Эллен Датлоу - Лучшие страхи года
— Ты еще не съехала?
— Откуда?
— Из квартиры.
— Нет. Зачем? Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Конечно нет. Я хочу, чтобы ты осталась. Если ты сама этого хочешь.
— Я хочу остаться.
— Хорошо, — сказала я. — Очень хорошо. Но есть еще одна вещь. Мы должны купить автоответчик. Мой брат начинает мне звонить, когда листья желтеют. А иногда даже раньше. В следующем году я вообще не хочу с ним разговаривать. Особенно перед Рождеством. Он никогда не меняется. И это сводит с ума. Он так давит…
— Мы обязательно купим автоответчик, — пообещала Тиш.
— Хорошо. Очень хорошо. Ненавижу, когда он звонит.
Я прижимала к себе медвежонка.
— Знаю, — сказала Тиш.
— И это тоже хорошо, — откликнулась я.
Она улыбнулась и снова чмокнула меня в лоб:
— Мне пора, но завтра я опять приду. Ой, а кого еще я встретила! Я ходила в тот паб. И миссис Нэш…
— Жива и здорова, я знаю. Это из-за того, что со мной происходит. Я вечно путаюсь. Просто…
— Я знаю, — сказала она. — Знаю.
Она встала, чтобы уйти.
— Подожди, — окликнула ее я. — У меня есть для тебя подарок.
Я выдвинула ящик тумбочки.
— Правда? — спросила Тиш.
Ящик был пуст.
— Ой, нет. Не сейчас. Но когда я вернусь домой, я кое-что тебе куплю. Много всего. Но не свечи.
— Ничего не надо покупать. Просто присмотри за этим медвежонком.
— Да, — ответила я; она собралась уходить. — И еще, Тиш!
— Что?
— Я знаю, это звучит странно, но, если мой брат позвонит, не могла бы ты рассказать ему о том, что со мной случилось?
— Он звонил, — сказала Тиш. — Я с ним поговорила и сказала, что у тебя все нормально. Он передавал тебе привет. Еще велел передать, что рыбалка великолепна.
Она улыбнулась.
И ушла.
* * *Я посмотрела на медвежонка.
Медвежонок смотрел на меня, но ничего не понимал.
Я постаралась объяснить.
— Послушай, — обратилась я к медвежонку, — мой брат беспокоится обо мне, особенно в Рождество. И поэтому он звонит. Понимаешь?
Молчание. Медвежата бывают такими тупыми. Особенно если их накачивают лекарствами.
Сочувствую ему. Со мной ведь тоже это делали.
И я стала рассказывать дальше. Очень медленно.
— Мой брат был на рыбалке и упал в реку, ему тогда было всего девять лет, и он не смог выбраться. Я сказала, что он упал, но на самом деле его столкнули. И знаешь, кто столкнул?
Медведь не захотел отгадывать, поэтому я прошептала ему на ухо:
— Его столкнула маленькая Элис-Джейн. Но ей было всего пять лет, и она все забыла. Я видела, и я-то не забыла, но никому не сказала. Мне было семь, и я ее спасла, спасла от осознания того, что она натворила. Но из-за этого она для меня умерла, и мама с папой для меня тоже умерли, потому что я не могла им рассказать. И все перепуталось. Но это не важно. Моего брата унесло течением под мост, и все нормально. Но иногда он мне звонит. И это плохо.
Я замолчала и подумала о всех тех призраках, которые не призраки, и о единственном призраке, который действительно призрак.
— Я выдумала для брата семью, но на самом деле никакой семьи нет. Нет ни Сары, ни девочек — никого. Есть только он.
Я посмотрела на медвежонка.
И вот это я никогда никому не скажу.
— Когда мы вернемся домой, не вздумай рассказывать Тиш о моем брате. Ей это не понравится. И она уедет. Плохо жить с человеком, который разговаривает с мертвецом. И ей будет ужасно плохо, если она узнает, что тоже с ним разговаривала.
Медвежонок вроде бы сомневался.
— Поверь мне, — сказала я. — Ей будет ужасно плохо. Давай ее от этого избавим. Чтобы она не уехала.
Потом я замолчала снова и подумала о доме и о том, как здорово туда вернуться. На этот раз я буду вести себя хорошо и не брошу принимать лекарства. Я смыла их в унитаз в июле перед приездом Тиш и с тех пор пила только таблетки для щитовидки. На этот раз я буду хорошей, и Тиш поможет мне их вовремя принимать.
— Все будет замечательно, — сказала я медведю, чтобы услышать, как звучат эти слова.
Но он молча глядел в потолок стеклянными глазами, как будто был от меня очень далеко, и этим он напомнил мне моего брата.
Зажмурившись, я представила, как звонит телефон и Тиш берет трубку и слушает голос брата из далекого пустого дома, где нет семьи, нет друзей, нет рыбалки, нет ничего, только смятение и беспокойные мысли о желтеющих листьях.
Я подумала о пустой квартире, в которую я вернусь, если мой брат расскажет Тиш, что живет под водой.
И тогда останусь только я, и телефон, и вечное ожидание звонка, и…
Нет.
Сейчас мне нужно поправляться и думать о хорошем.
* * *— Все будет замечательно, — прошептала я медвежонку.
И тут зазвонил телефон. И я вздрогнула.
Но потом до меня дошло, что это телефон на посту у медсестры. И никакое это не знамение.
