я могла бы поговорить.
— Но ты же так молода. У тебя нет друзей?
— Нет.
— А муж?
— Есть. Вы сами обвенчали нас четыре года назад. Это была очень красивая свадьба.
Постепенно до дона Лоренсо дошло, кто сидит перед ним. Слепая невеста, дочь той бессовестной женщины из Ла Пассереллы. София. Никогда в жизни он не забудет эту свадьбу.
— А почему ты не поговоришь со своим мужем?
— Он является частью проблемы. Или, скорее, он сам и является проблемой.
Она смущенно откашлялась.
— Все, что ты скажешь, я закрою в своем сердце, — успокоил он.
София глубоко вздохнула. Все это было ей ужасно неприятно, но она была так несчастлива, что просто не видела другого выхода.
После обеда она сказала Риккардо: «Пожалуйста, отвези меня в церковь, я хочу исповедоваться». Она представила себе, с каким недоверием Риккардо, наверное, посмотрел на нее, потому что такого желания она еще никогда в жизни не высказывала. Однако он без сопротивления поехал с ней в деревню и использовал эту возможность для того, чтобы пойти в бар.
— Мой муж сейчас в Германии, — робко начала она, — ему пришлось поехать на похороны. А я по ночам не могу спать, так боюсь, что он не вернется назад.
— Но почему он не должен вернуться? Вы поссорились?
— Нет. Мы никогда не ссоримся.
— Да, но тогда, значит, нет вообще никаких причин, чтобы он не вернулся. Он изменяет тебе?
— Никогда! Этого он не делает! Это невозможно себе представить!
— Но в чем же тогда проблема, я не понимаю.
Она ответила очень быстро, и ее голос едва не срывался:
— Йонатан любит меня. Он очень любит меня. Я чувствую это в любом его жесте, в любой фразе, в любом слове. Он носит меня на руках! И я тоже люблю его. Больше, чем могу описать.
— Да, София, ну и что?
— Я могла бы быть счастлива, но этого нет. Потому что он любит меня, но каким-то странным образом. Как-то неправильно.
Дон Лоренцо молчал, ожидая продолжения. Но его не последовало. София тоже молчала.
— В чем же дело? Что значит «как-то неправильно»?
Похоже, Софии пришлось собраться с силами, чтобы сказать:
— Он не спит со мной, дон Лоренцо.
София сидела в исповедальном кресле, словно маленькая испуганная девочка. Платок упал ей на плечи, и она вертела на пальце прядь волос. Ее голос был чистым как стекло. Так люди говорят о том, что обдумывали уже не раз.
— Он единственный раз переспал со мной. Через шесть недель после того, как приехал в Италию. И с тех пор больше ни разу. Сначала я думала, что он не хочет делать этого до свадьбы, но потом все так и осталось.
Дон Лоренцо не мог прийти в себя от удивления.
— И даже в первую брачную ночь?
— И даже в первую брачную ночь. — В глазах Софии стояли слезы.
— Дитя мое! Porcamiseria! — Ругательство вырвалось у него нечаянно, и он постарался сделать вид, что не заметил этого. — Да что же это!
Дон Лоренцо не знал, что сказать. Если бы София пожаловалась, что муж не дает ей ни одной ночи покоя или что она в отчаянии оттого, что не может забеременеть, он бы это все понял. Но чтобы такое! София была молодая, красивая, и ее слепота Йонатана никогда не смущала.
— Этому нет абсолютно никакого объяснения, — пробормотал дон Лоренцо, — я больше не понимаю этот мир. А ты пыталась настоять?
— Не раз.
— Ты с ним об этом говорила?
— Я часто его спрашивала. Но он ничего мне не отвечал.
— Значит, он болен.
— Нет, не болен. Это я знаю.
Дон Лоренцо почувствовал, как в нем поднимается раздражение.
«Если бы он был здесь, я бы ему показал! — подумал он. — Что вообразил о себе этот тип? Заполучил самую красивую женщину в мире и отодвигает ее в сторону?»
