Сабина Тислер - Я возьму твою дочь
Обзор книги Сабина Тислер - Я возьму твою дочь
Сабина Тислер
Я возьму твою дочь
Моей матери.
С любовью
Пролог
Тяжелые облака висели над пустошью, прогноз погоды предсказал дождь со снегом и крупкой.
Он стоял у окна, смотрел на вымощенную серым булыжником унылую гостиничную стоянку для машин на пять жалких мест, из которых было занято всего лишь два, и знал, что у него есть только этот единственный шанс.
Сегодня был день, которого он ждал долгие месяцы, сегодня это должно произойти.
После того как десять минут назад он закончил разговор по телефону, внутри у него все пело. Она была очень доверчивой и выдала ему адрес. Первый барьер был взят, и это оказалось не настолько проблематично, как он думал.
Он зашел в ванную, пару секунд рассматривал свое лицо в зеркале старомодного шкафчика фирмы «Альбер», а затем стал приводить себя в порядок.
Сейчас было без двадцати одиннадцать. Время посещений, поэтому слишком опасное. Он хотел подождать еще два часа, потому что, как ему казалось, все будет намного проще, когда в отделениях только закончится обед и начнут собирать посуду.
За последние две недели он отпустил бороду, которую сейчас тщательно подстриг, чтобы она выглядела ухоженной. Борода ужасно мешала ему, он сам себе казался запущенным, каким-то одичавшим. Но речь шла всего лишь о нескольких часах. Когда все закончится, бороду он сбреет.
Парик он купил еще несколько недель назад во Флоренции. Он был из настоящих волос, ручной работы, и за него запросили больше пятисот евро. Но парик того стоил. Седые волосы три-четыре сантиметра длиной производили впечатление собственных и очень шли к его худощавому лицу. Он надел парик поверх своих коротких, всего лишь несколько миллиметров, волос, а чтобы он не съезжал на сторону, закрепил его на висках и выше лба, у корней, мастикой — специальным клеем, который применяется в театре для грима. Когда все закончится, он сожжет парик немедленно.
Под конец он нацепил очки с простыми, без диоптрий, стеклами в тонкой золотой оправе, которые придали ему интеллигентности и одновременно утонченности. Никаких проблем не составит просто выбросить их потом из окна машины на автобане.
У него был вид профессора в возрасте под шестьдесят, который внушал безоговорочное уважение и всяческое доверие. Великолепно. Он был доволен.
Было несколько минут двенадцатого. Слишком рано. Мысленно он еще раз прошелся по всему списку, не забыл ли чего. Но ему ничего не вспомнилось. Он продумал все.
В тринадцать часов двадцать пять минут он остановился перед клиникой и поставил машину возле бокового входа на зарезервированной для врачей стоянке. Белые брюки, белую рубашку и белый халат он надел еще в машине, стетоскоп и непременная шариковая ручка торчали в нагрудном кармане.
Вот так он и вошел в больницу. Дежурному охраннику у двери он небрежно кивнул, и тот машинально ответил на приветствие.
Всего лишь пятнадцать минут спустя он покинул клинику через запасной выход, вынес новорожденного ребенка на улицу, на холод, пронес несколько метров до машины, уложил в сумку для переноски младенцев, стоявшую на сиденье рядом с водительским, и уехал.
Мать и сотрудники отделения для грудных детей заметят, что малышка исчезла, не раньше чем через полчаса.
Он был так счастлив, как не был уже много лет. И у него не было ни малейшего чувства вины. Потому что он не похитил ребенка, а забрал его себе. А это было, черт возьми, его полным правом.
Жизель
1
У него не было ни цели, ни плана, ни крыши над головой, всего лишь семьдесят два евро и двадцать три цента в кармане. В его чемодане лежали десять трусов, столько же пар носков, четыре футболки, три пуловера и двое джинсов. Кроме того, там были еще два полотенца, органайзер «Филофакс» и несессер с расческой, зубной щеткой, почти пустым тюбиком зубной пасты, баночкой крема «Нивея», набором швейных иголок и пакетиком аспирина. А еще карандаш-дезодорант и крем против герпеса. Аккуратно упакованные между полотенцами и пуловерами, там лежали его ноутбук, фотоаппарат и картина в жестком картонном футляре. Во внутреннем кармане куртки у него был бумажник с карточкой социального страхования, кредитной картой, паспортом, водительским удостоверением и фотографией дочери в возрасте пяти лет. Она сидела внутри полукруглой башни из песка на пляже Балтийского моря, с ликующим видом подняв пластмассовую лопаточку. В наружном кармане куртки лежали еще очки для чтения.