В больницах телефон звонит постоянно.
Я снова открыла глаза.
И перевернулась на спину.
Теперь мы с медвежонком смотрели в потолок вместе.
— Что ты видишь? — спросила я у него.
Но медвежонок молчал, и мы лежали вдвоем в тишине и ждали завтрашнего дня, когда Тиш придет снова, — и все будет замечательно, ведь иначе и быть не может.
* * *Телефон на посту звонил уже несколько раз. И хотя я каждый раз дергалась, все было нормально. Медведи молчат, телефон звонит, а девушки дергаются.
Так уж устроен мир.
И это замечательно.
И давление растет, растет, пока ты не сломаешься.
* * *Мы пролежали вместе целый день, смотрели в белый потолок, и в комнате становилось все темнее, потому что приближалась ночь.
Когда она наступила, мы глядели в темноту, лежали неподвижно и думали.
А когда телефон зазвонил снова и медсестра прошла по коридору к моей палате, чтобы передать мне сообщение, оказалось, что оно не от брата.
Сообщение было от кого-то другого. Какая-то чушь про рыбалку, и листья, и воду под мостом.
Оно не от брата. Конечно же нет.
Но медсестра сказала, что от него, и оставила записку с сообщением на тумбочке.
Мы с медвежонком смотрели на нее весь остаток ночи и думали о том, что мир сошел с ума.
* * *На следующий день ко мне пришла моя соседка.
Я узнала потрясающую вещь: это заразно.
Потому что она, похоже, теперь тоже видит призраков. Моих родителей, мою сестру — она их видела.
И она долго разговаривала с ними с глазу на глаз.
Я сказала врачу, что он должен об этом написать. Что ясновидение — это заразное заболевание. И он прославится.
Мы станем знаменитыми. Мы все.
* * *Моя соседка очень старалась. Но она улыбалась слишком уж широко.
Я предложила ей водки, и ей явно хотелось выпить, но, похоже, у меня отобрали бутылку, потому что в ящике было пусто.
Или я сама ее выпила.
— Кажется, я прикончила всю бутылку, — сказала я.
Она улыбнулась. Слишком уж широко.
А потом сказала мне:
— Твой брат звонил. Он передал тебе привет.
Кем бы она ни была, она ушла, и остались я, и медвежонок, и медсестра, какая-то взбудораженная, — и к черту всех их, кроме медвежонка.
Он молчит, и все бы так молчали.
Чтоб никаких дурацких сообщений. Никаких приветов, которые на самом деле означают: «Тебе обязательно нужно приехать на Рождество».
Но там так холодно, где он живет, и это так далеко.
И поэтому я пытаюсь бороться. Пытаюсь не ехать туда.
Мы будем бороться вместе, правда, медвежонок?
* * *Но пушистая сволочь молчит.
И река разливается, и Рождество приближается.
И мне кажется, нужно поехать.
(перевод М. Ковровой)Джозел Вандерхуфт
СУИНИ СРЕДИ БРИТВ
(по мотивам Т. С. Элиота)[29]
Суини-нож подметает пол:
локон седой, пенные брызги щетины,
истлевших зубов одинокие корни
торчат. Он мурлычет баллады:
«Зеленые рукава», «Ярмарка в Скарборо».
Вороная грива волос скручена, взмылена,
пустыней потрескались губы, глаза
бессонница обвела чернотой, но взор его ясен.
На карнизах поют соловьи,
из лавки внизу поднимается луковый дух,
едкий и злой,
стук ножа, лишившего жизни морковь,
вихрь гороховой шелухи, благородный звон эля.
Волна орегано.
На четвереньках, с усердием птицы, клюющей зерно,
он подберет каждый волос, обрезок кутикулы,
пятнышко плоти.
В стеклянную чашу вернется пиявка.
Он так увлечен скрупулезной работой, достойной хирурга,
что почти забывает о главном источнике хаоса.
Человек, серолицый, обескровленный,
мукой придавленный к креслу.
Пальцы когтями вцепились в обивку,
даже теперь, после смерти. Повсюду — кровь, его кровь.
Суини-бритва вздыхает, и вздох —
как легкий дымок из пекарни.
Ветошь он погружает в чашу с водой, орошая
мелкими брызгами хрящ. Так миссис Ловетт
готовит начинку, плоть запекая в пирог.
Волосы, зубы, другие обрезки. Мелочь любая
достойна почтенья. Лезвие бритвы срезает
плоть, обнажая желто-бурые кости, кривые от старости
и небрежения телом,
открывая мускулы торса, тугие и черные,
нервов белесую слизь,
вытекающие из желудка широкие реки кишок;
два призрачных легких лежат, как любовники
на ложе познанья (или смертном одре).
Что есть человек, гадает цирюльник булатный, —
каждый раз, когда режет, — но желтоватая кожа, как ложь,
лишь прикрывает золотом фальши всю грубую мерзость
простой анатомии,
а правда хрустит на зубах
масляной корочкой пирогов миссис Ловетт.
Зато очень просто
мясо нарезать, сбросить вниз, взять метлу
и вымести сор.
Работа закончена, остро заточенный Суини,
как сорока, подбирает остатки — на суп.
Кончен день, и жестокость осталась жестокостью.
Кончен день, и курится дымок очага.
Люди — монстры до самых костей.
Снова поет соловей
в зелени лавра.
Р. Б. Рассел