— Нельзя сказать, что я совсем уж несчастлива, — объяснила София, — или пребываю в депрессии. Нет, определенно нет. С его появлением моя жизнь стала совсем другой, лучше, чем раньше, и за это я ему бесконечно благодарна.
Дон Лоренцо едва слышно присвистнул.
— Я больше не одна, — сказала она, — и он нежен со мной. Так бесконечно нежен, что вы себе даже представить не можете!
— Хм…
— Он всегда со мной. Он защищает меня, окружает заботой, мы вместе ездим, ходим на прогулки и много говорим. Целыми часами по вечерам у камина. А потом я засыпаю в его объятиях. Это все прекрасно, и я не смогу жить без него. Но… так дети не появляются. — София заплакала. — А ребенок — моя самая большая мечта!
— Он об этом знает?
София кивнула.
— Я просила его, умоляла, но ничего не помогло.
— Что за sciocco, — пробормотал дон Лоренцо, что означало «что за дурак», потому что он никакие мог понять этого немца из Л а Пассереллы.
И что же ему посоветовать этой бедняжке?
— Такого не бывает, — прошептал он, — разве что в монастыре.
Впрочем, дон Лоренцо вовсе не был уверен, что то, что он говорит, соответствует действительности.
— София, — в конце концов сказал он, — я ничего не могу тебе посоветовать, я тоже не знаю выхода. Но Бог найдет решение, в этом я уверен. Молись! Проси его! Умоляй! И если ты будешь тверда в вере, случится чудо. Господь не оставит тебя в беде!
Повисла мучительно длинная пауза. Никто не говорил ни слова.
Потом София тихо, так, что он еле разобрал, сказала:
— Спасибо, дон Лоренцо, grazie, per tutto. Вы мне очень помогли.
И она покинула исповедальню. Ее шаги эхом отдавались в пустой церкви и гремели в голове дона Лоренцо.
«Какой же я душеприказчик! — подумал он. — У Софии жизненно важная проблема, а мне не приходит в голову ничего другого, кроме как послать ее молиться и поддерживать в ней надежду».
Он вздрогнул и заметил, что замерз еще больше.
Когда наступило время католической благодарственной молитвы и церковь, казалось, задрожала от звона колоколов, который был слышен далеко в долине, он вышел на улицу, тщательно закрыл тяжелую церковную дверь и почувствовал себя таким жалким, таким несчастным, как паук, который раскидывает свои сети в кухонном шкафу, зная, что туда никогда даже по ошибке не залетит ни одна муха.
София вышла на улицу, не испытывая ни облегчения, ни утешения. Молилась она за последние годы уже предостаточно. Беспрерывно. При каждом объятии Йонатана она посылала молитву к небу, но всегда напрасно.
Иногда она мечтала о другом мужчине, о каком-то незнакомце. Лишь на одну ночь. Или хотя бы на час. О мужчине, которого она не знала и не любила, но который мог бы исполнить ее самое большое желание. Она не решилась исповедоваться в этом дону Лоренцо, хотя это, конечно же, было грехом.
«Йонатан, — подумала она, — проклятье, Йонатан!»
30
Хотя прошло уже три дня после похорон доктора Энгельберта Кернера, телефонные разговоры с Софией по-прежнему были очень трудными. Она была молчаливой и закрытой, и Йонатан вынужден был признать, что он тоже, когда речь шла о чем-то личном, не имел таланта разговаривать по телефону.
— Как у тебя дела?
Так начинался почти каждый разговор.
— Хорошо.
— Что нового?
— Ничего.
— Как дела у Аманды?
— Ты же знаешь.
— А у тебя? Что ты делаешь целыми днями?
— Я жду тебя. Вчера я ходила гулять. Но в одиночку никакого удовольствия.
Наступал момент, когда ему больше ничего не приходило в голову. Он хотел сказать, как скучает по ней, и не мог. Это казалось бессмысленным, когда она была не рядом, а за полторы тысячи километров от него.
— Когда ты вернешься?