Это было все, что осталось от его жизни.
Прошло почти пять дней, как он покинул дом после ссоры с Яной. Он чувствовал себя побежденным, потому что ушел именно он, но это было неважно. Пусть даже она торжествовала победу — он все равно не выдержал бы больше и пяти минут рядом с ней.
Он еще помнил, как стоял перед большим табло в аэропорту Тегель. «Париж, Брюссель, Копенгаген, Афины, Рим, Лиссабон…» Десять минут, а может, и полчаса, он смотрел на складывающиеся вверх и вниз буквы, но эти города для него ничего не значили. «Цюрих, Будапешт, Милан, Стокгольм…» Полетал он в своей жизни достаточно.
Он повернулся и на следующем автобусе уехал обратно в город.
Что было затем, в следующие три дня и три ночи, сейчас он уже не мог сказать. Он пытался вспомнить, но перед его глазами появлялись лишь разрозненные картины залов ожидания, станций метро и каких-то забегаловок. Ярко-пестрого магазина аптекарских и хозяйственных товаров, где он покупал водку, и канала, на берегу которого он блевал. Он уже не помнил, было ли ему тепло или холодно, и ему казалось, что он ничего не ел и ни с кем не разговаривал.
Два часа назад он проснулся в туалете клиники Шарите. Он лежал в тесной кабинке на липком полу скрючившись, словно эмбрион, голова — прямо рядом с унитазом, основание которого он обнимал и в который вцепился с силой, с какой человек, потерпевший кораблекрушение, хватается за спасительный ствол дерева. Он с трудом поднялся, стараясь не потерять равновесие. К его волосам что-то прилипло, и он только сейчас заметил, что лежал прямо в высохшей за это время луже блевотины.
Он стал противен себе, когда увидел в зеркале свое бледное, усталое лицо и растрепанные, грязные и уже несколько дней нечесаные волосы. Рот у него пересох, а слюна была горькой и кислой одновременно. Больше всего он удивился тому, что чемодан все еще был с ним и стоял рядом на полу.
Его чемодан был самым важным и единственным, что у него было. Он смутно помнил какую-то ситуацию, возникшую два-три, а может, и пять дней назад. Он заснул на берегу Шпрее. Чемодан он использовал вместо подушки и проснулся оттого, что кто-то вытащил его у него из-под головы. У него поплыло перед глазами, когда он приподнялся и увидел, как какой-то тощий мужчина в возрасте за шестьдесят, с длинными спутанными седыми волосами, удирает с его чемоданом в руках.
Так быстро Йонатан не вскакивал на ноги давно, уже несколько недель.
— Эй, — закричал он, — стой, задница, а то я тебе все зубы повыбиваю!
У того, другого, сил оказалось меньше, а чемодан был тяжелым. Йонатан быстро догнал его и сбил с ног. Падая, старик отшвырнул чемодан как можно дальше от себя, и Йонатан увидел, как он покатился вниз по склону.
Старик уже не интересовал Йонатана. Он прыгнул, как щука, следом за чемоданом и поймал его в самый последний момент, когда тот уже был в воде, но его еще не унесло течением. Йонатан вытащил его из воды, прижал к себе и услышал, что всхлипывает от облегчения. Его жизнь продолжалась. Если, конечно, то, что у него осталось, еще можно было назвать жизнью.
Йонатан не хотел знать, как он попал в Шарите. То ли просто искал туалет и заснул там, то ли его кто-то привез в клинику, а он удрал от врачей и медсестер. Думать о том, как он провел последние семьдесят два часа, было мучительно и безрадостно. Важно то, что его вещи все еще были с ним, что у него не болела голова и он мог хоть кое-как передвигаться и держаться вертикально.
Он вымыл лицо и голову холодной водой, прополоскал рот, жадно напился, вытерся несколькими бумажными полотенцами и вышел из туалета. Стрелки показывали направление к выходу, следовательно, он находился на первом этаже. Большой красно-белый щит указывал направо, в приемную «скорой помощи». Значит, его сюда все-таки привезли, а потом он ушел по собственному желанию. Но даже этого он уже не помнил.
Держа чемодан в руке, он вышел на улицу. Было темно, и он тщетно пытался вспомнить, когда последний раз видел дневной свет. Его тошнило от голода, а когда он решил посмотреть на часы, то обнаружил, что на запястье ничего нет. Ага. Значит, часы у него все-таки украли. Где-то под мостом, когда он спал, или в темной забегаловке. Может быть, он проиграл их в покер. Все могло быть.
